Листки - Леонид Семенов

Нет, самое совершенное стремление есть прежде всего путь свободы. Освобождение себя от всяких пут этого мира, от всяких необходимостей. Когда говорят о самопожертвовании, тогда любят его.

Сегодня я вскочил. Я лежал на траве, и мне вдруг так ясно представилась вся наша жизнь человеческая во всем ее темном ужасе, на всем пространстве земного шара. Народы расползлись по нему, как одно какое-то странное, но мелкое животное. Каждая клетка его живет и дышит, но все безвольно. И как смешны мне все эти их громкие разговоры, их речи на конференциях, в парламентах и в думах! Но они говорят, они кричат, они красуются; точно вправду они вершители судеб европейских и общечеловеческих! Но даже и речи их только бессознательное переливание мыслей из одного сосуда в другой — и мысли их текут в их мозгу, как соки в жилках растений!

Я прихожу к людям, и люди, как травы.

Где посеяны, там и растут. Одни в болоте, другие в канавах, а третьи в лесу.

Вот семьи, они как листья на одном стволе. Почему весной нужно переезжать на дачу, а зимой в город? Никто не спрашивает. Так разбухают почки весной на деревьях. Их корни ушли далеко в землю, вглубь годов, так делали их предки, уже омертвевшие клетки в стволе, так делали они в прошлом, в третьем и в десятом году, так значит и нужно. Вот и все.

Но сколько суеты у людей в этом! Все разговоры их наполнены этим. С утра до вечера. Так проходит день. Они точно только этим и живут, и до всего другого им нет дела. Бедные люди.

И вот еще почему ненавижу я свое писание[9], потому что оно отдаляет от меня свет, приближает к мертвой, пустой работе. Писание это — окостеневание всего живого.

Я чувствую, каким становлюсь мертвым, холодным к людям, когда пишу, потому что тут огненная лава, которая есть в душе, стынет и превращается в готовые камешки, которые очень красивы, но которые годны только для игры и для украшений.

И так стыдно, стыдно всякого писания, всякого слова написанного потому, что это забота о внешнем, забота о том, чтобы живая душа твоя и огонь сохранились в вещественном виде, как будто бы вещественное более вечно, чем лживое, не запечатленное слово и сама жизнь, и текучесть.

Писать это значит — не верить живому делу, душе, что каждый твой шаг, твоя мысль, твое слово положены перед Творцом и не пропадут в нем, а получат по заслугам[10].

1909

КОММЕНТАРИИ

Литературно-художественные альманахи издательства «Шиповник». СПб., 1909, Кн. 8. С. 36–48.

Одно время автор отказался от мысли публиковать данный цикл. Первоначально в первой половине 1907 г. он отдал его в журнал «Трудовой путь», однако позже в этом же году он написал редактору и издателю журнала B. C. Миролюбову: «Я окончательно и твердо решил это не печатать. <…> Не могу терпеть такой лжи, что будто это не я печатаю. <…> Все, что сказано в этих листках, даже уже теперь может быть сказано много лучше и продуманнее, не только для меня. И мне так пакостна та форма себялюбивая, любующаяся собой, в которой все выражено» (РО ИРЛИ. Ф. B. C. Миролюбова).

В рукописи цикл открывается следующим текстом:

«Бедные, бедные люди. Они перекладывают убийства с одних плеч на другие и думают, что тогда и нет убийства. Один издает законы, другой подписывает, третий судит, четвертый приказывает, пятый пишет, шестой учит, седьмой, запуганный, жалкий и безвольный, стреляет, а восьмой пишет книги об этом…

Нет, мы все, мы все одинаково виновны и все разговоры пока только игра…

Но во сколько раз мне ближе, мне милее братья, которые берут на себя всю ответственность, сами решают и сами делают то, что решили.

Бедные, отчаявшиеся братья! Но неужели они правы?!» (РО ИРЛИ. Ф. B.C. Миролюбова. Ед. хр. 185).

Данный текст публицистически излагает идею, в живых образах представленную в рассказе «Смертная казнь» (см. с. 176 наст. изд.). По-видимому, из-за этого он не вошел в опубликованный текст.

