Пещное действо - Александр Етоев

– Приехали – пьяный Жданов. – Анна Павловна всплеснула руками. – А этого ты где подцепил?

– Вот. – Жданов поднялся и откуда-то из-за пня достал холщевый мешок. Только сейчас все заметили, что на нем Кишкановы шаровары. – Спокойствие, смотреть никому не советую, особенно, козочка, тебе. – Он приподнял мешок: легко – весу в нем было не много. Что-то выпуклое и круглое проступило сквозь натянувшуюся холстину. Он тряхнул. Резкий, сухой стук. – Зискинд, ты слово «ксениласия» знаешь?

– Ксениласия – гостогонство, один из законов Ликурга для очистки государства от иностранцев.

– А «людодерство»? Можешь не отвечать. Знаю, что знаешь. Так вот, господа, мне тут путем обмена штанов кое-что удалось выяснить. В мешке, как вы уже догадались, обыкновенные человеческие черепа…

– Значит, этот его мешок…

– Кладовая для ваших голов, – закончил за него Жданов. И усмехнувшись, поправился: – Наших.

– Послушай, а как же ты? И штаны? – Пучков кивнул на ждановскую тонзурку и безразмерные Кишкановы шаровары.

– А что – я? Простая житейская наблюдательность. Нос у него какой? Сизый. От этого я и плясал. Тебе, Зискинд, как любителю исторической точности скажу вот что. Кишкан работал в замке Цепеша пивничером – завом винными погребами. А вино из погребов графа считается лучшим в Европе. И это странно, потому что виноград на его земле, я извиняюсь, говеный. Способ приготовления, естественно, хранился в великой тайне, а наемные мастера-виноделы загадочным образом исчезали.

– О… – открыл рот Пучков.

– Откуда я это знаю? Он, – Жданов показал на Кишкана, – как всякий приличный пьяница считает себя писателем. Сочинение, которое он кропает последние десять лет, называется «Вехи жизненного пути». Я нашел рукопись в шароварах, когда мы поменялись штанами. Почерк такой, что текст почти не читается, но кое-что я разобрал. Например, секрет Цепешова вина. Оказывается, делать его так просто, что узнай об этом Европа, Цепеш быстренько бы пошел по миру. Всего-то умения – добавляй к мере вина четверть меры человеческой крови.

Кишкан зашевелился во сне и нервно передернул плечами.

– Минуточку, – Жданов запустил руку под шаровары и достал стеклянную трубку, по виду схожую с градусником. На одном из ее концов была навернута резиновая присоска. Размахнувшись, он пришлепнул прибор к багровой полосе кожи между воротом и заросшей скулой Кишкана.

– Илла лахо, – пробормотал Кишкан, а Жданов уже вертел стекло перед носом.

– Остается десять минут, – сказал он, изучив показания. – Пучков, ты спрашивал про шаровары. Их я не то чтобы обменял, просто убедил его спьяну, что в Европе, куда он собрался драпать, мода на шаровары прошла.

– Зачем это тебе, Жданов?

– Не знаю, вдруг захотелось. А почему нет? Удобно, не тесно, отличная защита от мух. И потом – не обменяйся я с ним штанами, как бы мы получили рукопись? Вот ты, Анютка… Постойте, а где Анютка?

Анны Павловны нигде не было. Ни за машиной, ни под машиной, ни на дороге.

– Может, она дело справляет? Пойду посмотрю в кустах. – Жданов обшарил кусты, покричал, поаукал и ни с чем вернулся к машине. – Чертова баба. Леший ее что ли унес?

– Слишком он был красивый, леший, – улыбнулся Капитан.

– Не понял. Ты про кого? – Жданов подозрительно на него посмотрел.

– Про того, к кому она побежала, когда ты ставил Кишкану градусник. Он стоял вон за тем дубом.

– Слушай, ты, пьяная кочерыжка. Значит, все видел, дал ей спокойно уйти и думаешь, так и надо?

– Жданов, Жданов… Знал бы ты, Жданов, как у нее светилось лицо, когда она его увидала. Я с детства не помню такого счастливого света. Если бы женщина когда-нибудь вот так на меня посмотрела, я… – Улыбка его стала печальной, а голос тихим. – Я не то что год, я бы всю жизнь отдал за такой взгляд.

– Дурак, – безнадежно махнул рукой Жданов.

– Сам ты дурак, – сказал молчавший до того Зискинд. – И души у тебя ни на грош.

– Ну и этого понесло – «души». Что такое душа, я, может быть, побольше вашего знаю. И злой я потому, может быть, что не на меня она посмотрела. Обидно, просто сдохнуть хочется, так обидно.

– И мне, – тихо сказал Пучков.

– Тьфу! Как в обмороке – взгляд, свет… – Жданов яростно натирал виски. – Этот через минуту проснется, а мы тут сопли пускаем. Уходить надо. Забыли? – Он с размаху поддал мешок. – И вообще, все, что есть на свете, все это плотской обман и прельщение. Чьи это слова, Зискинд?

– Апостола Иоанна.

– Вот видишь. Соблазн для глаз – тело красивое. Заводи Пучков, сматываемся.

