Somebody to kill. Кинороманы - Андрей Агафонов

– Никитин, сука, это твой лучший текст! – орет главный технолог, хватая за уши своего сотрудника, одного из тех двух ночных креативщиков.

***

Пустая тихая пенсионерская квартира. Старый телевизор 4 на 3. В воздухе как будто висит запах лекарств. Слышен плач и причитания. В расфокусе какие-то люди суетятся у постели. На стене – фотографии детей разного возраста, мальчика и девочки. В девочке мы узнаем убитую школьницу.

Серый дом. Тот же сюжет по ТВ. В кабинете двое – известный нам молодой человек и хлыщеватый старичок в богемном пиджаке.

– Что думаешь? – осторожно спрашивает старичок.

– Что думаю? – от хорошей прически осталось воспоминание, глаза у молодого красные, рот кривится от сдерживаемой истерики. – Что думаю?! Я убью этого пидараса, я сам его убью! Я убью его-о!..

Он нервно рыдает, колотит руками по столу. Старичок в растерянности зажмуривается.

10. Дмитрий

Отец говорит мне:

– Ты все равно туда пойдешь?

На нем белая рубашка с коротким рукавом, которую носят поверх, а-ля пятидесятые, какие-то брюки, которые хочется назвать чесучевыми, волосы зачесаны копной назад. Совсем седые. Я вижу за его головой сияющее синее небо, по которому разбросаны гламурные белые облака. За спиной отца – уходящая в бесконечность Аллея Героев, с белыми гипсовыми статуями. Красная и желтая листва деревьев, ветер треплет волосы ему и мне. Я оборачиваюсь. Передо мной высокое крыльцо Дома правительства. От подножия до высоких дубовых дверей выстроилась очередь. Телевизионщики, газетчики, какие-то странные люди в свитерах. На входе всех прогоняют через рамку металлоискателя. В холле толкотня и душно. Лица полицейских лоснятся. На них черная форма, металлические знаки различия посверкивают в полосах света.

Рядом с металлоискателем мужчины в костюмах снимают с крючка цепь, жестами подзывают меня.

– Вы из «Ведомостей»?

– Да, – говорю я и протягиваю удостоверение и аккредитацию до 2015 года.

– 15 этаж, пожалуйста, – равнодушно говорит один.

– Я знаю.

Зайдя в лифт, я вижу в зеркале себя – всклокоченного, в светлом пиджаке с темными пятнами подмышками. Я расстегиваю пуговицы на пиджаке, за ремнем слева мелькает рукоятка пистолета.

На пятом этаже лифт останавливается, в него заходит мой друг.

– Ты что здесь делаешь? – спрашивает он. – Тебя же уволили.

– А кто знает? – смеюсь я. Мы едем дальше. Я вижу, как пот бежит по его лицу.

– Ну как вы? – спрашиваю я. – Все нормально?

– Мы решили остаться.

– Расстаться?

– Остаться! Ты что, глухой?

– Я просто шучу, извини. Ты все время говоришь – мы решили остаться, мы решили остаться. Неделю назад ты говорил то же самое. Как будто вы застряли там.

– Это ты застрял.

– Поосторожнее! – ору я. – У меня тут пистолет! Я тебя убить могу.

Лифт рывком останавливается так, что я чуть не валюсь с ног. Наступает тишина.

– Эй! – кричу я. – Лифт застрял! Э-эй!

Такая тишина, будто в огромном здании я один, и на дворе ночь. Вне себя, я выхватываю пистолет и начинаю долбить рукояткой в стены и дверь лифта. Грохот такой, что я сейчас оглохну.

Внезапно створки двери разъезжаются, и я слышу шум голосов, посвист микрофона, вижу конференц-зал, заполненный людьми. На трибуне в глубине – Смолин в белом костюме и черной рубашке. Я лицом к лицу с ним, на расстоянии примерно в тридцать шагов. Передо мной – только спины. В рубашках, платьях, пиджаках. Я протискиваюсь вперед, сжимая рукоятку под пиджаком. Все ближе и ближе. Губернатор смотрит мне прямо в глаза и чуть заметно усмехается.

– Мы найдем их и порвем, – говорит он, – до суда не доживут.

Почти у самой сцены я натыкаюсь на голую мужскую спину, на ней вытатуирован Храм Христа Спасителя. Ошарашенно озираюсь по сторонам – но никому как будто нет дела до голого мужика.

Он оборачивается.

Передо мной стоит почерневший, страшный, синий от наколок Иосиф Кабзон.

Я просыпаюсь в незнакомой убогой квартире с минимумом мебели, на смятой простыне, рядом с тахтой валяются джинсы и футболка. Пепельница, полная окурков, часть из них – тонкие, с белыми фильтрами, испачканными красной помадой.

– Принеси попить, – говорю я и чувствую, что голоса нет совсем. Так что «принеси» получается пискляво, а «попить» не получается совсем.

– Сходи сам, – огрызается официантка. Сейчас на ней ничего нет. – Мне тоже плохо…

Она со стоном откидывается на подушку.

