Сталин, Коба и Сосо. Молодой Сталин в исторических источниках - Ольга Эдельман

Не зная логики внутрипартийных баталий, взаимных обвинений и предрассудков, зачастую сложно объяснить, почему та или иная деталь рассматривалась как компрометирующая, замалчивалась одними и вытаскивалась на свет другими. К примеру, какая, казалось бы, беда в том, что в декабре 1925 года центральный орган Закавказского краевого комитета ВКП(б) газета «Заря Востока» опубликовала под рубрикой «Двадцатилетие революции 1905 г.» два архивных документа: письмо Сталина из сольвычегодской ссылки и донесение начальника Тифлисского охранного отделения ротмистра Карпова, сообщавшее, что Иосиф Джугашвили в 1905 году был арестован и бежал из тюрьмы? Или что в 1929 году, к 50-летнему юбилею вождя, та же «Заря Востока» и «Бакинский рабочий» поместили найденную в архиве бывшего Бакинского губернского жандармского управления фотографию Кобы, указав, что она относится к 1905 году?[10]

Проблема была в том, что Сталин, заполняя после революции биографические анкеты, ареста в 1905 году не указывал. Сейчас, собрав большой массив жандармских документов, можно уверенно утверждать: не указывал, потому что этого не было, после побега из первой ссылки в январе 1904 года он не попадался в руки полиции вплоть до 1908 года. Но тогда, в двадцатые годы, история самой партии и биографии виднейших большевиков еще не имели четкой хронологии, даты путались, все представлялось неясным и неочевидным. Зато со времен подполья считалось, что если кого-то арестовали и вскоре отпустили, то это бросает на него серьезные подозрения: раз отпустили, значит, во время допросов его завербовали и теперь он полицейский осведомитель. Жандармы, кстати, об этом знали и зачастую этим пользовались, ведь благодаря подозрительности подпольщиков было легко вывести из игры участника революционного движения, просто ненадолго его арестовав. Столь же подозрительным мог казаться и слишком легкий побег. О побеге Джугашвили из Иркутской губернии в начале 1904 года как раз и ходили нехорошие слухи, будто бежал он с согласия жандармов (это я также вынуждена опровергнуть как не соответствующее действительности). Впрочем, невозможно определить, в какой момент эти слухи возникли, тогда же или значительно позже. Факт тот, что тюремная фотография Иосифа Джугашвили с датой «1905 год» могла, конечно, быть невинным промахом публикаторов, но могла также оказаться понятным посвященным и коварным подкопом под его репутацию.

Еще более очевидным компрометирующим материалом было опубликованное письмо Сталина из Сольвычегодска, ведь в нем он со свойственной ему грубоватой иронией обозвал развернутую тогда Лениным борьбу с очередными партийными оппонентами – так называемыми «отзовистами» (большевиками, предлагавшими прекратить все виды легальной борьбы, отозвать своих депутатов из Государственной Думы и полностью перейти к нелегальным методам) – «бурей в стакане воды» и замечал, что «вообще на заграницу рабочие начинают смотреть пренебрежительно: “пусть, мол, лезут на стену, сколько их душе угодно; а по-нашему, кому дороги интересы движения, тот работай, остальное же приложится” Это, по-моему, к лучшему»[11].

Беда была не только в том, что несогласие с ленинской линией считалось одним из худших большевистских грехов. Р. Такер подробно проанализировал, как в ходе соперничества за место партийного лидера, освободившееся после смерти Ленина, серьезными аргументами стали близость к Ильичу или случаи отклонения от его линии. На роль преемника претендовал Л.Д. Троцкий, с ним вступили в полемику Н.И. Бухарин и сам Сталин, причем спор вертелся вокруг роли каждого в октябре 1917 года. Более давние заслуги и прегрешения перед партией в полемике с Троцким 1924–1927 годов не были востребованы, что неудивительно, ведь Троцкий до 1917 года не входил в большевистскую фракцию. Зато Сталину припоминали историю с «завещанием Ленина» и предшествовавший конфликт с Ильичом[12].

Публикации в закавказских газетах в декабре 1925 года служат иллюстрацией того, что внутрипартийная интрига не сводилась к соперничеству в узкой руководящей группе или по крайней мере к непосредственной полемике Троцкого, Бухарина и Сталина. Верхушка Закавказского краевого комитета ВКП(б) вела какую-то свою игру, и особенно странно то, что первым секретарем крайкома в тот момент был Серго Орджоникидзе, который считается человеком, близким к Сталину. Очевидно, мы недостаточно знаем о подспудных процессах, происходивших в местных комитетах ВКП(б), их цели и участники нуждаются в дальнейшем изучении. Немаловажно, по-видимому, что указанные публикации появились как раз в дни, когда проходил XIV съезд ВКП(б), ставший одним из этапов борьбы за власть.

В преддверии 25-летнего юбилея Бакинской социал-демократической организации в 1923 году в Баку местным Истпартом был издан сборник «Из прошлого», в следующем, 1924 году, под эгидой Бакинского комитета Компартии Азербайджана вышли одновременно две книги под схожими названиями: «25 лет Бакинской организации большевиков (основные моменты развития Бакинской организации)» и «Двадцать пять лет Бакинской организации большевиков». Первая представляла собой небольшой исторический очерк, составленный Истпартом при ЦК и БК АзКП, вторая – сборник воспоминаний и статей. В нем, как и в сборнике «Из прошлого», участвовали такие заметные партийные деятели, как А.И. Микоян, С.М. Эфендиев, М. Мамедъяров, С. Жгенти, А. Рохлин, А. Стопани, А. Енукидзе, С. Орджоникидзе, В. Стуруа, Е Стуруа, И. Голубев, С. Якубов, С.Я. Аллилуев. Здесь никаких прямых текстуальных выпадов против Кобы-Сталина не было, напротив, изумительной особенностью обоих сборников является почти полное отсутствие его имени. Несколько скупых упоминаний – и все[13].

О нем нет ни слова даже в статье С. Аллилуева (который десяток лет спустя превратил воспоминания о собственном революционном прошлом и о дружбе со

Сталиным чуть ли не в главное свое занятие). А ведь именно в бакинском подполье Сталин сделал революционную карьеру и выдвинулся в число ведущих большевиков. Умолчание о Кобе в бакинских сборниках выглядит нарочитым, демонстративным, и его невозможно счесть правдивой позицией. Очевидно, это было следствием враждебного отношения к Сталину в тогдашней верхушке бакинского партийного руководства, под влиянием или в угоду которой его имя исчезло из статей не только сугубо местных деятелей, но и Микояна, Орджоникидзе, Аллилуева. Мы не знаем в точности истоков и конкретных причин этой враждебности, но можно предположить, что здесь имелись два разновременных пласта.

После гибели 26 бакинских комиссаров Сталина упрекали в том, что он, находясь на Царицынском фронте, не пришел на помощь Шаумяну и бакинской коммуне. А это заставило вспоминать, актуализировало какие-то давние, дореволюционные еще счеты. В чем они состояли, неясно; по сведениям опытных исследователей темы, речь могла идти об обстоятельствах, касавшихся бакинской подпольной типографии[14]. Видимо, отсюда же, из Баку 1920-х годов, происходит устойчивая, передававшаяся устно и всплывшая много позже в годы хрущевской оттепели со ссылкой на старых большевиков версия о том, что Сталин вообще не играл никакой роли в кавказском революционном движении. Версия, несомненно, лживая и несуразная.