Храмовый раб (СИ) - Чайка Дмитрий

Слезы, вспарывающие засохшую грязь на лице, потекли на трясущиеся губы. Макс отчетливо осознал, что прежней жизни с работой с девяти до шести и пятничными гулянками больше не будет. А будет что-то новое, непонятное и страшное. Будет жизнь, в которой немытый отморозок может просто убить его, Макса, ненаглядного маминого сынулю и центр вселенной имени себя любимого. Убить просто, как Макс убивал тапком таракана на кухне и испытать при этом ровно столько же эмоций. Макс, не будучи дураком, понимал, что человеческая жизнь стала чего-то стоить в этом мире не так уж и давно. Но в двадцать первом веке все это казалось чем-то из разряда былин про Илью Муромца и Тугарина-змея, то есть чем-то, не относящимся к текущей реальности. Макс придвинулся к костру, прижавшись к теплым вонючим бокам товарищей по несчастью и попытался задремать.

Утро началось как обычно, с протяжной команды на незнакомом гортанном языке. Получив вожделенную пайку из лепешки и воды, рабы привычно выстроились гуськом, равнодушно ожидая фиксации веревками. Дергаться и строить из себя героя даже в голову никому не приходило. Видимо, понурые мужики ориентировались в местных реалиях существенно лучше, чем Макс. Да и идущие по сторонам, звероватого вида парни с короткими копьями, начисто лишали контингент остатков героических мыслей. Караван двинулся вперед, стремясь поймать остатки ускользающей с каждой минутой утренней прохлады. Через пару часов отупляющего однообразного марша, Макс услышал резкие отрывистые команды. Охранники каравана забегали, что явно не предвещало ничего хорошего. Один из них заорал на рабов, показывая в сторону ближайших валунов. Шестерки скованных бедолаг стали разворачиваться, как вдруг Макс услышал короткий свист, который закончился странным хлюпающимся звуком. Идти стало очень тяжело и Макс с ужасом увидел подрагивающую стрелу, торчащую из шеи товарища, идущего в связке перед ним. Тот обвис, зацепившись шеей за жердины, и темп движения резко снизился. Оставшиеся в живых начали перекрикиваться на своем непонятном наречии и припустили, как могли, в сторону укрытия. Макс, получивший основную нагрузку от болтающегося перед ним тела, старался из всех сил. Больше в их сторону никто не стрелял, ибо зачем портить хороший товар, да и опасности они из себя не представляли ровно никакой. Завалившись за валуны, Макс пытался унять дрожь, лежа рядом с мертвым товарищем по несчастью. Остальные, надо сказать, выглядели не лучше. В этом мире смерть всегда была рядом, но никто и никогда не пытался приблизить ее.

Звуки боя, которого Макс так и не увидел из-за плотно зажатой шеи, стали стихать. Кое-где еще раздавались вопли и хеканье здоровых мужиков, работающих топорами и дубинами. Крики, сопровождающиеся тупыми ударами по черепам, скоро стихли. К рабам подошел покрытый кровью охранник и развязал их, веля идти за ним. Он что-то произнес, и те начали таскать трупы своих, складывая их в ряд. Всего погибло девять человек. Рабы стали таскать камни и складывать их поверх тел в кучу. Еще пара десятков убитых явно была с нападающей стороны. Их оставили на месте, обобрав до нитки и сложив добычу на расстеленную шкуру. С точки зрения Макса вся так называемая добыча была каким-то унылым дерьмом. Заскорузлые окровавленные тряпки, убогие бусы из дерева и прочая дрянь. У зажженного костра сидел знакомый Максу громила, который общался со связанным незнакомым оборванцем. Мускулистый задавал вопросы, а оборванец, судя то тону, довольно дерзко отвечал. Громила, не переменившись в лице, достал из костра нож и воткнул его в ляжку оборванцу. Тот завопил от боли, а мускулистый, получая явное наслаждение, повертел нож в ране. Крик перешел в ультрадиапазон, после чего караванщик издал тот же набор звуков, что и в прошлый раз. Судя по всему, повторил вопрос. В этот раз разбойник затараторил, захлебываясь от скорости. Мускулистый задал еще пару коротких вопросов, после чего потерял интерес к беседе. После его команды двое вздернули оборванца на ноги, и караванщик косым ударом меча вывалил наружу сизые петли кишок. Воющий разбойник упал на землю, тщетно пытаясь собрать руками выпавшие потроха, но был уложен на спину. Один воин держал руки, а второй ноги. Громила со скучающим выражением лица зачерпнул пару горстей земли и засыпал бедняге в брюшную полость. Вой перешел в негромкий скулеж, но Макс уже этого не слышал, потому что его мучительно рвало желчью и жалкими остатками еды. В этот момент он окончательно понял, что все произошедшее правда. Потому что ни в одной компьютерной игре не дано ощутить тяжелого запаха теплых внутренностей и увидеть, как мутнеет роговица умирающего. Невозможно представить глаза человека, которому суждено несколько дней подыхать на жаре одновременно от жажды и перитонита. А тот несчастный со вспоротым брюхом представлял, что его ждет, очень хорошо. Загипнотизированный Макс смотрел в глаза своего, по сути, ровесника и не мог отвести взгляд. И в этот момент он понял, что его главное желание — просто выжить. Любой ценой, любыми усилиями, несмотря ни на что. Макс даже не подозревал, что желание жить может быть таким сильным и всеобъемлющим. Настолько сильным, что отключало разум и чувства.

