Деревенская прелестница - Николай Лейкин

— Диванъ-то хоть одѣяломъ прикрыть, что-ли, — сказала Клавдія и, схвативъ байковое одѣяло сестры, разослала его на диванъ, прикрывъ торчавшую мочалу.

Отецъ все еще сидѣлъ за столомъ и медленно разрывалъ на мелкія части кусокъ селедки и, препровождая ихъ къ себѣ въ ротъ, ворчалъ:

— Вотъ хоть-бы и этотъ Флегонтъ Иванычъ… Ходитъ онъ, ходитъ съ тебѣ, а нѣтъ того, чтобы ты у него лѣсу выпросила на поправку избы. Половицы-то подъ окнами вонъ сгнили. Да и крыльцо у насъ…

— Ахъ, ты, Господи! Да нельзя-же всего вдругъ просить! — отвѣчала Клавдія. — Погодите, дайте мнѣ хорошую одежу для себя справить, тогда и лѣсу попрошу. Шубку справлю къ зимѣ — и лѣсъ потомъ будетъ.

Соня, между тѣмъ, уже возилась съ вѣникомъ и подметала полъ.

Клавдія, приведя въ порядокъ диванъ и деревянную посуду въ углу, отправилась къ себѣ въ комнату переодѣваться, отецъ, отеревъ руки объ волосы на головѣ, все еще продолжалъ сидѣть у стола, вытянувъ впередъ свои длинныя ноги въ опоркахъ и порыжѣлыхъ синихъ нанковыхъ штанахъ съ заплатами. Онъ сидѣлъ и по временамъ почесывался. Наконецъ, началъ крутить изъ газетной бумаги папироску. Это былъ худой высокій мужикъ съ впалой грудью и темнымъ одутловатымъ лицомъ, на которомъ еле росла рѣденькая темная бородка, начинавшая уже сѣдѣть. Но за то волосы на головѣ его были очень густые, безъ малѣйшей просѣди, и стояли растрепанной копной. Глаза были сѣрые, мутные, съ красными воспаленными бѣлками и вѣками. Ему было съ небольшимъ сорокъ лѣтъ, но выглядѣлъ онъ куда старше. Закуривъ папироску, онъ обдернулъ грязную полинявшую розовую рубашку, медленно спряталъ коробку спичекъ и ситцевый кисетъ съ табакомъ въ карманъ распахнутой жилетки безъ нѣсколькихъ пуговицъ, хотѣлъ встать, приподнялся и опять опустился на табуретку.

— Сонька! Ты не забудь собакамъ-то ѣды дать. Да и воду имъ поставь, — сказалъ онъ дочери и сталъ вслухъ зѣвать.

— Тятенька! — послышался изъ другой комнаты голосъ Клавдіи. — Да что-же вы самоваръ-то? Словно я стѣнѣ говорила.

— Сейчасъ, сейчасъ… — закряхтѣлъ Феклистъ, поднимаясь съ табуретки. — Не убѣжитъ твой самоваръ… Поспѣетъ… Сонька! Есть у насъ уголья?

— Есть, есть подъ печкой. Только лучины нащепите.

— Ну, вотъ еще! Лучины щепать! Отчего у тебя, у подлюги, лучина не нащепана?

Изъ-за дощатой перегородки, отдѣлявшей комнату Клавдіи, опять послышался голосъ старшей дочери:

— Мнѣ кажется, что ужъ насчетъ лучины-то стоитъ вамъ потрудиться. Вѣдь Флегонтъ Иванычъ навѣрное придетъ не съ пустыми руками, а съ угощеніемъ, и поднесетъ и вамъ стаканчикъ-другой.

— Да ладно, ладно, поставлю ужъ самоваръ, — откликнулся отецъ. — А только твой Флегонтъ Иванычъ всегда со сладкой водкой приходить.

— А что-жъ изъ. этого? Къ дамскому полу всегда ходятъ въ гости со сладкой водкой. Вѣдь онъ ко мнѣ придетъ, а не къ вамъ, а я и сладкой-то пью самую малость.

— Ты про себя, а я про себя… Слаба она ужъ очень, эта сладкая водка…

— Какой вы удивительный человѣкъ! Съ вами вовсе разговаривать нельзя! — восклицала Клавдія.

Отецъ, нащипывая ножомъ лучину отъ полѣна, продолжалъ:

— Ну, ты тамъ не фыркай… А вотъ что… Ежели онъ опять со сладкой водкой придетъ, то ты скажи ему, чтобы онъ мнѣ отдѣльно за простой водкой послалъ. Сонька сбѣгаетъ.

— Ничего я ему не скажу, да прошу и васъ не соваться въ нашъ разговоръ, выпьете и то что вамъ поднесутъ. Да будете вы, наконецъ, ставить самоваръ-то? — крикнула Клавдія.

— Ставлю, ставлю! Чего ты торопишь-то? Не на пожаръ вѣдь…

Феклистъ загромыхалъ самоваромъ.

IV

Вскорѣ изъ своей комнаты вышла Клавдія. Она переодѣлась вся до обуви и постукивала по полу французскими каблучками своихъ полусапожекь. Платье на ней было шерстяное свѣтлосинее съ аляповатой темножелтой отдѣлкой, съ громадными буффами на рукавахъ. На рукѣ красовалась тоненькая золотая браслетка и пальцы были унизаны дешевенькими кольцами. Шею покрывалъ яркорозовый шелковый крепоновый платочекъ съ бахрамой и былъ зашпиленъ брошкой съ фальшивой бирюзой.

— Фу, какъ надымили! — сказала она отцу. — Даже самовара нельзя попросить васъ поставить.

— Уголья сырые, — отвѣчалъ Феклистъ. — Лучины много напихалъ — вотъ и дымъ.

— Гдѣ Сонька? Пусть вторую лампочку зажжетъ, а то ужь очень темно, — отдала приказъ Клавдія.

— Сонька собакъ пошла кормить.

— Ну, вы зажгите.

— А сама-то ты что-же?

— Да вѣдь я въ хорошее платье одѣвшись.

— Барыня! — процѣдилъ сквозь зубы Феклистъ и, снявъ съ подоконника маленькую жестяную лампочку, принялся зажигать ее.

Клавдія скосила на него глаза и произнесла:

— Ни на шагъ безъ попрека! Барыня. Другой-бы отецъ радовался, что у него дочка въ барыни выходитъ, а вы только шпильки ставите.

— Да я и радуюсь, а только что-жь мнѣ такъ ужъ очень особенно-то… Дочка барыня, а отцу хорошихъ сапогъ съ наборомъ справить не хочетъ.

— Сами и на свои могли-бы справить себѣ сапоги, если-бы меньше пьянствовали. Ну, да ладно, будете меньше ругаться, такъ я вамъ въ будущемъ мѣсяцъ справлю. Заказывайте Василью Федорычу. Пусть дѣлаетъ. Онъ долго дѣлаетъ.

— Ну, вотъ за это спасибо, спасибо… — радостно заговорилъ отецъ и сталъ затворять окошко, которое онъ открывалъ, чтобы выпустить самоварный дымъ. Затѣмъ онъ уперъ руки въ бока и сталъ любоваться Клавдіей. — Платье-то это у тебя важнецкое. И у урядничихи такого даже нѣтъ, — похвалилъ онъ.

— Что урядничиха! Она тряпичница. У ней все изъ тряпокъ, — гордо сказала Клавдія.

— Теперь-бы къ этому платью только часы съ цѣпочкой… — произнесъ Феклистъ. — У дровяной приказчицы вонъ какъ красиво… Отъ горла золотая цѣпочка по груди, а у поясовъ часы. Въ Преображеньевъ день она въ церкви была, такъ я видѣлъ.

Клавдія самодовольно улыбнулась и проговорила:

— Погодите, дойдетъ и до золотыхъ часовъ съ цѣпочкой, только поменьше ругайтесь. Однако, что же это Флегонтъ Иванычъ до сихъ поръ не идетъ? — спросила она себя, взглянувъ на часы, висѣвшіе на стѣнѣ. — Ужинаютъ у нихъ старики въ девять, а ужъ теперь десятый часъ въ исходѣ.

