Наброски Сибирского поэта - Иннокентий Омулевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Любопытно знать, не тот ли это г-н Т — ов, который недавно отличался в Барнауле и которого просили устранить прихожане, — тот именно Т — ов, который отличался кляузами, надоел начальству, был виновником смерти учителя духовного училища и, наконец, претендовал на место попечительницы? Если это он же самый (не посчастливилось ли Барнаульскому округу, однако, иметь двух Т — овых?), то является вопрос, за что на несчастное село обрушилось это перемещение и насколько жители его в силах будут защитить себя от лица, которое и в городе причиняло немало хлопот?
Впрочем, я не мастер говорить прозой:
Пастырь паству обирающий,Пастырь сан свой унижающийНеприличной руготней;Доносящий, брата губящий,Больше храма деньги любящий, — Грех-то, батюшка, какой!Кулаку подобясь тертому,И живому вы, и мертвомуЛишь сказались тяготой:За быка вы отпеваете,За сто рубликов венчаете, — Грех-то, батюшка, какой!О, покайтесь, чтоб пылающийОгнь геенны, нас карающийЗа грехи стези земной,Не пожрал и вас бы в частности!А пока внимайте гласности: Грех-то, батюшка, какой!
Однако будем верить, что и в Сибири подобные батюшки составляют исключение.
По правде сказать, не везет нашим захолустьям. Иногда их обыватели даже и верной фотографии не могут с себя снять. Вот как забавно жалуется на это другой якутский корреспондент в № 31 газеты «Сибирь»:
«Снимешься, взглянешь на свой портрет, — говорит он о двух местных фотографических заведениях, — и увидишь себя или белым без оттенков, или же таким черным, как будто пред позированием весь вымазался голландской сажей. О сходстве и говорить нечего, — иной раз выходит такая финтиграфия, что без подписи трудно сказать, Фома или Ерема вышел на карточке. Но вот осенью прошлого года прибыл сюда фотограф, недавно оставивший лучшие и известные в Европе мастерские; он же специалист — ретушер. Мы, жители Якутска, уже видели новые работы, восхищались и радовались, что, наконец, нас не будут уродовать наши финтиграфы-самоучки… Но, увы! недолго нам пришлось пользоваться находкой, потому что новому фотографу не дозволено работать при здешних фотографиях».
Вот вам и наука вперед, гг. жители Якутска: не радуйтесь слишком преждевременно. Бедный Якутск!
Я готов бы посмеяться,Что в Якутске кавалерЛишь уродом может сняться…Для невесты, например.
Посмеялся бы я дажеИ над барышней — что тамСуждено ей, словно в саже,Представляться — женихам.
Но размер грозы раскатовМожет хохот мой принять —Что Европе азиатов«Не дозволено» снимать.
Однако довольно.
III
Всю сегодняшнюю беседу я намерен посвятить пресловутой столице Восточной Сибири. «Коли сказался грибом, так полезай в кузов» — говорит пословица. Вот в силу этого-то русского афоризма я и хочу потолковать о тебе, мой родной город, насквозь пропитанный омулями, обывательской ленью и полицейской безурядицей, о тебе, кичливый Иркутск, не сумевший до сих пор завести у себя сколько-нибудь порядочного освещения, не собравшийся вымостить своих пыльных и грязных улиц, даже не позаботившийся водворить на своих стыках уличной безопасности среди белого дня, не говоря уж о том, что творится у тебя под покровом ночи… Если бы это означало только заурядное коснение, стояние на одной и той же точке, то куда бы еще ни шло; но ты, очевидно, регрессируешь. У тебя не может быть отговорки относительно недостатка хороших преданий. Напротив, резко выделяя себя из семьи сибирских городов, ты знавал лучшие времена, обнаруживал жизненную энергию, и название столицы носилось тобой тогда недаром. Я помню, как под железной рукой графа Муравьева-Амурского ты держал себя, что называется, «руку под козырек»; я помню блестящую плеяду европейски-образованных людей, дававших тон твоему обществу, вносивших в его жизнь осмысленное уважение к личности, нравственную чистоплотность и благопристойность. Стало быть, тебе было у кого научиться, мой почтенный Иркутск…
Могу сказать, что в те годаВсе жизнью умственной кипело.Учились юноши тогдаСмотреть на будущее смело;
Стремилась дружно молодежьУсвоить лучшие заветы,И мы не ставили ни в грошКорыстной мудрости советы.
Бывало, с гордостью какой,С какой сердечностью печалиМы на чужбине вспоминалиТебя, о город мой родной!..