— Жить! Жить хочу! — повторял Макс, глядя в потухающие глаза бандита, который уже принял свою участь и стал покорно ждать смерти. — Я выживу, я не могу умереть! — как заведенный твердил он. — Я выживу! Я выживу! Я выживу!

Второго перехода в этот день не было. Отряд приводил в порядок поклажу, ловил частично разбежавшихся верблюдов и перевязывал раны. В путь отправились только утром и, судя по повеселевшим мордам караванщиков, до цели было недалеко. И действительно, через два дня местность изменилась, стали мелькать небольшие круглые домики, крытые тростником с плодовыми деревьями вокруг и засеянные поля, покрытые ровной зеленью. А еще через день вдали появились крепостные стены из желтоватого кирпича. Причем город был вполне себе немаленьким даже по нашим меркам. Длина стен с башнями через каждые тридцать метров, навскидку, была километров пять. Плюс пригороды. Нет, это определенно был местный мегаполис.

Макс повеселел. Он все-таки был городским человеком, и любой населенный пункт больше деревни будил в нем робкую надежду на светлое будущее. Даже если над городом возвышалась ступенчатая пирамида, вид которой вытащил из закромов памяти полузнакомое слово «зиккурат».

— Ща разберемся! — несмотря на произошедшее, Макса терзала робкая мысль, что, если это город, то есть телефон, интернет и полиция. Происходящее вокруг оставалось малопонятным, потому что никто так и не удосужился преподать ему экспресс-курс местного языка. Единственное, что он смог уловить, было имя мускулистого громилы, который хотел его кастрировать. Воина звали Ахемен. По крайней мере, он на это слово откликался.

Подойдя к городу, караван остановился. Макс жадно вглядывался во все вокруг, тщетно пытаясь увидеть признаки цивилизации. Ни фонарей, ни проводов, ни инверсионных следов в небе не было. Зато у городских ворот стояли стражники с бородами, как из барбершопа, вооруженные копьями и круглыми щитами. Ворота, высотой метра три, были окованы бронзовыми листами, а по бокам от них стояли статуи быков с бородатыми человеческими головами. В голове Макса что-то щелкнуло и из глубин памяти всплыло слово Месопотамия. Потом слова — Вавилон, Ассирия, Ур, Урук и Песнь о Гильгамеше. Как и любой нормальный человек, никакую песнь Макс не читал и не знал никого, кто бы это делал. Но бородатых быков из картинки учебника истории он запомнил. То, что он провалился в какое-то непонятное время и пространство, Макс уже принял и смирился. Но попасть в Междуречье за тысячи лет до рождения, это было за гранью его понимания.

Тем временем Ахемен о чем-то поговорил со стражей, и караван заехал в город. В уши Макса ударил непривычный городской шум. Узенькие кривые улочки, толпы людей, в основном мужчин и беленые дома без окон с плоскими крышами, стоящие вплотную друг к другу. Одежда большинства была аналогична той, в которую были облачены караванщики — кусок ткани с дыркой для головы, перевязанный поясом. Изредка попадались люди, одетые более нарядно. Туники были выкрашены и поверх них был завернут еще один кусок ткани, переброшенный через плечо. Один раз Макс увидел крытые носилки, в которых сидел какой-то тип с завитой крупными локонами бородой, в массивном золотом ожерелье на шее, бусах до пупа и браслетах на запястьях. Текстиля на нем было навернуто еще больше, и он был запредельно пестрым. Голову венчала массивная разноцветная конструкция из ткани, украшенная пером какой-то птицы и массивной брошью. Всю композицию можно было бы смело охарактеризовать как «кровь из глаз», если бы не высокомерное холеное лицо товарища в носилках. После непродолжительного раздумья, Макс понял, что это был представитель местного истеблишмента. То, что по бокам паланкина шли стражники, а впереди — двое с палками, только укрепило его в этом мнении. Тем временем, караван приблизился еще к одной стене с воротами. Как выяснилось, внутри города был еще один город. Стражники на воротах были лысые, как коленка и без бород. На поясах были длинные кинжалы, в руках — копья длиной метра два с хвостиком. Ворота перед караваном были открыты без дополнительных вопросов, а Ахемен кивнул страже, как старым знакомым. Улица все время шла в гору, а в конце ее виднелось то самое здание, которое у Макса ассоциировалось со словом «зиккурат». Здоровенная многоярусная пирамида метров сто в поперечнике и в высоту, внушала трепет даже такому продвинутому горожанину, как Макс. Это сумасшедшее сооружение было целиком кирпичным, и когда наш герой попытался прикинуть, сколько же кирпича ушло на эту стройку, ему стало не по себе. Его отец на строительство дачи покупал десять тысяч штук, и это торпедировало семейный бюджет при ничтожном конечном результате. Тут же счет кирпича шел на многие миллионы. Караван остановился перед приземистым зданием, рабов расцепили и повели внутрь помещения, оказавшимся чем-то вроде казармы. Коек не было, зато была травяная подстилка на полу, служащая заменой этих самых коек. Рабам дали по миске какой-то каши и вдоволь воды, что после рациона в караване было почти роскошью. Мужики повалились на подстилку и предались греху безделья. К всеобщему счастью, до утра их никто не трогал.