Ангел без головы - Чейз Джеймс Хэдли

Звонок в дверь. Уортингтон сунул платок в карман и открыл дверь. Сик молча кивнул и направился в гостиную. Это был здоровенный детина с плотно сжатыми губами и подозрительным взглядом узких глаз.

– Отличная погода сегодня, – заученно произнес Уортингтон. – Хорошо, наверное, погулять в такой день. Присаживайтесь, мистер Сик.

– Да, хорошая погода, приятно погулять, – ответил Сик по-английски.

Он сунул свою черную засаленную шляпу под стул и теперь наблюдал за тем, как преподаватель присаживается и берет в руки том Голсуорси.

– Как поживает ваша жена? – спросил Сик.

– Отлично, спасибо! – ответил Уортингтон.

Он знал, что все это – только упражнения в разговорном английском. До его жены Сику нет никакого дела.

– Надеюсь, ваша жена также хорошо поживает? – произнес он, придвигая ученику книгу.

– Да, у нее все в порядке, – отвечал Сик, устраиваясь поудобнее. – Большое спасибо.

– Итак, начнем! – Уортингтон старался, чтобы его голос звучал как можно спокойнее. – Давайте продолжим чтение. Вчера у вас все очень хорошо получалось. Вот здесь отмечено место, где мы остановились.

Сик поглядел учителю в глаза, а затем принялся читать, держа книгу довольно далеко от глаз.

Уортингтон поднялся и, заложив руки за спину, принялся прохаживаться туда-сюда. Интересно, слышит ли Сик, как сильно бьется его сердце? В ногах чувствовалась дрожь, хотелось сесть и успокоиться, но он заставлял себя продолжать. Другого шанса обрести свободу просто не будет.

– Подождите-ка! – прервал он чтение Сика: учительские навыки дали о себе знать, и он на секунду забыл о задуманном. – А вы поняли, что здесь написано? Прочитайте-ка еще раз, пожалуйста!

Сик пробасил еще раз: «Заткнись! Разве я тебе не сказал, что он вылетел в трубу?» Нахмурившись, Сик поглядел некоторое время в книгу, а потом покачал лысой головой:

– Нет, этого я не понимаю.

– «Заткнись» – значит «замолчи», – объяснил Уортингтон, чувствуя, как его пальцы сами сжимают дубинку. – «Вылететь в трубу» – разориться. Теперь ясно?

– Ага.

– Продолжайте, пожалуйста!

Уортингтон снова сделал несколько шагов и оказался за спиной врага. Ладони вспотели. Он вытащил дубинку и взглянул на огромный лысый череп Сика. Интересно, какие мысли у чеха в голове? Может, готовится прямо сейчас арестовать его?

Сик читал фрагмент, где описывался приход Сомса Форсайта в суд. Вдруг он прервался, словно почувствовав что-то неладное. И как только Сик захотел обернуться, Уортингтон, резко выдохнув, ударил его по голове.

Мешковина лопнула, песок с кусочками свинца посыпался на ковер. Сик сидел неподвижно, опустив голову на грудь. Песок струился с затылка на приплюснутые уши и далее на усыпанный перхотью воротник. Не выпуская из рук липкую тряпку, Уортингтон с ужасом наблюдал за своей жертвой. Вдруг туша как-то обмякла и сползла со стула, превратившись в бесформенную массу на полу.

Уортингтон отбросил тряпку и, покачиваясь, прошел в спальню. Вытащил из-под кровати чемодан, схватил черный плащ – такие теперь носил каждый второй в Праге – и быстро вернулся в гостиную. Сик лежал неподвижно. «Неужели я его убил?» – мелькнуло в голове Уортингтона. Но нельзя было терять время. Он выскочил за дверь и устремился вниз по лестнице. Нужно еще миновать четыре лестничных пролета.

На площадке второго этажа он услышал, как снизу кто-то поднимается. Уортингтон замер. Деваться некуда. Конечно, этот человек – кто бы там ни был – заметит чемодан в его руке. Что делать? Он стоял, не решаясь сделать шаг вперед.

На лестнице показалась Эмили.

Его жене было уже сорок четыре года. Маленькая толстушка, крашеная блондинка с прической на манер птичьего гнезда. Глаза-щелочки, утонувшие в дряблых щеках. Поношенное летнее платье тщетно пытается скрыть полноту своей хозяйки.

Оба замерли, не отрывая глаз друг от друга. Эмили посмотрела на чемодан, потом снова на мужа. Тот улыбался, мысленно прикидывая: может, лучше ее убить?