Цикл «Листки» остается в кругу идей цикла «У порога неизбежности». Но в «Листках» они разрабатываются в афоризмах, фрагментах величиной от одной строчки до полустраницы, создающих в совокупности пессимистический образ времени и человека. Невозможно освободиться от впечатления, что на этих текстах лежит отсвет стихотворений в прозе Тургенева «Senilia». Мы не знаем прямых свидетельств увлечения Семенова Тургеневым, но в начале века тургеневские стихотворения в прозе оплодотворили творчество очень широкого круга авторов самой разной эстетической и идеологической ориентированности (Зельдхеи-Деак Ж. Поздний Тургенев и символисты // От Пушкина до Белого. СПб., 1992; Пильд Л. Тургенев в восприятии русских символистов (1890-1900-е гг.). Тарту, 1999; Он же. В. В. Розанов об И. С. Тургеневе // Тыняновский сборник. S. 1.: Объединенное гуманитарное издательство, 2002. Вып. 13), и с возможностью влияния стихотворений в прозе на «Листки» необходимо считаться.

Каждый из фрагментов посвящен какой-то одной теме: смерти; бессмысленности жизни; снам и их неразличимости с одной стороны от смерти, с другой — от жизни; своими идеалами автор называет свободу от любых условностей и веру. «Люди, я хотел бы вам отдать все, все, что только могу», — говорит Семенов. Одна из главных тем «Листков» — полное разочарование в литературе.

Сложный по составу текст построен по лейтмотивному принципу, возможно под влиянием музыки Вагнера, которую хорошо знал Семенов. Сквозные темы: евангельская проповедь; свобода воли в непримиримом противоречии с причинно-следственной обусловленностью деятельности человека; по-толстовски сокрушительная критика современного ему общества и проповедь жизни, согласной с евангельским учением; ницшеанская мечта о совершенном человеке будущего; шопенгауэровские идеи; исихазм, — поочередно, а иногда несколько одновременно вводятся в светлое поле сознания читателя и уходят в глубину.

Примечания

1

Совершаются казни, убийства, тысячи и миллионы людей гибнут от голода, от болезней, от отчаяния, но мы живем. И как будто ничего. — Мысли о бренности этого мира, о страданиях людей, о страшной ответственности за других людей — первый лейтмотив «Листков», навеянный Евангелием.

2

Не хочу примириться, чтобы в жизни моей был случай <…> Довольно искать все причины, причины… Пора ставить цели. — Здесь начинается проходящий через все «Листки» второй лейтмотив — страстное обсуждение одной из основных проблем христианской религиозной философии — антиномии свобода воли vs необходимость, обусловленная уходящей в прошлое цепью причинно-следственных отношений. Эта тысячелетняя философская традиция, подытоженная В. Соловьевым, была хорошо известна Семенову. В связи с нею Семенов предельно остро ставит вопрос о личной ответственности каждого человека и в первую очередь его самого за все зло, происходящее в мире. См. примеч. к рецензии «Великий утешитель».

3

И все ложь, все ложь в этом обществе! — Начало третьего лейтмотива «Листков» прямо опирающегося на трактаты Л. Толстого «Исповедь», «Что такое искусство», «Так что же нам делать?», «В чем моя вера?» не только идейно, но и самим учительным пафосом, и обличительными интонациями, и парадоксальностью многих положений.

4

Посмотрите на птиц небесных: они не сеют, не жнут… — Почти точная цитата из Евангелия (см.: Мф 6: 26).

5

А ты поистине рожден творцом нового человека. — Здесь начинается четвертый лейтмотив «Листков», ницшеанский, — страстная мечта о свободном, смелом, самоотверженном, прекрасном, гордом, сильном человеке будущего («Так говорил Заратустра»).

6

…кто дал мне власть учить и судить людей?! Не есть ли это самомнение… Начинается пятый лейтмотив «Листков», шопенгауэровский, опирающийся на две темы, — эгоизма и пессимизма. «Мир как воля и представление» и «Афоризмы житейской мудрости» Шопенгауэра пользовались широкой известностью в России на рубеже XIX–XX вв. и оказали заметное влияние на русских мыслителей и писателей.

7

Травы растут одним ощущением, животные — другим, более высоким, наконец люди — третьим, самым высшим на земле. — Человек как высшая ступень объективации воли — одно из основных положений философии Шопенгауэра.

8

Маша, неужели этого не будет?! — Обращение к умершей Марии Добролюбовой.

9

И вот еще почему ненавижу я свое писание… — Начало шестого лейтмотива «Листков». Семенову были близки идеи исихазма — учения христианских мыслителей об отказе от говорения и писания во имя самоуглубления и приближения к Богу.