«Из всех морей…» (сборник) - Дмитрий Пиганов

Кроме немцев были еще заказы от международных издательств. Жорины чайники тиражировались от США до Австралии, но географические широты его не интересовали. Жора исследовал собственный крохотный мир, здесь он был первооткрывателем, царем и демиургом, а амбициями и международными сношениями ведала супруга.

Измайловский вернисаж тоже кормил неплохо. Там, среди акварелистов, живописцев и графиков у Жоры была своя ниша. Приезжали братки, покупали чего-нибудь на стену в офис. Заказывали в размер, чтобы в багажник автомобильный влезало. Платили хорошо, настолько, что все это благополучие однажды просто обязано было закончиться. Супруга прилагала усилия, но Жора все равно оказался в наркологическом диспансере, причем добровольно.

Виноват в этом был Артем Алексеевич, бывший капитан речного буксира, на борту которого Жора периодически обнаруживал себя по утрам. Именно Алексеич заразил Жору сомнительной идеей о том, что «все должно быть закольцовано».

Когда-то капитан был судим и оправдан. Матрос проверял длину буксирного троса, не изучив как следует «Рекомендации по управлению судами при буксировке». Алексеич резко переложил руль, трос натянулся и перешиб матросу ногу.

Если бы матрос, вместо того, чтобы в свободное от буксировки время пить водку, внимательно прочитал «Рекомендации», то знал бы, что «полную длину буксирной линии устанавливают при выходе на достаточную глубину». Но он поторопился, не дождался глубины.

В свою очередь, Алексеич, вместо того чтобы избегать резких поворотов, производить их «плавно, при небольших углах перекладки руля», как об этом гласят «Рекомендации», так резво крутанул штурвал, что вот – искалечил человека. В одну секунду!

Жору в этой истории увлекла гаша, то есть петля, которой оканчивается буксировочный трос.

Гаши эти Алексеич мастерски плел, сидя на скамеечке между стаканом и бухтой грязных веревок, из которых прямо на глазах, словно сам собой возникал удушающий образ.

Кроме удушающего образа, Жоре нравились рассуждения бывшего капитана о том, как справедливо все закончилось. То есть оба они, Алексеич и матрос сами виноваты. Они совершили ужасную ошибку, пренебрегли инструкцией, в результате чего один остался без ноги, а другой без диплома и должности.

Сюжет о воздаянии настолько понравился Жоре своей завершенностью и абсолютной округлостью, что он немедленно облек его в художественную форму. Чайники были забыты, наступил период петель и канатов, заплетенных в узлы.

Когда очередной герр Циммек сообщил, что документы на вывоз уникальных Жориных работ готовы, и он едет из Гамбурга забрать обещанную партию, супруга забеспокоилась. Партия до сих пор не была нарисована. К тому же Жора обратился за помощью в наркологическую клинику, со всеми вытекающими оттуда юридическими последствиями и строгой изоляцией. Поступить иначе он не мог, потому что «все должно быть закольцовано», таковы теперь были его убеждения.

Начиналась неизвестность. Узлы и канаты спросом не пользовались, покупатель требовал чайники. Через решетку на окне второго этажа наркологии Жора объяснял супруге, как эти самые чайники нарисовать. Это совсем не сложно, если накладывать окружности на ось координат в нужном порядке. А чистые планшеты он заранее фирменно подпишет по дороге на ужин, в тамбуре на первом этаже, куда есть доступ с улицы. Нужно только заплатить дежурной сестре.

С тех пор Жорина супруга рисовала чайники сама. У нее это получалось не хуже, и Жора ставил свою подпись под рисунком с чистой совестью. Он был демиургом, осваивающим новые пространства и неизведанные еще миры, а международными сношениями, торговлей и амбициями успешно ведала жена.

«Польское радио пшерон…»

Джеймс Баранов, мой армейский товарищ, умудрился бы соорудить похабный текст даже на мотив бетховенской «Оды к радости». Вышло бы нечто вперемешку из русских матерных слов и бессмыслицы на немецком. Немецкая речь с русским матом как-то особенно ладит, так мне кажется.

Джеймс был мастер на такие дела. Иногда он употреблял польский. Когда очередная девушка ему отказывала, он спрашивал, понизив голос до чарующего (ему казалось) баритона: «Пан не каже, яка година?» И сам себе отвечал: «Година шуста, пани бл…на!». При этом он гэкал на хохляцкий манер.

