Я еду на верблюде - Галина Василевская

— Папа, что это?

— Человек везет хлеб, — спокойно ответил папа.

Автобус обгоняет машина с открытым багажником. В багажнике сидят, обнявшись, две темнолицые девочки. Они смеются и всем, кто смотрит на них, машут руками.

Мне показалось, что они машут мне тоже, и я помахал им в ответ.

И снова черно-белый живой поток машин.

А среди потока — тележка на двух огромных колесах, арба. На арбе лежат овощи и сидит мальчик. А везет арбу маленький ослик с синими бусами на шее.

Машины внезапно останавливаются на перекрестке. Я смотрю вперед и замираю: дорогу переходит верблюд. Живой верблюд с длинными ногами и длинной шеей. На единственном горбу верблюда прикреплено седло, нет, не седло, а настоящий трон, покрытый ярким покрывалом.

Там, на самом верху этого трона, сидит человек и гордо смотрит с высоты вниз на людей, на машины.

«Вот бы так прокатиться!» — я даже млею от зависти.

Верблюд не спеша скрывается за домами, мы мчимся дальше.

Одни дома по обе стороны улицы почти такие же, как в наших городах, только с большими закрытыми от солнца балконами, а рядом — совсем не похожие на наши, с круглыми куполами-крышами. Некоторые дома вовсе без крыш, просто ровная площадка со столбами, к которым привязаны веревки и сушится белье, видны спинки железных кроватей, бегают дети. Значит, там, наверху, люди живут под открытым небом.

А между домами на улице у тротуаров растут пальмы, высокие, стройные, с голыми стволами, и только сверху, с конца ствола веером расходятся длинные прутья с тонкими листочками. И оттуда, сверху, свисают, будто в авоськах, желтые плоды.

— Папа, что это? — показываю я на авоськи.

— Финики.

На тротуаре возле дома стоят на коленях, низко склонив к земле головы, мужчины, много мужчин.

— Что они делают? — снова спрашиваю я у папы.

— Молятся, — отвечает папа, — теперь послеполуденная молитва, сегодня пятница, в мечети всем не хватило места. Иногда люди всю улицу занимают, и тогда машины не ходят.

Наш автобус сворачивает на улицу, вдоль которой течет река.

— Это Нил, — говорит папа.

Нил широкий, берега его одеты в серый гранит.

Я гляжу на реку. Гляжу из окна автобуса, и мне не верится, что эта река — Нил, что я уже в Африке. Мне кажется, будто все это я вижу в кино. Сижу в зале, а на экране незнакомый город, верблюды, река. Вот только горячий воздух врывается через раскрытые окна автобуса и солнце слепит глаза…

— Асуанский гранит, — говорит папа.

Слово «асуанский» он произносит так, словно сам добывал тот гранит, в который одет Нил.

По истории в школе я учил, что древние греки называли Нил «рекой жизни» и что вообще «Египет — это дар Нила». Значит, если бы не было Нила, не было бы здесь ни этих домов, ни быстрых машин, ни людей в удивительной одежде. Не было бы ничего.

По Нилу плывут лодки, груженные тюками с хлопком. Лодки по самые края бортов сидят в воде, а над ними, как крылья гигантской птицы, развеваются большие белые паруса.

«Удивительный город, — думаю я, — на крышах домов живут люди, ишаки носят бусы, машины уступают дорогу верблюдам, а на тротуарах молятся».

Сюрприз

— Ты любишь сюрпризы? — спрашивает папа.

Мы сидим в ресторане, ждем, когда нам подадут обед. А пока что я пью холодную воду, в которой плавают прозрачные кусочки льда. От холодного льда сводит челюсти, но я все равно пью, и мне кажется, что никогда не напьюсь. Папа не отбирает стакан и не говорит: «У тебя заболит горло». Он спрашивает о каких-то сюрпризах.

— Хм, — хмыкаю я, наливая из кувшина воду в стакан и стараясь, чтобы туда попал кусочек льда. — Кто не любит сюрпризов?

— А если они неприятные?

— Неприятных сюрпризов не бывает, — уверенно говорю я.

— Бывает, — возражает папа.

Он молчит, и я молчу. Наконец я не выдерживаю и спрашиваю:

— Так про какой сюрприз ты говоришь?

— Куда мы едем? — спрашивает папа, не ответив мне.

— В Асуан.

— Правильно, — говорит папа и снова молчит.

— А где сюрприз?

Папа смеется, и я предчувствую уже, что сюрприз будет интересный.

— Не хочешь говорить, не надо было и начинать.

— Ну не обижайся. Сегодня отдохнем, а утром поедем… — папа делает многозначительную паузу, смотрит на меня так, что у меня начинает быстро-быстро биться сердце, — к пирамидам.

Я даже поперхнулся кусочком льда, который держал во рту. А папа продолжает, будто ни о чем особенном не говорит.

