Эти двое - Евгений Филенко

Едва только он закрыл глаза, как увидел Таню. Еще бы, все мысли о ней одной! Таня сидела с ногами в глубоком кресле с выгнутой спинкой. Нахохлившаяся, с распухшими глазами. Пальцы медленно перебирали бахрому цветастой цыганской шали, наброшенной на плечи. Горел торшер. “Удивительно, — подумал Пирогов. — Откуда мне знать, как у нее в комнате? Я же не бывал там дальше порога”.

Их взгляды встретились. Снящаяся Таня изумилась. Растерялась. Губы ее дрогнули в неуверенной улыбке: “Алешка?..”

“Это хороший сон, — думал Пирогов, погружаясь в забытье. — Только почему она плачет?”

4.

Наутро Таня не пошла в бюро. Связалась с шефом, сказалась больной. Шеф на экране видеофона свирепо безмолвствовал, но вид у Тани и впрямь был нездоровый.

— Надо полечиться, — наконец вымолвил шеф. — И курить поменьше.

Сухо поклонился и растаял в сиреневом мерцании экрана.

Бабушка Поля, похожая на большую добрую курочку-рябу, хлопотала у плиты. Плита была сама по себе, бабушка тоже. Плита споро, со знанием дела, пекла “блины русские с маслом”, а бабушка, не веря в свою никчемность, суетливо хваталась за рукоятки управления, вносила разлад в процесс выпечки, охала и всплескивала загорелыми руками.

Тане стало совсем тоскливо, и она пошла к себе. Ей очень хотелось выплакаться, но разучилась она, как видно, нехитрому женскому делу точить слезы. Вытащила из письменного стола ящик, вытряхнула оттуда старые журналы- в носу защекотало от пыли. И нашла фото Пирогова. Тот был запечатлен по пояс, в тяжелом скафандре для работы в открытом космосе, но без шлема. Шлем возлежал на сгибе левой руки. На груди у Пирогова была нашита эмблема Корпуса астронавтов ООН и латинскими буквами написана фамилия. Лицо хранило значительное выражение, складывающееся из внутренней уверенности, которой Пирогов, однако же, никогда не славился. Впрочем, откуда ей знать, каков он был на своем месте, в кабине космического корабля? На обороте карандашная надпись: “Это я”.

Таня поставила фото на стол. Потом подумала, что банально и кощунственно корчить из себя грустящую добродетель после его смерти, когда при жизни все было иначе. Но фото все же оставила. Залезла с ногами в кресло, укуталась под горло яркой шалью с бахромой и кистями. Ей захотелось вообразить себя вдовой. Но для начала следовало бы вообразить себя невестой, женой… Невестой еще куда ни шло, имелся некоторый опыт: собиралась года два назад тайно ото всех замуж, но оба вовремя передумали. Женой вообще не получилось. Единственное, чего ей удалось достичь, так это представить, что Пирогов лежит на диване и читает книгу. Так, по ее мнению, поступают все мужья.

Тихонько запел настольный терминал, принявший сигнал от общего видеофона в прихожей. Таня совершенно автоматически протянула руку, нажала клавишу отзыва. На экране возник Андрей — в отличном сером костюме, в потрясающем галстуке, подтянутый и аккуратный, словно только что сошел с рекламного проспекта.

— Танюшка! — вскричал он. — Ужасное везение, что ты дома! Признаться, я звонил тебе на работу. Послушай, плюнь ты на свою хворь и приезжай ко мне!

— Я не могу-у, — протянула Таня, нахмурившись.

— Ерунда, ты забудешь обо всем на свете, когда узнаешь, кто у меня в гостях. Попробуй угадай!

— Не хочу-у…

— Тогда позвольте представить: Кханга Джон, король симфорок-пульса, прямо из концертного зала.

Андрей потеснился, и его место занял хрупкий темнокожий молодой человек в непроницаемых очках, с длинными прямыми волосами и редкой курчавой бороденкой.

— Очень рад, — сказал Кханга Джон по-русски и пропал.

— Я же знаю, что ты без ума от его музыки, — снова появился Андрей. — Нельзя упускать такой случай! Он будет петь, играть на пульсайзере целый день, вечер и ночь для тебя… Ну, и для твоей подружки, которую ты пригласишь для баланса. Так мы ждем тебя, Танюша?

— Я не могу, — повторила Таня, борясь с искуше­нием. — У меня горе.

— Горе? У тебя?! Ты шутишь!

— Алешка Пирогов погиб.

— Пирогов? Постой-ка… А, этот чудак, твой верный воздыхатель со школьной еще скамьи? Действительно, жаль. Но у них там частенько гибнут! Впрочем, тебе будет не хватать его. Я сочувствую тебе, солнышко. Только давай погрустим завтра, когда Кханга уедет, а сегодня тебе нужно встряхнуться после такого известия. Нельзя помногу печалиться. Приезжай, слышишь? Кханга напишет песню и посвятит ее твоему рыцарю, у него здорово получается…

Таня выключила терминал. Вызов немедленно повторился. Таня заткнула уши пальцами и заплакала от обиды и одиночества. Она испытывала к себе уважение за то, что поборола искушение и не поехала к Андрею. В то же время ей было досадно, что он такой бесчувственный. В комнату заглянула бабушка Поля с горкой блинов на тарелочке, покачала головой и ушла на кухню довоевывать с плитой. Ей очень хотелось утешить Таню, приласкать, погладить по головке, но она не знала, как Таня к этому отнесется.

Таня проплакала целый вечер, то успокаиваясь, то снова начиная. Легче не становилось.

За окном стемнело. Андрей вызывал ее каждые пять минут. Потом, видимо, махнул на это занятие рукой и стал искать альтернативный вариант. Таня сидела в кресле, не меняя позы, ноги у нее затекли и онемели. Слез больше не оставалось. Со стола на нее смотрел серьезный, значительный пилот из Корпуса астронавтов ООН. В сумерках предметы понемногу утратили свои очертания, стали нереальными и таинственными. С улицы не доносилось ни звука, даже бабушка Поля затихла у стереовизора в соседней комнате. На кухне стыли никому не нужные блины. Таня подумала, что засыпает, и прикрыла распухшие глаза.

Когда она открыла их, то заметила Пирогова. Но не того, что на фото, а настоящего, которого можно было потрогать. Даже обнять. Другой Пирогов тоже был в скафандре, но не таком громоздком, посвободнее. Он сидел на полу и глядел на Таню, поражаясь тому, что видит ее.

— Алешка?.. — позвала Таня.

Пирогов счастливо улыбнулся и закрыл глаза. Сквозь него неясно виднелся ковер на полу, и просвечивали Танины шлепанцы. Потом шлепанцы обрели четкость, словно проявились на фотопластинке, а Пирогов понемногу растаял кусочком серебристой туманности.

“Вот я уже сплю”, — подумала Таня.

5.

Наутро Пирогов перекусил на скорую руку, натянул резиновые перчатки и отправился разбирать завалы в регенерационной камере. Переступив через комингс, он опустился на колени и с предельной осторожностью стал искать целые пластины и блоки. Работа была нудная, кропотливая и, как оказалось, лишенная всякого смысла. Через полчаса Пи­рогов понял, что обречен.