– Уходишь? – спросила она; Эмили всегда говорила с ним по-чешски. – Что ты так напугался? Думаешь, буду плакать?

Он медленно выдохнул. Надо же, до чего дошел: действительно мог ее убить.

– Да, ухожу, – ответил дрожащим голосом Уортингтон. – Пока, Эмили. Надеюсь, ты это переживешь. Только вот что… Ты не можешь еще немного походить по магазинам?

Она переложила из руки в руку тяжелую сумку.

– Значит, все-таки уходишь к своей шлюхе? Ну и скатертью дорожка! Давно пора! Слава богу!

Уортингтона передернуло.

– Да, так вышло. Надеюсь, ты переживешь. Отец тебе…

– Без тебя знаю! Ступай к своей шлюхе! – И она шагнула на ступеньку вверх.

– Эмили! Подожди! Не надо туда идти! – Голос Уортингтона даже сорвался от страха. – Походи еще по магазинам. Мне пришлось его… он там наверху.

Она остановилась и посмотрела на него:

– Ну и дурак! Ты что думаешь, теперь далеко уйдешь?

Уортингтон понимал, что зря теряет время. Он еще раз взглянул на жену – наверное, в последний. Она держала в руках сетку с красной капустой. Всегда почему-то предпочитала красную.

– Прощай, Эмили!

Последним, что он запомнил, когда оглянулся, оказалась такая картина: жена стоит, вцепившись в сетку с продуктами, и злобно поедает его взглядом, – в этом была вся Эмили. Открывая дверь парадной, Уортингтон услышал за собой ее шаги. Должно быть, решила все-таки сходить на рынок, купить еще еды, а потом вернуться. Он ее не осуждал. В Праге вся жизнь вертится вокруг хлеба насущного.

Уортингтон быстро шел по узкой улице, всматриваясь в каждый подъезд. Похоже, никто за ним не следил. Они там уверены, что, пока Сик за ним приглядывает, почитывает Голсуорси, англичанин не посмеет убежать.

Дойдя до перекрестка, Уортингтон встал в конец длинной очереди, покорно, как стадо, ожидавшей трамвая. Он стоял вместе со всеми и мысленно прикидывал: сколько времени потребуется Сику, чтобы очнуться и кинуться в погоню?

Это зависит от толщины черепа, решил Уортингтон. Вспомнив, какой силы был удар, он немного поморщился.

Подошел трамвай, и толпа ринулась на штурм. О том, чтобы сесть, нечего было и думать, и Уортингтона прижало к какому-то старику. Тот оглядел его, а потом принялся смотреть в сторону. Наверное, типично английская внешность незнакомца вызвала у старика подозрения, но Уортингтон к этому давно привык. На него здесь повсюду поглядывали настороженно – на улицах, в отелях, в ресторанах. Поношенная одежда говорила о том, что он не турист. Все время пребывания тут, в Праге, он вызывал подозрения.

Трамвай подъехал к Староместской площади, и Уортингтон вышел. Он быстро миновал знаменитые куранты XV века. Туристы уже собирались группами, чтобы посмотреть на двенадцать апостолов, которые появляются во время боя часов, сменяя друг друга. Уортингтон задержал взгляд на фигуре Смерти – скелете, отбивающем время. Уортингтон почувствовал, что его срок близится, и поспешил отсюда прочь.

Протолкнувшись сквозь заполонившую тротуар толпу, он нырнул в переулок, по обеим сторонам которого красовались отреставрированные барочные дома, а затем свернул в подворотню.

Здесь он подождал немного, оглядываясь по сторонам. Навстречу шла какая-то хромая старуха, сжимая узловатой рукой палочку. Больше никого. Уортингтон устремился во двор, миновал покрытый патиной и мхом, давно не работающий фонтан и, еще раз обернувшись, вошел в подъезд и поднялся по деревянной лестнице.

Добравшись до верхней площадки, сильно запыхавшийся Уортингтон прошел по тускло освещенному коридорчику и остановился у старой ошарпанной двери. Снова прислушался и, убедившись, что никто не поднимается за ним следом, нажал на кнопку звонка. За дверью послышались шаги, в замке повернулся ключ – и дверь распахнулась.

При виде Малы Рид у него всегда перехватывало дыхание. Он влюбился в нее с первого взгляда, но никогда не выдавал своих чувств. О том, как она относилась к нему, легко было догадаться по ее холодности: он доставлял ей сообщения, и она думала о нем не больше, чем о почтальоне. Теперь она с удивлением взирала на него, но он чувствовал, что в этом удивлении нет ничего личного.