А теперь? Теперь оказывается, что ты или ничему не выучился, или же все перезабыл. Через восемнадцать лет отсутствия я навестил тебя всего два года тому назад — и нашел, по правде сказать… мерзость запустения. Весь твой прогресс за то время выразился для меня лишь разросшимся числом водочных заводов и резко бросающимся в глаза количеством «продаж и белых харчевен», как называешь ты, из приличия, свои грязные притоны пьянства и всяческого безобразия. Замечательно, что подобная конкуренция даже не улучшила, а скорее изгадила производство отравляющего напитка: от твоих «продаж» разило за полверсты сивушным маслом. И, однако ж, пьянство расцвело у тебя махровым цветом: пьют все, даже бабы и дети, чего не замечалось прежде. Последний нищий, которому удалось выпросить под окном медную монету, сейчас же нахально несет ее в кабак, тут же напротив этих окон. Рядом с разгулом идут беспрестанные грабежи, и каждый житель, возвратившийся благополучно домой поздно ночью, испытывает чувство человека, избавившегося от неминуемой опасности. Мелкое воровство дошло до курьезных размеров; в мою бытность, по крайней мере, воровали болты у ставен, отдирали даже крючки, на которые днем застегиваются эти ставни. А полиция? — спросит читатель. Грешный человек, я в течение года, проведенного в Иркутске, видел только раз какого-то пристава, сунувшегося не в свое дело, видел одного квартального надзирателя, выезжавшего верхом и навеселе в ворота местной гостиницы под вывеской «Звездочка», да еще раз посчастливилось мне созерцать на углу улицы какое-то жалкое подобие городового, ковырявшего у себя в носу с такой сосредоточенной серьезностью, как будто в этом, собственно, и заключались все его полицейские обязанности. Результаты такого именно отсутствия полиции на иркутских улицах уже в самое последнее время читатель мог усмотреть в предыдущих NoNo «Восточного Обозрения». Как тут не скажешь:
Хоть, положим, не обидно,Что полиции не видно,Но немного будто стыдноТак скрываться очевидно,
когда на этих улицах совершается явно, на глазах толпы, бесшабашное смертоубийство…
1884
ПРИМЕЧАНИЯ
НАБРОСКИ СИБИРСКОГО ПОЭТА. Печатается по первой публикации в газете «Восточное обозрение» (1882, 9, 23 сент., № 24, 26; 1884, 12 янв., № 2), подписанной анонимом «Сибирский поэт». Авторство определяется нa основании библиографии, составленной П. В. Быковым, и примечания от редакции, сопровождающего посмертную публикацию последнего в цикле очерка:
«Редакц. На этом прервался последний фельетон нашего покойного поэта И. В. Омулевского. Мы часто говорили с ним о жизни этого города, лучшего в Сибири, где пробуждалась умственная жизнь и где так мрачно мне живется. Он застал этот город погоревшим, причем погибло и его имущество.
Нерадостно ему жилось здесь. От этого времени уцелело несколько набросков, и в том числе одно стихотворение, посвященное доктору, которое характеризует те невзгоды, которые испытывал поэт на родине. Вот это стихотворение:
БОЛЬНИЧНЫЙ ЭКСПРОМТ(на память доктору Кр — кову)
В российской столице решили,Что ум мой достоин поэта;В Иркутске меня уложилиВ больничную койку за это.
Но чем медицина поможетВ смягчении правды печальной, —Что быть диагностом не можетИ самый усердный квартальный?
О, доктор мой! в виде привета,Я выскажу вам втихомолку,Что нет на земле лазарета,Который бы сбил меня с толку.
9 октября 1879 г. Иркутск, гражданская больница Кузнецова, 12 палата. Вечером».
«Восточное обозрение» — литературно-политическая газета, основанная писателем, ученым, общественным деятелем H. M. Ядринцевым в 1882 г. в Петербурге. В 1888 году редакция была переведена в Иркутск. Демократическую направленность издания усиливали осуществляемые на его страницах публикации редких сочинений декабристов. Так, в № 9, 23 за 1882 г. опубликовано «Переселение народов. Идеальные стремления и действительность» Д. И. Завалишина. Интересный материал о И. В. Омулевском и его окружении содержат «Сибирские литературные воспоминания» (1884, № 6) и «Литературные и студенческие воспоминания сибиряка» (1884, № 20, 33) самого издателя газеты и друга писателя — H. M. Ядринцова. Из них следует, что И. В. Омулевский был знаком и часто сотрудничал с Н. А. Некрасовым, который поддержал социальную направленность его стихотворения «Солдатка», В. С. Курочкиным, Д. Д. Минаевым, слушал лекции Н. И. Костомарова. В «Восточном обозрении» (1884, № 6) увидели свет и воспоминания Н. С. Щукина «При разливе Оби». В свое время именно он ввел И. В. Омулевского в круг сибирского землячества в Петербурге, во многом способствовавший духовному формированию, гражданскому самоопределению писателя. Не прерывая связей с Сибирью, И. В. Омулевский оказывал поддержку молодым литераторам-землякам, в частности, как свидетельствует Н. М. Ядринцев, иркутскому поэту Красноперову.
