Метамодернизм. Будущее теории - Джейсон Ānanda Джозефсон Шторм

Постмодернистский скептицизм должен был стать освобождающим, но он нас подвел. Столкнувшись со скептическим арсеналом "деконструкции", наука по всем гуманитарным дисциплинам на какое-то время оказалась во власти своего рода постструктуралистской поэзии и политического позерства, укорененного в игре гомонимов. Хуже того, в последнее время, как обратная реакция, ее захлестнули волны радикальной конкретности, в целом враждебной по отношению ко всем обобщениям. Оба эти шага - ошибки, которые заводят нас в интеллектуальные тупики. Не стоит удивляться тому, что по мере распада аналитических объектов центробежные силы все больше отдаляют нас друг от друга. Даже теория, которая когда-то стремилась стать грандиозным междисциплинарным синтезом, начала раскалываться по демографическим линиям. Интерсекциональность слишком часто заменяется классовым и расовым редукционизмом.2 Действительно, за последние несколько десятилетий ученые все чаще отказываются от возможности общения и значимых обобщений, а наука поддается фрагментарной гиперспециализации.

Ученые отступления к социологическому опросу, микроистории или архиву - это не решение проблемы, а скорее временные жесты. Как бы ни была плоха игра слов, отказ от абстракции (который кажется научным шагом момента) в конечном итоге отказывается от коммуникации настолько полно, что наши усилия распадаются. Деконструкция, возможно, в значительной степени функционировала как самонаказание слабой интеллигенции; и все же было бы не менее серьезной ошибкой пытаться изменить курс и вернуться прямо в неискренние утешения ложного универсализма. Недостаточно быть позитивистами, как будто мы не знаем лучше.

Постмодернизм оставил после себя набор философских вызовов и моделей, которые сохранились в академической жизни. Это важно, потому что даже если вы не считаете себя теоретиком, даже если у вас нет заявленного интереса к постмодернизму или проекту философии, если вы сегодня занимаетесь гуманитарными или социальными науками, вы почти наверняка впитали, сами того не осознавая, набор неоспоримых убеждений, зародившихся в постмодернизме.

Перед лицом бездны скептицизма есть соблазн отпрянуть от ее края и попытаться реконструировать дисциплинарные категории, вновь утвердить верховенство фактов или обменять скептические сомнения на это, по сути, означает ответить на отрицание восстановлением, замаскированным под переопределение. Это было бы фатальной ошибкой, тупиком. Это приведет лишь к отсрочке решения центральной проблемы. Распад основных нарративов привел к почти всеобщему недоверию к универсалиям, а углубление конкретики, похоже, не сулит ничего, кроме дальнейшей дезинтеграции. Нам, ученым, нужна лучшая модель, отвергающая как эссенциализм эпохи модерна, так и скептицизм эпохи постмодерна; путь, который находится за пределами как гиперспециализации, так и обскурантизма; путь, который не является ни чисто внутренним, ни внешним, ни ассимилирующим, который может поддерживать необходимое напряжение, в котором "я" и "другой" функционируют во взаимозависимых отношениях.

Нам нужно проложить новый курс. Многие люди недовольны текущим моментом и ищут выход. За последние пятьдесят лет гуманитарные науки, как утверждается, претерпели ряд корректив курса. Философы начали писать о лингвистическом повороте 1950-1960-х годов. Это открыло шлюз еще как минимум для трех "поворотов": культурного, интерпретативного и исторического, появившихся в конце 1970-х - начале 1980-х годов. Затем, в конце 1980-х годов, произошел когнитивный поворот. К началу 1990-х годов ученые собирали источники для постмодернистского поворота. К середине 1990-х годов произошел еще один исторический поворот (или, возможно, это просто подтвердился предыдущий исторический поворот). Вместо того чтобы устать, ученые продолжали работать, и в конце 1990-х - начале 2000-х годов стали обсуждаться как поворот к религии, так и телесный поворот. В последние пару десятилетий появилась ослепительная череда поворотов, включая (в приблизительной хронологии) спекулятивный поворот, визуальный поворот, партиципаторный поворот, афлективный поворот, материальный поворот, транснациональный поворот, прагматический поворот, сенсорный поворот, исторический поворот (теперь уже в третий раз, возможно, забыв свою историю), поворот мобильности, временной поворот, пространственный поворот, репаративный поворот, животный или нечеловеческий поворот, (возможно, антагонистический) человеческий поворот и онтологический поворот. Недавно ученые также предложили педагогический поворот, практический поворот, квитидианский поворот и эмпирический поворот, хотя неясно, получит ли какой-либо из них распространение.9 Почти в то же время, когда я начал писать это введение, японские ученые Исомаэ Дзюнъити и Кавамура Сатофуми призывали к левинасианскому повороту альтернити (他者論的転回), а американский теоретик литературы Марк Зельцер продвигал то, что он называет поворотом. Многие из них представляют собой одно и то же движение под разными именами. Как правило, они продвигаются учеными одной области в полном неведении о том, что происходит в других дисциплинах. Возможно, именно поэтому так много разных "поворотов" повторяют один и тот же набор тем - тела, материи, визуальности, эмоций, аффектов, повторяющихся обращений к самой истории и так далее. Именно поэтому ученые, поддерживающие якобы идентичные повороты, приходят к противоречивым выводам (например, онтологический поворот в антропологии – это почти зеркальная противоположность онтологическому повороту в политической теории). Хотя есть и яркие исключения, эти повторяющиеся призывы к поворотам, как правило, приводят не столько к интеллектуальным инновациям, сколько к переводу старой научной лексики на новый жаргон. Ученые других дисциплин продолжают заново открывать историю искусства и материальную культуру. Мы заменяем каждое упоминание "структуры" на "ассамбляж" или "сеть". Предполагаемый рево-люционный характер этих поворотов в основном сводится к риторическим жестам, чья условность маскируется обращением к языку радикализма и полемическими осуждениями ближайших коллег.

Кажется, на этом этапе было достаточно "поворотов", чтобы подразумевать ком-пульсивное повторение травмы или, возможно, головокружительный бег по кругу. Но, возможно, мы постоянно сворачиваем, потому что не знаем ни того, где были, ни того, к чему стремимся.

Многие из этих поворотов и связанных с ними антипостмодернистских философий (таких как новый материализм, спекулятивный реализм и теория аффекта) имеют один и тот же набор недостатков. Бесспорно, каждая из них имеет ряд ценных идей, но, недооценив философскую проблематику постмодернизма, они часто не смогли воспользоваться его достижениями или случайно пошли по тем же слепым аллеям и окольным путям, которые он вызвал. Новые материалисты, например, позаимствовали большую часть своей интеллектуальной конструкции и специфических аналитических категорий (актант, агентство, ассамбляж, сеть, антропоцентризм) у лингвистического поворота и зачастую у тех самых постструктуралистов, против которых они теперь себя противопоставляют. Спекулятивные реалисты просто перенесли в онтологию скептицизм антиреалистов и при этом во многом согласны со своими предполагаемыми противниками. Теоретики аффекта, пытаясь согласовать психологические теории аффекта с постструктуралистами, на самом деле соглашаются со многими постструктуралистами, которые также воображали, что эмоции находятся вне дискурса, и спорят со многими психологами, которые стали рассматривать эмоции как культурно сконструированные, а не экстрадискурсивные. Иными словами, многие современные ученые определяют свои проекты против постмодернизма, но не осознают, как много из своих основных интеллектуальных рамок они унаследовали от него.

От постмодернистского скептицизма нельзя уклониться, его нужно преодолеть. И на другом