Ура ! - Сергей Шаргунов

- Алиса где? - Щурясь от ветра, я следовал за проводником. Сочно вгрызаясь в ноготь, он пересекал улицу.

Встали у памятника Лермонтову. Под ногами поэта был барельеф. Серый извивался демон в каменно-узорчатом пламени.

- Так Алиса где?

- О! - вместо ответа сырым ногтем показал Макар. - Супер ваще! Памятник демону! Прикинь?

Я отвернул лицо.

- Мерзнешь? - сверлил за спиной голос. - Мерзнешь. А чего ты оделся по-лоховски? Теплей надо было.

- Как захотел, - буркнул я.

- Эх ты, хоть бы воротник поднял... - И тут же грубые руки схватили меня за шиворот: - Дай хоть поправлю!

- Пусти. - Я отпихнул его и с одной воротниной, поднятой, присел на камень.

- Встань, встань. Машинку себе застудишь. Работать машинка твоя не будет!

Сидел я молча, окаменев, принимая набеги ветра. А он, наклонившись, стал жгуче подмигивать, как при тике.

"Вы!" - донесся жирный кокетливый голос. У тротуара остановилось авто, и Алиса, высунувшись, гребла к себе рукой. Мы поспешили забраться на заднее сиденье. Там свернулась еще одна девка.

Ехали мы по родному городу. Проплывали - здание детсадика, почта, перекресток, палатка цветов, светлая зелень деревьев... И все это осквернено, над всем надругались. Кто? Сидящие в авто. Они еще не сдохли. Перебрасываясь словечками, они скользят глазами по моему городу. Как они смеют смотреть! Что они понимают? Вон старуха пролила пакет молока, стоит над белой лужей в недоумении. Вон ребятишки с пронзительным "ура-а!" бегут через дорогу... А они, героинщики, - из другой реальности, не из этих мест. Не смеют они смотреть!

Алиса оживленно базарила, шофер напрягался, и, расплющься мы сейчас в катастрофе, я был бы счастлив. Я бы сам сдох, но пускай и они сдохнут, пускай их искорежит. Алиса рассказывала, повернув темную голову: "А у подъезда толпа подростков ошивается. Нас окружили: "Вы к кислому? Пусть кислый выходит", - а у них лица совсем невменяемые". И она залилась хохотом. Невменяемые, подумал я, смеешься над несчастными... Макар задергался: "Прикол, прикол!" "Ты деньги щас дашь?" - прошепелявила мне вторая барышня, Ирэн, вяло вздрагивая гусеницей рта.

А по прибытии в квартиру все началось. Я сидел на плюшевом диване, задумчивый, влюбленный в Родину. А Рустам бойко действовал. Он выложил шприцы. "Ложка и вода-а", - звякнула принесенными с кухни предметами Алиса. Ирэн сидела на полу и перебирала губами. За окном шумела автострада, и под пылью стекол различима была труба завода. Мощная труба, когда ее воздвигли усилиями народными, в каком году? Рустам был возбужден, готовя причиндалы, он весело кидался прибауточками, какие-то непонятные мне фразы. Ирэн смеялась нутряно и колыхалась грудями. В углу столика скапливались отбросы, упаковка шприцов, обертка...

О! Долгожданный комок! Все устремили взгляды. Макар выложил белый комок на ложку, а фантик жестко свернул и метнул в кучу отбросов. "Для барсука", рассмеялся скороговоркой. Барсук? Что-то сленговое... Ну а я вспомнил мальчика по кличке Барсук, шестнадцатилетнего, я его видел пару раз, умер он недавно от передозы. Мне вчера об этом сообщили. Такой юный - и исчез из жизни. "Барсук умер недавно", - выдавил я, и раздался общий гогот. "Ну ты сморозил!" подмигнул мне Макар, огоньком зажигалки подогревая ложку. Смеялись и обе дамы, у Ирэн личико было смуглое, измятое, точно подгнившее киви... И рот-гусеница.

"Так тебе сколько? - принялись меня травить. - Тебе отложить или все сразу?" А я в этом не понимал... "Побольше, побольше", - обреченно бормотал я. Первой кололи Алису. Она закатала рукав черной кофты. "Только не бо-ольно", ныла. Глаза она плотно зажмурила, так что морщины пошли. Пухлая, очень белая ручонка. Когда-то я любил тебя, Алиса. Рука как облако, и сквозь это облако едва сквозит голубизна. Чуть-чуть голубенького, а в основном все белое и пухлое. Вен нет. Неудачный укол. Хвостик крови не вильнул в шприце. Нет попадания. Макар озабоченно тыкал в вену, а Ирэн на руку навалилась. "Бо-ольно! - визжала Алиса. - Соседа... Позовите соседа, он умеет". Свинячий визг на всю квартиру, вены запрятались вглубь сала. А за окном призрачная труба завода...

И все же попали. Затаила дыхание Алиса, принимая в себя дозу. "Ложись, ложись!" - наставлял Макар, она растянулась на диване, он кинул ей на лицо черный бюстгальтер. Она лежала постанывая, и тут же взялись за меня. Увы, с первого раза не получилось.

По правде, читатель, у меня уже был красный бисер уколов, я до этого винтом обкололся. Помню рассвет на лестничной площадке. Приятель Стас мне руку затягивает ремнем. Приход! И сразу я стремительно улетаю вниз, и в сумеречном сознании отражается последняя картина: густые капли крови. Под ногами капли моей крови. И я падаю в эту кровь.

