Петербургский день - Василий Авсеенко

По дорогѣ онъ заѣхалъ къ Доминику, выпилъ водки, закусилъ двумя парами пирожковъ и просмотрѣлъ новый номеръ «Стрекозы». Потомъ принялъ серьезный видъ и поѣхалъ въ должность.

Столоначальникъ взглянулъ на него косо, но съ любопытствомъ, относившимся къ новой парѣ. Иванъ Александровичъ это замѣтилъ, и нарочно повертѣлся передъ нимъ.

– Немножко опоздалъ, виноватъ; портной задержалъ, – объяснилъ онъ, хотя его объ этомъ не спрашивали. – Такой болтливый французъ попался, все твердитъ: пардонъ, пардонъ, а самъ не уходитъ.

– Вы нынче у француза стали одеваться? – брюзгливымъ тономъ полюбопытствовалъ столоначальникъ.

– Да, я теперь рѣшилъ все у французовъ шить; у нихъ отдѣлка лучше, – отвѣтилъ скромно Иванъ Александровичъ, и черезъ минуту проскользнулъ въ курительную комнату.

Тамъ уже набралось человѣкъ двадцать молодежи. Одни стояли группами и разговаривали; другіе, забравшись на громадные клеенчатые диваны, забавлялись тѣмъ, что расковыривали протертыя въ обивкѣ дырки и вытягивали оттуда конскій волосъ и мочалу. Одинъ чиновникъ извлекалъ ногтями мелодическіе звуки изъ пружины, и такъ ловко, что выходилъ цѣлый мотивъ.

Волованова поздравили съ обновкой, пощупали рукава, заглянули на подкладку. Общее мнѣніе, впрочемъ, склонялось къ тому, что платье скверно сшито.

– Какъ вы мало, господа, понимаете толкъ въ этомъ, возразилъ Воловановъ. – Эту пару французскій закройщикъ дѣлалъ. Плевушинъ изъ Парижа француза выписалъ.

– А этотъ французъ тамъ, вѣроятно, въ колбасной служилъ, – предположилъ одинъ изъ молодыхъ чиновниковъ.

– И научился гарнировать телячьи головы, – замѣтилъ другой.

– Или въ солдатской швальнѣ шилъ капоты для piou-piou, – вставилъ третій.

Иванъ Александровичъ фыркнулъ на это съ недовольнымъ видомъ, бросилъ окурокъ папироски, и ушелъ въ канцелярскую залу.

Смѣшливая веселость молодыхъ чиновниковъ возросла съ его уходомъ.

– Господа, давайте, вышутимъ Волованова, – предложилъ тотъ, который обладалъ искусствомъ извлекать музыкальный мотивъ изъ диванныхъ пружинъ. – Я назначу ему свиданіе отъ неизвѣстной дамы, а мы пойдемъ смотрѣть, какъ онъ будетъ ходить взадъ и впередъ по панели.

Черезъ четверть часа сторожъ подошелъ къ Волованову и шепнулъ ему на ухо:

– Васъ посыльный спрашиваетъ, письмо лично передать долженъ.

Иванъ Александровичъ встрепенулся, вышелъ въ пріемную, и черезъ минуту вернулся съ розовенькимъ пакетикомъ въ рукѣ. Держа его нарочно такъ, чтобы всѣ видѣли, онъ вскрылъ его, и прочелъ заблиставшими глазами:

«Приходите отъ 4 до 6 часовъ въ большую Морскую, буду ждать васъ около памятника. Незнакомка».

За полчаса до назначеннаго времени Воловановъ улизнулъ изъ канцеляріи и скорыми шагами пошелъ въ Морскую. На улицахъ уже блистали огни. Иванъ Александровичъ прошелъ прямо къ памятнику; оглядѣлся, постоялъ, и принялся медленно шагать поперекъ площади. Всѣмъ проходившимъ дамамъ онъ до неприличія заглядывалъ подъ шляпки, но ни одна не обратила на него вниманія.

Такъ прошелъ часъ. Ноги у Волованова начинали слегка ломить, онъ весь иззябъ. Въ пять часовъ его громко окликнули:

– Прогуливаетесь, Иванъ Александровичъ? Это былъ одинъ изъ молодыхъ чиновниковъ. Черезъ минуту прошелъ другой, и тѣми же словами окликнулъ его. Потомъ третій, четвертый, пятый, десятый – чуть не вся канцелярія прошла мимо, и каждый по очереди произнесъ: – Прогуливаетесь, Иванъ Александровичъ?

Затѣмъ началось обратное шествіе. Первый чиновникъ, поровнявшись съ нимъ, сказалъ: – Поджидаете, Иванъ Александровичъ? – и разсмѣялся ему прямо въ лицо. Затѣмъ второй, третій, десятый, всѣ до конца, и каждый произносилъ съ отвратительнымъ, дребезжащимъ смѣхомъ:

– Поджидаете, Иванъ Александровичъ?

Воловановъ наконецъ побагровѣлъ отъ досады, кликнулъ извозчика, и поѣхалъ въ Малоярославецъ обѣдать.

«Удивительно, до чего бываетъ глупо наполненъ петербургскій день», – изумлялся онъ, меланхолически разбирая карту рублеваго обѣда.

III.

Иванъ Александровичъ Воловановъ, обѣдая въ общей залѣ «Малоярославца», успѣлъ уже скушать и супъ бискъ съ отзывавшимися подогрѣтымъ саломъ пирожками, и судака подъ голландскимъ соусомъ, и ломтикъ телятины со шпинатомъ, когда вдругъ надъ нимъ прогремѣлъ, съ жирнымъ хрипомъ, зычный окликъ:

– Ваня! Да ты ли это? Вотъ Богъ посылаетъ! И въ ту же минуту двѣ могучія длани обняли его, и онъ почувствовалъ на самыхъ губахъ тройной, присвистывающій, мокрый поцѣлуй.

Предъ нимъ стоялъ, упершись въ него животомъ, его дядя, родной дядя, Яковъ Порфирьевичъ Воловановъ, мужчина лѣтъ пятидесяти, высокій, толстый, съ смугло-сѣрымъ лицомъ, коротенькимъ носомъ, густыми усами и подстриженной до корня бородой, чуть чуть пробритой посрединѣ. Одѣтъ онъ былъ въ синій пиджачекъ широчайшаго покроя, съ отвислыми карманами.

– Дяденька! какими судьбами? – отозвался Иванъ Александровичъ. – Давно ли въ Петербургѣ? На долго ли?

– Какъ Богъ дастъ, голубчикъ, какъ Богъ дастъ, – отвѣтилъ дядя, и грузно опустился на стулъ, который словно присѣлъ на своихъ буковыхъ ножкахъ подъ его тучной тушей. – А пріѣхалъ я только сегодня. Ты что это, дрянь какую-то обѣдаешь? Брось, сейчасъ брось. Эй, человекъ! Вотъ что, милый ты мой, – обратился онъ къ подбѣжавшему слугѣ, – покорми ты насъ, пожалуйста, хорошенько, по-русски, знаешь? Дай ты намъ что-нибудь такое… этакое. Чтобы утроба возликовала. Я, милый ты мой, человѣкъ пріѣзжій, изъ медвѣжьяго угла пріѣхалъ, такъ хочу утробушку свою потѣшить.

– Уху стерляжью не прикажете-ли, съ растегаемъ? – тотчасъ предложилъ слуга.

– Во, во, во! – одобрительно прогудѣлъ Воловановъ-старшій. – Да чтобы налимьей печенки тоже положили бы. А потомъ дай ты намъ что-нибудь такое… что-нибудь этакое…

– Поросенка подъ хрѣномъ надо подать. Московскіе есть.

– Во, во, во. Вижу, братецъ, что ты человѣкъ съ понятіемъ. А потомъ… потомъ… совсѣмъ что-нибудь этакое…

– Утку можно зажарить, а не то каплунчика, – предложилъ слуга.