Дешевенькіе стѣнные часы съ мѣшкомъ песку вмѣсто гири и съ циферблатомъ, засиженнымъ мухами и тараканами, показывали безъ десяти минутъ десять.

— Да придетъ-ли твой Флегонтъ-то? Можетъ быть, такъ только сказалъ? — усмѣхнулся отецъ.

— Онъ-то придетъ-ли? — подмигнула Клавдія. — Да онъ каждый день бѣгалъ-бы сюда, если-бы я дозволила. А я его держу въ аккуратѣ…

Прошло минуть пять. Самоваръ уже кипѣлъ, выпуская изъ-подъ крышки струю пара. Клавдія, уперевъ руки въ бока и постукивая каблуками, самодовольно ходила по комнатѣ и напѣвала себѣ подъ носъ припѣвъ ухарской пѣсни:

   «Маша, что ты, что ты, что ты!   Я солдатъ четвертой роты».

Со двора съ ведромъ изъ-подъ собачьей ѣды въ рукѣ вбѣжала Соня и сообщила:

— Флегонтъ Иванычъ идутъ.

Дверь была уже распахнута и въ нее вошелъ Флегонтъ Ивановичъ. Онъ былъ въ франтовскихъ высокихъ сапогахъ и въ фуражкѣ. Изъ одного кармана чернаго суконнаго пиджака выглядывало горлышко бутылки, изъ другого торчала банка съ вареньемъ. Въ рукахъ онъ держалъ свертки.

— Миръ вамъ… И я къ вамъ, — сказалъ онъ. — Здравствуйте. Клавдія Феклистовна. Извините, что вхожу въ фуражкѣ. Руки заняты. Феклистъ Герасимычъ, здравствуй. Сонечкѣ почтеніе. Вотъ извольте принять легонькую закусочку съ примочкой.

Феклистъ Герасимовъ сдѣлалъ два шага и протянулъ руку къ бутылкѣ, торчавшей изъ кармана Флегонта Ивановича.

— Нѣтъ, нѣтъ, не давайте тятенькѣ, - проговорила Клавдія. — Я сама потомъ откупорю. Соня, возьми у нихъ изъ рукъ свертки-то.

— Колбаса, ситникъ, коробочка сардинокъ и жестяночка карамели для ребятишекъ, — передавалъ Флегонтъ Ивановичъ Сонѣ свертки.

Клавдія сама вынула у него изъ кармановъ бутылку съ водкой и банку съ вареньемъ.

— Клубничнаго принесъ. Вашего любимаго, — сказалъ Клавдіи Флегонтъ Ивановичъ про варенье, снялъ фуражку и прибавилъ:- Ну, теперь здравствуйте по настоящему.

Онъ протянулъ всѣмъ руку.

— Что такъ поздно? — спросила Клавдія.

— Да все ждалъ, пока старики угомонятся, — отвѣчалъ Флегонтъ Ивановичъ, пощипывая еле пробивающуюся бородку. — Не шьютъ, не порятъ, какъ говорится. Сидятъ за ужиномъ и бобы разводятъ. Дядя дровяные счета отъ меня потребовалъ. Наконецъ, ужъ кое-какъ начали зѣвать и поднялись изъ-за стола. Ну, я на манеръ какъ-бы къ себѣ въ комнату, а самъ сюда. А и крыльцо-же у васъ, Клавдія Феклистовна, у избы! Совсѣмъ на бокъ. Я чуть не свалился впопыхахъ-то. Тогда прощай банка!

Феклистъ, стоя около самовара, заговорилъ:

— Да вотъ все ждемъ, что Флегонтъ Иванычъ сжалится, да лѣску на поправку дастъ.

— Дать не разсчетъ. Но какъ переправить къ вамъ, чтобы старики не замѣтили? — отвѣчалъ молодой человѣкъ.