Екатерина Великая - Кэролли Эриксон

Помимо Бабетты, которая знала, как управлять юной принцессой при помощи рассудительности и доброты, у Софии были: учитель немецкого языка, учитель танцев — француз, учитель, музыки и еще учитель каллиграфии — кальвинист. О последнем она отзывалась как о «старом придурке», который с детства страдал слабоумием. Учитель музыки, «бедняга Релинг», вызывал у нее неудержимые приступы смеха тем, что впадал буквально в экстаз, восторгаясь певцом, которого он всегда приводил с собой на уроки и который, по выражению Екатерины Великой, «ревел как бык». Поскольку у Софии не было музыкального слуха, она завидовала тем, кто его имел, но совершенно не уважала ни Релинга, ни других тупых провинциальных педантов, обучавших ее.

К герру Вагнеру, который преподавал ей религию, а также обзорный курс истории и географии, София испытывала более сложные чувства. Герр Вагнер, капеллан гарнизона, считал своей обязанностью внушить легкомысленной беззаботной принцессе понятие о серьезном отношении к жизни, о порочности всего мирского и стращал ее адом. Он подарил ей огромную немецкую библию, в которой сотни стихов были подчеркнуты красными чернилами. Эти строки надо было заучить наизусть. Часами девочка сидела с книгой на коленях и твердила фразы о возмездии — и возмездие господа она часто путала с карой, следовавшей от герра Вагнера. Ибо когда София запиналась или забывала стих, капеллан сурово наказывал ее и всем своим неодобрительным видом давал понять, что дело не в забывчивости или нерадивости — просто она ни на что не годится. Трагедия, зло и грех были излюбленными темами герра Вагнера, и он усердно прививал Софии чувство пессимизма по отношению к земной жизни и безграничный страх перед днем страшного суда, когда каждому смертному воздастся от господа по грехам его. София относилась к поучениям пастора Вагнера очень серьезно и часто плакала в одиночестве, кляня свои недостатки.

Когда дело дошло до логики, истории и постулатов из книг бытия, природное любопытство и склонность девочки оспаривать все, во что предлагалось беспрекословно верить, пересилили ее набожность. Она вела со своим наставником «горячие споры», упрямо отстаивая свою точку зрения на то, что бог поступил очень несправедливо, прокляв всех тех, кто жил до рождения Христа. А как же быть с мудрыми философами древности Платоном, Сократом, Аристотелем, чьей прозорливостью весь мир восхищается вот уже несколько тысячелетий? — спрашивала она. Разве бог не отказал им в справедливости, обрекая их на вечные муки в загробной жизни? Герр Вагнер подкреплял свою позицию ссылкой на соответствующую главу и стих, но София продолжала защищать Аристотеля и Платона. В конце концов терпение у пастора лопнуло. Он отправился к Бабетте и потребовал, чтобы она задала своей воспитаннице хорошую трепку и открыла ей глаза на истину, научив уважать авторитет старших.

Бабетта тактично объяснила Софии, что ребенку не подобает выражать мнение, противоречащее суждениям таких уважаемых господ, как пастор Вагнер, и посоветовала признать справедливость его воззрений. Однако вскоре учитель и ученица снова разошлись во взглядах. На этот раз София, захотела узнать, что было до сотворения мира по библии.

— Хаос, — объявил герр Вагнер тоном, не допускающим возражений.

— И что же это такое — хаос? — тут же полюбопытствовала София, и ответ наставника не удовлетворил ее.

Окончательно выбившись из сил и, несомненно, разозлившись на Бабетту за то, что она отказалась отлупить непокорную принцессу, герр Вагнер всплеснул руками и призвал на помощь гувернантку, чье вмешательство восстановило мир, пока не возник очередной камень преткновения, каким оказалось незнакомое слово «обрезание». София, конечно, захотела узнать, что оно обозначает, а герр Вагнер, понятно, не испытывал никакого желания объяснять. Бабетта тоже посоветовала ей не задавать вопросов на эту тему. Потребовалось все ее искусство убеждать, чтобы ребенок согласился остаться в неведении. Наблюдательная девочка заметила при этом, что Бабетте данное положение показалось очень забавным.

Экзамен, устроенный герром Вагнером, внушал не меньший трепет, чем судный день. «Меня ужасно замучили все эти его вопросы», — вспоминала София много лет спустя. Хуже всего было то, что ей пришлось учить наизусть очень много отрывков из библии, а также стихов. У нее отняли все игрушки, дабы ничто не помешало ей сосредоточиться. Вспомним, что девочке в ту пору было всего лишь семь лет. (По правде сказать, она не очень-то и скучала по ним, ей больше нравились подвижные игры, в которые играли мальчишки. Она не любила возиться с куклами, развлекалась в минуты отдыха тем, что складывала носовой платок в различные геометрические фигуры.) «Полагаю, что простой смертный не в состоянии был удержать в памяти все, что я должна была запомнить, — вспоминала она через много лет. — По-моему, это было бессмысленным занятием».

Нагрузка оказалась слишком велика для маленькой девочки. Когда пришла осень и дни в северном Штеттине стали совсем короткими, а в сумерках начинали звонить колокола, София завела привычку прятаться за портьерами и плакать горько и безутешно. Она оплакивала свои грехи, ошибки, которые допускала, уча уроки, и тосковала по ласке, которой ей не хватало. Однажды, когда она заливалась слезами в своем укромном месте, на нее наткнулась Бабетта, и девочка выложила ей все свои печали. Гувернантка, сочувствовавшая воспитаннице, пошла к пастору и упрекала его в том, что его уроки вызывают у Софии излишнюю меланхолию и страх перед будущим, и попросила его быть более снисходительным. Ни Бабетта, ни кто-либо другой не обратили внимание на то, что больше всего беспокоило Софию: она знала, что мать не любила ее, и девочка испытывала неприязнь к изнеженному родительскими неусыпными заботами калеке Вильгельму, который, с точки зрения Софии, заслуживал затрещин, достававшихся ей.

Внутренне София была в отчаянии, но внешне она была весела, особенно при посторонних. Ее порывистость, неиссякающая бодрость, врожденная склонность «болтать без стеснения и без умолку» в обществе взрослых, поразительный ум — сочетание всех этих свойств производили сильное впечатление на гостей. Она привыкла к тому, что хвалили ее ум.

Когда Иоганна поехала в Брауншвейг и взяла с собой Софию, чтобы та повидалась с прабабушкой, девочку хитростью заставили продекламировать длинные отрывки из драматических произведений. Ее гладили по голове и хвалили, и она начала считать себя не такой, как все: «Мне так часто говорили, что я умна и сообразительна, что я в конце концов поверила этому». Король Фридрих Вильгельм, который впервые отведал плоды раннего развития Софии, когда той было еще четыре года, следил за ее успехами, интересуясь ею каждый раз, когда ему случалось бывать в Штеттине или когда Христиан Август приезжал в Берлин.