Мелочи - Роман Сенчин

– Да нет, какое уже… Сегодня дел полно.

– Каких дел?

– Я вчера забыла сказать, – жена попробовала кофе, удовлетворенно причмокнула. – Саша помочь просил. Они пианино для Аленки купили.

– М-м? Молодцы.

– Подержанное, за две тысячи всего. Надо перевезти. Поможешь?

– Ну, само собой. Что ж… Конечно… А во сколько?

– Они позвонят, сказали.

Юрий Андреевич пошел в комнату, стал складывать диван.

– Что на завтрак-то сделать? – крикнула жена.

– Да-а… – Юрий Андреевич поморщился; почему-то противно было думать сейчас о еде. – Что хочешь.

Взял папку, сел на диван. Замурлыкал, заурчал, постукивал ручкой по бумаге, стараясь оживить, снова превратить мелодию в звуки, чтобы потом облечь звуки в ноты.

Не получалось. И Юрий Андреевич, не выдержав, стал искать кларнет в серванте.

Пакеты с какой-то одеждой, спутанная елочная гирлянда, коробка со смесителем для ванны, не влезшие на полки книги…

– Что ищешь, Юр? – голос жены слева и сверху.

– Да кларнет.

– Он же у тебя на работе.

– Не тот… Другой… Старый свой.

– Гм… Не помню.

Жена понаблюдала, следя за растущим беспорядком в ящиках и на полу. Потом спросила:

– А зачем тебе?… А? Юр?

Юрий Андреевич промолчал, продолжал ворошить разный, совсем ненужный, лишний сейчас хлам.

– Юра-а, – голос жены стал настойчивее, – ты меня слышишь?

– Слышу я, слышу!

– А что случилось-то все-таки? Почему ты в таком состоянии?

Юрий Андреевич поднялся с корточек.

– Извини… Мне нужен кларнет. Могу я его найти?

Жена молча пожала плечами и ушла на кухню. Через минуту холодно, отчетливо сообщила:

– Завтрак готов.

Ели молча. Резко, раздражающе звякали, скребли о тарелки ножи и вилки, как-то тошнотворно булькала вода из чайника в чашки.

– Завтра думаю на дачу съездить, – наконец сказал Юрий Андреевич. – Деревца пора распаковывать, морозов, наверно…

– Поехали вместе, – перебила жена.

– Поехали.

Жена смотрела на него враждебно.

– Что? – готовясь к выяснению отношений, произнес Юрий Андреевич.

– Я просто спросить хочу…

– Что?

– Хочу спросить: почему ты меня… почему ты меня замечать совсем перестал?

– В смысле? Как это перестал?

– Так. Очень просто – перестал, и все. У меня чувство такое, что я не живу уже, а так… доживаю. Что все уже. Что мне и ждать уже нечего… Не женщина я уже, а… А ведь…

– Ну не надо, – поморщился Юрий Андреевич, чувствуя досаду и на жену, что именно сегодня вдруг начала, и на себя, что действительно мало о жене заботится, мало уделяет внимания. Он часто задумывался об этом, часто, возвращаясь с работы, хотелось купить ей цветы или зайти в ювелирный и выбрать какое-нибудь кольцо или сережки, но останавливал себя, вспоминал, что с деньгами у них туговато, а роза – это сто рублей, кольцо – минимум триста… Но сам понимал: не в деньгах дело. Дело в том, что он боится сделать неожиданное, и предпочитал два раза в месяц отдавать жене аванс и зарплату «на домашние расходы».

И сейчас, он знал: стоит сказать, что у него родилась мелодия, в кои веки родилась, и нужно ее записать, а это трудно, очень трудно – и жена сразу успокоится и сделает все, чтобы он записал, она будет оберегать его, помогать ему тем, что станет незаметной, невидимой. Ведь она должна помнить, как когда-то он радовался новым сочетаниям звуков, тонов, новому ритму, должна помнить их поездки на фестиваль в Палангу – ведь это было их настоящим свадебным путешествием, хотя и произошло через полтора года после свадьбы. И там звучали его, им сочиненные, темы. И огромный зал аплодировал… Но почему-то Юрий Андреевич не говорил, не признавался, а сидел и мрачнел.

Насупленные, сердитые, разошлись. Точнее – расходиться было некуда – сидели в одной комнате и смотрели телевизор. Но сидели не как обычно, рядом на диване, а порознь, в разных углах. По телевизору крутили сериалы и развлекательные программы, повторялась знакомая до последней мелочи реклама порошков, кремов, чистой воды, лекарств. Были выпуски новостей: в мире беспорядки, конфликты, новые очаги птичьего гриппа…

Юрий Андреевич смотрел в экран с ненавистью и отвращением и физически чувствовал, как летят минуты, как утекает, сокращается жизнь. Его жизнь. Потом резко поднялся и продолжил искать кларнет. Спину кололо от взглядов жены. «Пускай злится, – подумалось со странной, какой-то детской радостью. – Порядок, видишь ли, нарушаю. Стоило зашевелиться, и сразу распыхалась».