– Утку, любезный, дашь намъ, уточку… да съ груздиками, да пожирнѣй. И бутылочку заморозь, знаешь какого-нибудь этакого, новѣйшей марки.

Слуга отошелъ. Воловановъ-дядя грузно повернулся на подгибавшемся подъ нимъ стулѣ, и поставивъ локти на столъ, воззрился на племянника.

– Ну, какъ же ты тутъ, въ Петербургѣ вашемъ? служишь? – спросилъ онъ.

– Да, дядюшка, служу. Только, по правдѣ сказать, невыгодная у насъ совсѣмъ служба: ходу никакого нѣтъ. И товарищи пренепріятный народъ: насмѣшники все какіе-то.

– А ты къ намъ въ провинцію просись! Въ провинціи теперь хорошо служить, почетно. Чиновнику теперь всѣ кланяются. Обыватель смирный сталъ, уважаетъ. Форсу-то этого нѣтъ больше. Прежде, бывало, станового въ контору отошлешь, а теперь самъ на крыльцѣ встрѣчаешь: съ чѣмъ, молъ, пожаловали. Такъ-то.

– Не хочется, дяденька, въ провинцію: привыкъ уже, знаете, къ развлеченіямъ. Театры тутъ, рестораны; образованность вездѣ замѣчается. – А вы какъ же сюда, по дѣламъ?

– По дѣламъ, голубчикъ, по дѣламъ. Перво-на-перво, въ дворянскій банкъ.

– Объ отсрочкѣ недоимочки?

– Во, во. Петля на шеѣ, я тебѣ скажу.

– Да, плохія времена для помѣщиковъ. А впрочемъ, сколько слышно, на дворянскій вопросъ обращено большое вниманіе. Какъ хотите, а вѣдь первое сословіе въ имперіи.

– Ш-ш, ш-ш, миленькій, брось. Политику эту брось. Мы политикой не занимаемся. Какой тамъ вопросъ? Не наше дѣло. Мы, вотъ, пріѣхали, прошеньице подадимъ… а можетъ быть, что-нибудь и очистится.

– Душевно желаю вамъ успѣха.

– Спасибо, миленькій. А у меня, кромѣ того, и еще есть дѣло, большое, крупное дѣло. И вышло оно, надо тебѣ сказать, совершенно случайно. Артельщикъ научилъ.

– Какой артельщикь?

– А у меня въ деревнѣ мужикъ живетъ, Акимъ – тотъ самый, котораго графъ Толстой въ своей пьесѣ вывелъ. Такъ вотъ, у него младшій братъ у васъ въ Петербургѣ въ артельщикахъ состоитъ, въ банкѣ какомъ-то служитъ. Умный, шельма, мужикъ, министерская голова. Отъ него Акимъ и про банки все узналъ. Ну, пріѣзжалъ онъ нынѣшнимъ лѣтомъ въ деревню, въ побывку. Разговорился я съ нимъ разъ, другой – вижу, оборотливаго ума человѣкъ. Въ Ясную Поляну съ братомъ ходилъ, только не понравился графу: газетчикъ, говорить, какой-то, а не народный человѣкъ. Зашла у насъ съ нимъ рѣчь и о хозяйствѣ. У меня, Ваня, ты знаешь, не родится ничего, хоть брось. Десятый годъ неурожаи идутъ. А артельщикъ – Маремьяномъ его зовутъ – и говоритъ: вамъ другаго средства нѣтъ, кромѣ какъ искусственное удобреніе и паровые плуги. Понимаешь, куда хватилъ! У насъ и не слыхалъ никто, какіе такіе паровые плуги. Это точно, говорю, хорошо было-бы къ искусственному удобренію обратиться, да вѣдь какихъ денегъ надо для этого. У меня не клинъ какой нибудь, а безъ малаго три тысячи десятинъ. А Маремьянъ мнѣ и говорить: пустое самое дѣло деньги достать, я это могу вамъ пальцемъ оборудовать.