11. Скамейка

– Про Кабзона смешно, – говорит Алексей. – А насчет удостоверения это правда? У тебя же должны были его забрать, когда уволили.

– Это у вас сразу забирают, и еще ножницами режут. А у нас без фанатизма. Так что в принципе сон реальный.

– Ну да, не считая пистолета.

Мы сидим на скамейке в парке. Я все еще болею с похмелья. Алексея сейчас с трудом можно узнать – обычно лощеный, сегодня он небрит, глаза красные, во всем облике чувствуется остервенение.

– Эта твоя Лиза из бара… Как ты думаешь, она могла ее видеть?

– Возможно. Я могу точно сказать, что заметил пару серьезных таких ребят, которые заходили в випку. Еще подумал – интересно, кто.

– Мы знаем, что он там был. И мы знаем, что там произошло.

– Даже спрашивать не хочу.

– Я до сих пор отцу не позвонил. Не могу.

Он прерывисто вздыхает.

– Тема такая. Его пиарщики мастырили на него покушение. Мы узнали, припугнули их. Есть запись разговора. Если с ним что-нибудь случится…

– Слушай, кончай свои разводки. Я помню, как вы Маринку слили. Кормили ее шнягой, а потом, когда менты приперли, сказали, что не при делах.

– Я сейчас не от конторы действую, а от себя. К тому же, как я тебя солью, ты уже слился откуда только можно.

– Чего ты хочешь?

– Я хочу его достать.

– Нереально. Эти люди – неприкасаемые. И для меня, и для тебя. Ты ничего не можешь ему сделать.

Это я, наверное, зря сказал. Проходит некоторое время, прежде чем он опять может говорить.

– Слушай, Дима. Я знаю, ты считаешь меня выскочкой. Но, по сути, мы оба выскочки. Просто идем разными путями. Еще в школе было понятно, что вот Паша Чирва – он будет в порядке. Какие бы у него не были оценки. Женя Бастриков – с его папой – с ним тоже все сразу было ясно. А мне пришлось выгрызать себе будущее. Я же посадский. А ей… Если бы я знал, куда она ходит…

– Сочувствую, Леш…

– Я уже на этой работе понял, что бесполезно. Мы туда не перепрыгнем никогда. Это каста. Ты можешь быть талантливым, умным, самым распрекрасным, но тебя туда не пустят. И меня. Потолок – оперуполномоченный. Все, что выше – голос крови. Дяди, тети, племянники…

Алексей пинает урну рядом со скамейкой.

– Ты, кстати, в курсе, что Пашу пятый год Интерпол ищет?

– Нет, не знал. Но что это в общем раскладе меняет?

– Он за моей сестрой ухаживал. Двоюродной. Подарки дарил.

– За Ленкой?

– Ага. Она его бортанула. Так он пришел, когда тетя Света дома была, и все подарки из шкафа выгреб. Не пропадать же добру.

– Смешно, – Алексей морщится. – Слушай, Дима. Ты же умный. Скажи мне одну вещь.

– ?

– Как жить с такой болью? Это же невыносимо.

– Не знаю. Я никогда такой боли не переживал. Одно дело с кем-то расстаться. Ты ее потерял, но она все-таки живет, она где-то есть. И то… особого смысла нет. Особенно, в первые дни. А тут… не знаю, Леш. Честно.

12. Маньяк

В ночном клубе к стойке протискивается мужик лет сорока. Приветливо кивает сидящей рядом гламурной кисе. Та отворачивается. Мужик подзывает бармена. Тот не торопясь подходит, смотрит в упор.

– Сделай мне «Секс на пляже», – говорит мужик.

– Свалил отсюда на хуй, – отвечает бармен, глядя на мужика немигающими глазами кобры.

– Эээ, ты чего?!

– На хуй с пляжа!

Мужик замечает, что на него смотрят. Он неловко поднимается с табурета у барной стойки, чуть не падая, и идет в гардероб, бормоча: «Колхозники, блядь!»

Школьный двор. Девочки-старшеклассницы чинят разборки. После фразы «Да ты овца!» одна из старшеклассниц валит другую на землю и бьет ногами. За происходящим наблюдает человек в капюшоне, его руки засунуты в карманы. К нему подходят двое крепких ребят явно не школьного возраста в спортивных костюмах, срывают капюшон. Под ним – больное, испуганное, желтое лицо урода. Урода отводят в сторону и начинают бить. Молча, без криков, но на совесть.

По ночной улице идут в обнимку мужчина средних лет и молодая симпатичная девушка. Проходят мимо сидящих на ограждении гопников, невольно ускоряя шаг. Вслед им – смех, свист, один кричит: «Перепутала! Перепутала!» Мужчина останавливается, оборачивается, девушка хватает его за руку и сквозь зубы говорит: «Идем!» Но поздно, их догоняют. Через несколько минут мужик с разбитой головой лежит на асфальте неподвижно, а девушка визжит: «Папа! Папочка!»