– Я пробую. Не хочет она заводиться. – Он слез, зашел к «самоедке» сбоку и покачал пристяжной бак. – Пусто. Испарилась она что ли? Пробоин нет. – Он достал из-под сиденья канистру. – Пустая. Был же целый галлон. Что за дела, товарищи?

– Черт с ней, уходим так. А-а, поздно. Давайте все в дерево.

Зискинд быстро, Пучков медленно, еще медленней Капитан – отправились вслед широкой спине Жданова к ближайшему дубу-великану.

– За дерево? – не расслышал Зискинд.

– На дерево? – переспросил Пучков.

– Он сказал – в дерево, – ответил им Капитан.

– Этот лес, – сказал Жданов, – появился на свет не так, как другие леса. Его посадили свиньи. Те самые, которыми Иисус пленил бесов и сбросил их с кручи в море. На самом деле свиньи не утонули. Буря их выбросила на берег, и они, гонимые страхом, долго бежали по миру и, пробегая Валахией, выбросили из себя те желуди, которыми кормились в земле Гадаринской. И там, где упали желуди, выросли эти деревья. Те из них, что стоят бескорые, – самые высокие среди всех – они-то и есть свидетели времен Иисусовой славы. Внутри они пустые как выпитая бутылка, и причина этого – штопорный червь, который подкапывается из-под корней и выедает ствол до самой вершины. Помните, фокус Кишкана? Дерево еще не успело сбросить кору, червь его только что пробуравил и… Скорее, доскажу после. – Он схватил за руку Зискинда, тот Пучкова, Пучков послушного Капитана, и вот они очутились в высоченной дубовой башне, в темноте, и у всех, кроме, может быть, Жданова, жизни оставалось час, полчаса, минута или и того меньше.

– Очень похоже на ловушку, – сказал Зискинд, ощупывая глазами темноту.

– Спросонья он вряд ли сообразит, что мы спрятались в дубе.

– А следы? – веско спросил Пучков.

– Ерунда. После болотной воды, после наших с ним давешних танцев… Не верю.

– Ох. – Пучков ударился в темноте головой о что-то тяжелое и большое. – Ох,– повторил он через пару секунд, потому что ударился о что-то тяжелое и большое опять. Когда его зренье понемногу стало привыкать к темноте, он увидел подвешенную на цепь бадью или, скорее, необычайно больших размеров шайку, наподобие банной. Приглядевшись внимательно, Пучков обнаружил, что цепь наворачивается на блок и два конца ее, один параллельно другому, уходят вверх, к маленькому пятнышку света, едва видному, словно первая звездочка в умирающем свете зари.

– А ну-ка. – Он забрался в шайку и обнаружил железную рукоятку, торчащую из зубчатой шестерни. – Подъемник, – прошептал он радостным шепотом и принялся накручивать рукоятку.

– А мы? А нас? – закричали Жданов и Зискинд, один Капитан просто стоял и ждал.

– Ах да. – Пучков опустил таз пониже, и вот они на ручной тяге уже поднимались вверх, и с каждым скрипом подъемника вокруг становилось светлее. Когда звездочка света сделалась величиной с блюдце, а кожу у Пучкова на лбу стал разъедать трудовой пот, внизу послышался шум. Жданов свесил вниз ухо, прислушался и сказал Пучкову: «Поднавались!» Тот только помотал головой, было видно, что он устал.

– Жданов! – раздалось снизу. Все узнали голос Кишкана. – Где баба, которую ты мне за штаны обещал? Ясак-харача, илла лахо, бакшиш давал? Брудершафт-воду пил? Где баба Анютка-джан?

– Вот турок! Крути, Пучков, а то всем нам в дубе кранты!

Когда они поднялись наверх и закрепились железной лапой за срез ствола, Жданов первый спрыгнул в широкий желоб, неизвестно кем проделанный в торце кольцевой стены. Верхушки у дуба не было, а когда они посмотрели вокруг на море блестящих листьев, то увидели, что дерево, на котором они стояли, в этом лесу не одно такое. Словно башни, поднимались среди листвы ровно спиленные вершины дубов. Некоторые были с зубцами, в других они разглядели маленькие квадраты бойниц.

– Лес-крепость, вот что это такое. Сколько сторожевых башен! – Пучков на пальцах стал пересчитывать выступающие спиленные вершины, но сбился и перестал.

– Больше похоже на укрепленные острова на зеленом море, – ответил на это Зискинд.

– Н-да, – Жданов почесал подбородок, потом уперся руками в борт.

Капитан, прикрывая глаза от света сложенной козырьком ладонью, смотрел в зеленую даль.

– Что видно? – спросил его Жданов.

– Солнце, листья, дорогу, – сказал Капитан. – Пыль на дороге.

– Пыль?

– Анна Павловна обнимает за плечи человека на велосипеде. На спицах радуга. Они приближаются к высокому дому… нет, не к дому, для дома он слишком тяжел. Вокруг ров, моста через ров не видно. Не доехали. Остановились. Бросили велосипед у обочины. Она смеется. Он срывает виноградную гроздь. Дает ей. Она вплетает ее себе в волосы. Он падает перед ней на колени. Она тоже. Он… Она… Солнце. Слишком слепит. Какие-то темные тени.