— Начнем с пирамид. А потом… Путешествие так путешествие, — машет он рукой, — посмотрим все, ради чего в эту страну со всего света туристы едут. Будем и мы туристами.

— И все посмотрим, и… в пустыне будем?

— Все. Я же сам еще ничего не видел. Читал много, а видеть не довелось, все занят был. В отпуск к тебе с мамой ездил. Тоскливо тут одному без вас. А теперь — две недели у меня еще есть. Как ты думаешь, двух недель нам хватит?

Ну у кого еще есть такой папа, как у меня?

Я еду на верблюде

Вчера первый раз в жизни увидел я живого верблюда на улице Каира. А сегодня за городом, где начиналась пустыня, их лежал целый караван. Да, да, лежал. А бедуины, кочевники пустыни, перебивая друг друга, приглашали нас сесть на верблюдов, чтобы ехать к пирамидам. Как будто для этого надо приглашать.

Нет, такое бывает только в сказке.

А рядом стоял автобус, на котором мы приехали сюда, за город, в пустыню Гиза. И некоторые туристы (ну и чудаки!) не выходили из автобуса, собирались ехать в нем и дальше, к пирамидам.

— На чем поедешь? — спрашивает папа.

Он еще спрашивает!

Я побежал к верблюдам. Я уже забыл обо всем на свете, даже о жаре. А солнце палило здесь еще больше, чем в городе. Но что там солнце, если можно прокатиться на верблюде. Я выбрал самого большого, с самым высоким троном-седлом.

Верблюд лежал, высоко подняв вверх маленькую голову на могучей длинной шее. Задних ног совсем не было видно, а передние он подогнул под себя, сложил их, как карманный ножик. Верблюд покрыт ярким ковром с длинными красными кистями, из-под которых поблескивают стремена. А на седло наброшен кусок коричневого меха, похожего на медвежью шкуру.

Все свое богатство нацепил бедуин на верблюда. Чтобы украсить. Чтобы любому захотелось на нем проехаться.

И я выбрал этого верблюда.

— Бисмарк, — сказал бедуин, ласково похлопывая своего красавца.

— Папа, — закричал я, — я поеду на Бисмарке!

Папа рассмеялся и предупредил:

— Осторожней. Это был коварный и воинственный канцлер. Хоть и говорил, что Германии надо дружить с Россией, а не воевать.

Бисмарк спокойно лежал, пока я взбирался на его трон. Бедуин что-то говорил мне, но я ничего не понимал. Тогда он взял мои руки и крепко охватил ими небольшой рожок, что торчал спереди седла. Я понял — надо держаться.

Бедуин потянул за уздечку, верблюд качнулся, на шее у него зазвенел колокольчик, наклонился вперед и вдруг выбросил из-под себя длинные задние ноги.

Дыбом встала земля.

Как я удержался и не полетел через голову свою и верблюда — не знаю. Передо мной, перед моими глазами, совсем близко был желто-белый песок. Еще минута — и я уже сидел прямо, а возле самой моей ноги белела чалма высокого бедуина. Он потянул за уздечку, верблюд послушно тронулся с места.

Верблюдов называют кораблями пустыни. Я ждал, что сейчас поплыву, как на корабле. И в кино я не раз видел караваны верблюдов, и мне казалось, что они будто плывут в песках.

А теперь я сам еду на верблюде. И могу со всей уверенностью сказать, что корабль этот не плывет, а скачет. Йоги верблюд переставляет медленно, но каждый шаг отдается в его горбу. Я это чувствую очень хорошо. Меня бросает то вперед, то назад, как маятник в настенных часах. Я стараюсь держаться и ногами и руками. Все мои мысли только об одном — не упасть. Может, если б ноги мои были длиннее, я доставал бы до стремян, и сидеть было бы надежней.

Но все равно я счастлив. Я еду на верблюде к пирамидам.

Немного освоившись и приспособившись к шагам верблюда, я поднял глаза. Внизу слева осталась стоянка верблюдов. Наш караван подымается в гору. По обе стороны дороги-насыпи желтеет песок. Ветра нет. Мелкие песчинки поблескивают на солнце так, как блестит и переливается миллионами звездочек снег у нас дома в солнечный зимний день.

Далеко слева зеленеют пригороды Каира. Там течет Нил. А справа, вплоть до самого горизонта, сколько видит глаз, тянется бесконечное желтое море. Пустыня. Где-то там, далеко-далеко, она сливается с небом, и не разобрать, где кончается песок и где начинается небо. И мне уже кажется, что небо над пустыней тоже желтое. Может, от яркого солнца? А может, это песок отражается в небе?

Верблюд остановился. Опустился на передние ноги. Потом лег. Шатаясь, я слез с седла. Оно мне уже не казалось пышным троном. Земля закачалась под ногами, словно я и вправду сошел с корабля.