Девушка уходила в сторону моря, унося прочь пленительные ягодицы с налипшими поверх загара песчинками, и полчаса самоволки, потраченные напрасно.

Ладно! – говорил тогда Джеймс. Як пани каже. Запрошаме паньство мордой об стол!

Никакого польского языка Джеймс, разумеется, не знал. Он его слышал. Его абсолютный музыкальный слух чутко улавливал тончайшие нюансы волны, на которой «польское радио из Варшавы» по ночам вещало джаз. В перерывах диктор молотил слова, которым мы внимали уже потому, что они были иностранные и запрещенные. Бессмысленные фразы типа «польское радио пшерон» застревали в памяти и принимались к употреблению по принципу «как слышим, так и пишем». В обиходе Джеймс довел это дело до автоматизма.

Но однажды он докладывал адмиралу. Так получилось. Это был всеми забытый экипаж под Клайпедой. И вдруг приехала эта инспекция. Адмирал захотел лично увидеть быт. Старший по команде спал в баталерке, спрятанный под шинелями. Когда дневальный крикнул: «Экипаж, смирно, дежурный на выход!» – выяснилось, что выходить некому. Адмирал рванул дверь в кубрик, и увидел Джеймса. Джеймс реагировал правильно, крикнул: «Смирно!». Адмирал скомандовал «вольно», Джеймс ответил: «Добже, пан!». И выполнил команду «Кругом!».

Наверное, это был самый крутой поворот на всем военно-морском флоте за текущие оперативные сутки. Мы должны были бороздить воды Балтики неделю, не больше. Несколько раз исполнить Гимн Советского Союза. Возложить венок на место гибели подлодки. Потом планировалось посещение польского порта Гдыня с дружеским визитом. Словом, короткая командировка. Но Джеймс остался служить на «Комсомольце Балтики» до весны. Музыкант был им нужен как корове седло, но адмирал приказал «убрать раздолбая».

В польском порту Гдыня Джеймс уныло разглядывал толпу на причале. Это была дружественная толпа. Нам бросали значки с надписью «Солидарность!», и помощник командира корабля по политчасти носком туфли спихивал их за борт. Помощника звали Исмаил Каримович. С высоты борта сторожевого корабля он взирал на территорию польского порта, как коршун взирает на равнину, и видит ее всю, до последнего суслика. Его раскосое самурайское лицо, от века покрытое стойким степным загаром, обещало окружающему миру, что пощады не будет никому, нигде и никогда. Он был родом из другой цивилизации, ее язык невозможно было подделать или выучить на слух.

Под командованием Исмаила Каримовича Джеймсу предстояло покорять Средиземку. Тогда все было очень строго, цивилизации еще не сдвинулись с обжитых мест. Еще существовал Варшавский блок, и военная доктрина предполагала вполне конкретные точки для наведения ракет всех радиусов действия. Страна крепила оборону. Обороне служило все, даже таланты, мирные, как абсолютный музыкальный слух.

Издержки профессии

Забор времен социализма

Интеллектуальным трудом нынче не заработаешь, не те времена. К тому же все обязательные вехи биографии типа учился – женился, я уже отметил, любопытство всех на свете статистиков удовлетворил, настало время найти занятие по душе и поближе к хорошей зарплате.

Скорее даже ближе к душе, чем к зарплате, так уж я устроен.

Нынче придурков уже не сыщешь, но я-то родился когда? В год восшествия на престол Леонида Ильича Брежнева, вот когда я родился! То были прежние времена, о пользе Отечеству тогда говорили вслух, считалось, что ее нужно приносить. Это сейчас кругом граффити, а раньше на всех заборах писали про славу человеческому труду. Слово «гегемон» обозначало приличного человека, с доходом. Я к этому привык, и искал нечто, что можно было бы с гордостью носить, как раньше носили рабочее звание.

Тут и подвернулся буксирный катер «Шторм», плавающая крепость образца 1953 года, с корпусом, усиленным танковой броней в районе форштевня. Свидетель великих свершений минувшей эпохи. Бронтозавр, способный колоть лед, и даже бетон, в чем я скоро убедился.

Конец ознакомительного фрагмента.