Наконец увидел знакомый, серой кожи, футляр. Он лежал под целлофановым мешочком с письмами. Вынул письма, машинально глянул, узнал свой почерк, прочитал строчку: «Утро сегодня было особенно холодным, но я согрел его во время зарядки».

– Положи, пожалуйста, – строго сказала жена. – Это мои письма.

– Тут мой почерк…

– И что?

– Да нет, ничего. – Он отложил пакет.

Конечно, сразу вспомнил, когда и где написал про холодное утро и зарядку. В восемьдесят седьмом их театр гастролировал по области. Гастроли были долгими, почти месяц, и Юрий Андреевич каждый день отправлял письма жене. Четыре страницы из школьной тетради убористым почерком…

С футляром в руках ушел на кухню. Кнопки пришлось расстегивать с помощью ножа. То ли приржавели, то ли срослись от старости. Внутри футляра пахло чем-то кислым, прелым, как из погреба на даче после зимы.

Осторожно, будто музейный экспонат, Юрий Андреевич достал кларнет, соединил его части. В боковом кармашке нашел несколько камышинок. Пересохшие, конечно, ломкие, непригодные для серьезной игры, но для его сегодняшнего дела, наверное, подойдут. Ему-то всего-навсего нужно услышать несколько фраз мелодии, уловить тональность, чтобы начать записывать.

Закрепил наиболее подходящую камышинку в мундштуке, пощелкал клапанами. Не западают. Хорошо… Действительно хорошо, судя по всему, инструмент сохранился. Еще бы играл…

Юрий Андреевич пожевал губы, подвигал скулами, несколько раз глубоко, до низа живота, вздохнул и, слегка брезгливо, как чужой, обнял губами мундштук… Подождал, настраиваясь, боясь первого звука, но решился, плавно толкнул из себя воздух. И кларнет ожил…

Играть старался тихо, чтобы не мешать жене; играл не совсем то, что хотел, не так, как у себя в классе по вечерам. Сейчас он привыкал к родному когда-то инструменту, вспоминал его, согревал своим дыханием, разминал клапаны… Камышинка была слишком твердой, плохо вибрировала, и Юрий Андреевич не решался делать сложные переходы, боясь пустить петуха… Да, он привыкал к инструменту и давал время инструменту привыкнуть к себе.

– Юра, – вошла жена, – Саша звонил.

Юрий Андреевич вынул мундштук. Слушал.

– Просил вот по этому адресу подойти. Здесь недалеко, – протянула бумажку.

Он посмотрел адрес, кивнул:

– Да, два квартала… Сейчас прямо?

– Сейчас.

– Понятно, – Юрий Андреевич покрутил инструмент в руках и стал его разбирать. – Вместе пойдем?

– Нет, я останусь. Обед надо сготовить. К поездке собраться.

– К какой поездке?

Жена удивленно подняла брови:

– Мы же на дачу, кажется, собрались.

– А! Ну да, да… Видишь, склероз наступает, – Юрий Андреевич улыбнулся.

И жена улыбнулась, тоже попыталась пошутить:

– Я йоду сегодня наварю, для укрепления памяти. И рыбьего жира куплю на обед. Хорошо?

– Да, дорогая. Я на все согласен.

Захотелось обнять ее, сказать беззаботно: «Да брось ты с обедом, со всем! Сегодня в ресторан пойдем».

– Серьезно, что приготовить? – спросила жена.

Юрий Андреевич чуть было не пожал по привычке плечами, но вовремя спохватился. И предложил:

– Может, борща? Такого, пожирней. Мясо-то есть?

– Даже кость есть мозговая! Специально приберегла.

– Вот, отличненько! После тасканья пианино самое то…

Он закрыл футляр, отнес в комнату. Положил на папку с нотной бумагой. Стал одеваться. И каждое движение сейчас совершал осмысленно, отмечал его, чувствовал мышцы и жилы, готовясь к физической нагрузке… Когда-то он занимался боксом, легкой атлетикой, неплохо плавал. Лет в тридцать пять забросил. Зря, конечно. С тех пор и началось постепенное увядание, убавление энергии. Может, пробежки по утрам устроить? Дворы у них тут тихие, ровные… Хотя ведь дача скоро, не до пробежек будет.

Но физических нагрузок сегодня принимать не пришлось. Муж дочери Борис, предприниматель, узнав про перевоз пианино, решил помочь родне, нанял шестерых грузчиков, грузовую «Газель». Так что Юрию Андреевичу оставалось наблюдать, волноваться, чтобы не поцарапали лакированную стенку инструмента, чтобы не покатился он по лестнице, кому из грузчиков руку не прищемило.

Борис и сын Саша были тут же, тоже наблюдали и волновались; Борис время от времени руководил. Он владел тремя интернет-кафе, имел несколько киосков с музыкальными дисками. Жил не сказать чтобы богато, но ездил на редкой в их городе «Вольво», двухкомнатную квартиру недавно сменил на четырехкомнатную. Зато и детей у них со Светланой было уже трое. И, что интересно, даже после рождения третьего Светлана сохраняла фигуру и свежесть, девическую веселость. Не то что большинство других, кого и рождение одного превращает в непонятное бесформенное существо… Нет, достаток в семье все-таки великое дело.