- Ишь! - ликовал Макар. - Да у тебя тут пузырь кровавый.

Ирэн подхихикнула и снова попробовала мне ввести, я сгибал и разгибал руку.

- Хорошие, хорошие вены, - шептал Макар, - выпуклые. - И белизна заходила в вену, растворяясь в Шаргунове Сергее.

Все. Вытащили шприц. Ватка. Я откинулся. Черные Алисины трусики полетели мне на лицо. Я лежал и гудел изнутри.

Потом было блуждание по квартире, жадное отхлебывание воды из бутылки "Святого источника". В общем, все это ужасно, читатель, и глупо.

- Шаргуно-ов, - завела меня Алиса в коридор. - Ну как? Правда успокаивает?

- Да уж.

- А давайте все время препарат принимать. Будем колоться, ну, раз в четыре дня...

"Подсела уже и меня подсаживает", - подумал я и издевательски согласился:

- А как же!

Успокаивает... В этом самая страшная инфернальная сторона героина. У героина нет качеств. Тысячи по всей нашей огромной стране колются не потому, что приятно. Нет, никак. Но без этого нельзя. Героин - материально воплощенное Ничто, Небытие... Скука смертная. Снежная поземка наших просторов.

Мы вывалились из дома. Меня тошнило, а они болтали. Правильно, им же меньше досталось, это у меня почти передоз. Поехали мы в какой-то клуб. Я высунулся в открытое окно, и тугой ветер затыкал мне рот, и хоть так я справлялся с рвотными позывами. А у клуба я их оставил. Я пошел замедленно прочь, и вокруг выросла стройка. Вечер. Работа затихла, замерли бетономешалки. Все серое, цементное, железные конструкции. Вдали малиново округлялся закат. И тут среди этого цемента меня трогательно и вырвало, прозрачным нескончаемым потоком... Закат малиновый.

Тянулись дни, и названивала Ирэн, та, которая шепелявит. "Поразвлечься не думаешь? Есть хорошего качества..." Я не выдержал: "Тебя ждет пуля. Ясно?" Она прошепелявила: "Яфно".

Я проклинаю фальшь. Что за разговор: тяжелые наркотики, легкие ли... Ненавижу эту чушь! Вы говорите: отрывайся как можешь, мы - свободное общество, но скины - это ужасно. А молодые бреют себе черепа, уходят в скины! Вы поучаете: бери от жизни все! Кури хэш, но только шприца не надо! А пацан начинает колоться и СПИД получает, вы презервативы навязываете, а мы назло вам совокупляемся беззащитно.

Общество неповоротливо, не ответит на простейший мой крик. Вот гашиш разве лучше героина? Ну да, безопасней. А в смысле поведения? Я помню, как, укурившись, смеялся над избитым солдатом...

Я шел себе мимо. Малой сидел на пне и зеленел бутылкой. Маленький скин. В черном капюшоне. За спиной у него была стена в диких надписях и ярких разводах. Он наклонил бутылку и полил песок. Песок искривился.

- Ты чего? - спросил я. - Горько?

Он кивнул с неподдельной гримасой:

- Противное, не привык пока.

- У меня то же самое, - подбодрил я. - Лет до шестнадцати пиво горчило.

Он резко вскочил, взбалтывая бутылку. Выругался и, обернувшись, швырнул о стену.

Пена со стеклом отекли вниз.

- Лучше гаш мутить. - Он потирал ноздрю вздернутого носа.

Я кивнул.

- Твердого? - удивился малой и зорко окинул дворик: - А чё? Место непалевное... Тебя как ваще?

- Серега.

- Артем. - Светлые глаза в ворохе ресниц. - Ловандер-то е?

- Сотка.

- Покажь!

Я взмахнул в воздухе купюрой.

- Чур вместе раскуриваем. - Он сцапал купюру и спустил в штаны-камуфляж. Просто с табаком смешаем, - и встряхнул черным капюшоном, и выскользнул на волю его голый череп.

Розовыми пальчиками малой развернул серебристую фольгу. Комочки гашиша. Распотрошил папиросу и стал ее пичкать гашишевой пылью. Мы дули. Я вдувал напряженно, до темени в глазах, и поймал на себе его пристальный взгляд. Этот скин меня буравил своими ясными гляделками.

- Ты! - спросил я, теряя потоки дыма. - Как жизнь молодая?

- Давай! - он выдернул папиросу. Обхватил расхлябанным ртом и дососал. Тут немного осталось, - выдал мне фольгу. - Захочешь, еще набьешь. Цигарки возьми. Ну, почапаю, - и быстро почапал прочь, отплевываясь.

Тоскливо дымил в песке окурок.

"А чё? Может, еще?" - думал я.

И стал мять папиросу. Табак, высыпаясь, полетел. Я забивал. Не глядя по сторонам. Я сжал губы и поволок в себя тучу. Горько поперхнулся, слезами облился...

Я двигал по Малой Никитской, когда смех нагнал меня. Я видел, как от гашиша гогочут подростки, но никогда не думал, что такое возможно со мной. Голубела вдаль мокрая улица. Было совсем не весело, я пробовал губы удержать. Но мощный хохот меня уносил. Так, смеясь, я скользил по улице. И тут я наткнулся. Лежит солдат. Зеленая форма. Кровь плыла по лицу, по шее и стекала за пазуху. Рядом на корточках сидел другой солдат и теребил: