Держи удар! - Иван Александрович Мордвинкин

class="p1">Костя уселся за письменный стол, положил голову на сложенные домиком руки и вслушался в собственные тревожные помыслы.

А они неслись сплошным потоком, будто пыль по ветру, они клубились, составляясь из привычных фраз и образов. И остановить их было невозможно. “Мама, лекарства, деньги”. Или другое: “Жениться, семья, обеспечить”. Или иное: “Неудачный, глупый, слабый”.

Впрочем, как выяснилось, хотя мысли и возникают сами собою, как деревья в лесу, но выбрать дерево — это уже задача лесника.

— Все хорошо, все хорошо, все хорошо, — затараторил Костя с принуждением то, что могло облегчить душу. Но душа не соглашалась, не верила. Противился и разум — уж какое тут хорошо?

— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! — переменил Костик принудительную мысль, и почувствовал некоторое облегчение и угорячение сердца. Все же с молитвой терпеть куда легче.

Правда, хотя и опасается душа будущности, но болит о происшедшем. А потому молитва казалась ей горькой, жалостивой, а от того болезненной.

Косте снова припомнился отец и его любимое “славобожие”.

— Слава Богу! Слава Богу! Слава Богу! — завопил Костя мысленно. И ум лихорадочно пустился выискивать что-то, за что можно прославить Бога, находясь на дне удара. Оказалось — есть за что, всегда есть за что.

Вскоре душа объялась неуместной с виду, но вполне “питательной” теплотой, которая заспорила с тревожностью настойчиво и обнадеживающе. — Слава Богу! Слава Богу! Слава Богу!

Через полчаса нервы успокоились, вторя тишине, окутавшей душу. Уж так оказалось все сложно: когда душа встревожена, ум подает и мысли ей подстать. Но, если мысли держать в тишине, вскоре и душа притихнет вслед за ними. А там останется только тело с его нервами и гормонами, которые уже гуляют по крови и теребят душу тревогами. Но и они успокоятся, не имея побуждений со стороны души. Так только и можно править свой “корабль” к тихой пристани, где встретит его Господь наш Иисус Христос, в каноне Которому так и поется, что спас Он “всего меня человека”. И душу, и тело. И разум, и сердце. Всего человека. Всего меня.

Утром в калитку постучал Зубарь.

Костику припомнились вчерашние катаклизмы, и в уме понеслись мысли, которые этими происшествиями ему привились: “Слава Богу.”

— Привет, — поздоровался бородатый здоровяк, неловко отводя глаза. — Ты это… Я вчера… Короче. Я уважал твоего отца. И вчера… Ты уж прости.

Он нервно схватил себя за бороду, стыдясь вчерашней своей ярости и сегодняшнего унизительного раскаяния.

— Да ничего, — только и ответил Костя, мысленно прославляя Бога и за то, что было вчера, и за то, что происходит сейчас.

— Вот, смотри, — и Зубарь указал на свой раскрытый гараж. — Там у меня мотоцикл есть. Мы с твоим батей в молодости из “Минска” пытались “Харлея” вылепить. Я вчера его прокачал, хочу тебе отдать. Ты не против?

Костя, конечно, был не против. Что и говорить? Так завязалась новая дружба, которой предстояло многое.

А через два дня Костю и на работе восстановили.

— Я ж говорю тебе, — объяснил дядя Илья, вспоминая свои рабочие будни в автосервисе. — Меня раз десять увольняли. Начальник разозлится, и рубит с плеча. Очень это тяжело ему, не держит удара, вот и психует по всякому поводу. А потом остынет — и другой человек, мужик-то неплохой. Ну, а ты как?

— Все нормально, — ответил Костя, улыбнулся и вздохнул с облегчением. Но не от того, что на работе восстановили, а от того, что отступила от души многолетняя тревога, и внезапные удары больше не пугали Костю. Что приходит — то и наше, и за все слава Богу. Только держи удар — как перетерпишь его, так и привьется он к твоему уму и сердцу. Хочешь — станет горем для тебя, а хочешь — Правдой, которую надо вынести терпеливо и молча. А к Правде и прочее приложится. Держи только удар. Держи!