Дневник мотылька - Рейчел Кляйн

Вот не дам старой корове испортить мне осень. Я так люблю играть в хоккей на траве, что есть духу гонять с клюшкой по полю, до боли вбирать легкими воздух, напоенный ароматом сухих листьев. Смеркается, игроки в разных концах поля едва различают друг друга. Они погружаются во тьму, словно призраки. Их связывает лишь белый мячик, то и дело светящийся в траве. Смачный хлопок деревянной клюшки по твердому мячу, возгласы, повисающие в пустынном воздухе, и это напряженное оцепенение, после того как запустишь мяч через все поле, и все срываются с мест и растворяются в сумерках. Как это прекрасно! Даже и во втором составе.

Перед тем как спуститься к ужину, мне надо еще кое-что доделать. Я обедаю за столом миссис Давенпорт. Она разрешает нам быстренько поесть, мы пьем кофе и еще успеваем покурить перед занятиями. Все потому, что сама миссис Давенпорт ест мало — следит за весом. Но не дай бог угодить за один стол с мисс Бомбей — эта заставит и тарелку вылизать. Будешь сидеть до скончания века.

После ужина

Моя бедная Люси застряла за столом мисс Бомбей, мало того — ей надо еще убрать тарелки за всеми. Это значит, что у нас не будет времени побыть вместе в общей комнате. С девятого класса я не сидела за одним столом с мисс Бомбей. Тогда я только приехала в школу — прямо посреди учебного года, — уже одно это было плохо, а тут еще мисс Бомбей. Я была вынуждена отправиться в пансион, потому что мама тяжело переносила мое присутствие. Она хотела предаваться своему горю одна. Помню, как мы вечерами сидели с ней за столом — в глубоком молчании, только и слышно было, как мы жуем и глотаем. Если приходилось попросить соль — мы говорили шепотом, боясь ненароком взглянуть на пустой отцовский стул. Каждый вечер я думала, что еще одного совместного ужина я не перенесу. Но в школе оказалось еще хуже. Воспитательницы, учителя физкультуры, мисс Руд, распорядок, звонки — все было сплошным кошмаром. Я даже постоянно терялась в школе. Однажды девчонки собирались на лестничной площадке, чтобы вместе идти вниз ужинать, а я сбежала от них и, спустившись по черной лестнице, оказалась возле репетиционных студий. Я заблудилась — стояла в темном вестибюле и плакала. И никто-никто меня не слышал. Хоть умри. У стола во время благодарственной молитвы я не могла отвести взгляда от мисс Бомбей. У нее были толстые ляжки и такие распухшие икры, что казалось, ноги вырастают прямо из ботинок, как могучие древесные стволы. И ляжки, и лодыжки были обмотаны эластичными бинтами. Она медленно опускала свое тело на стул, вцепившись для равновесия в край стола, и глубокий вздох облегчения свидетельствовал, что усаживание завершилось. Кусок не шел мне в горло, я была просто парализована. Столовая наполнялась голосами, звякали приборы, ужин шел своим чередом — звон и гомон усиливались. Все вокруг болтали. Девчонки вскакивали, ставили полные тарелки с раздаточной тележки на стол, потом оббегали кругом, собирая посуду, и складывали ее на тележку. Я вдруг опомнилась. Моя тарелка все еще была полна, во рту болтался непрожеванный кусок баранины, а все соседки по столу в гробовом молчании пялились в мою сторону. У меня свело челюсти.

— Не спешите, дорогая. Доедайте спокойно, — сказала мисс Бомбей.

— Пошевеливайся, — тихо прошипела девчонка, сидевшая со мной рядом, — мы еще покурить хотим.

Я с трудом сглотнула:

— Всё.

— Доешьте до конца, — настаивала мисс Бомбей.

— Нет! Я больше не хочу. — Я так боялась девчонок, что даже повысила голос.

Воспитательница промолчала. Если бы она заставила меня доедать под этими пристальными взглядами, я бы давилась каждым куском, и после этого уж точно — прощай, школа. Когда мисс Бомбей наконец позволила девочкам убрать со стола, у меня взмокла от пота спина и дрожали коленки. Но самое ужасное было на десерт. Мне так хотелось нежного бисквита со взбитыми сливками, и мисс Бомбей настаивала, чтобы я его попробовала, но я только замотала головой.

— Бедное дитя до сих пор не оправилось от потрясения, — шепнула мисс Бомбей одной из старшеклассниц.

Что могло быть хуже этих слов? Ну почему я не уплетаю за обе щеки воздушный десерт, как остальные девчонки? И все они, как по команде, перестали жевать и снова уставились на меня. Но на этот раз выражение досады в глазах сменилось гадливой жалостью.

Сегодня я сама — одна из тех самых старшеклассниц, которые едят второпях и мчатся в курилку. У меня куча подружек, и никому не придет в голову таращиться на меня. И я никогда не отказываю себе в хорошем куске бисквитного торта со взбитыми сливками.

17 сентября

Что-то не так с этой новенькой. Похоже, она с хорошим прибабахом. Как-то по пути из спортзала я застала ее в Галерее — она стояла у стены и не отрываясь глядела в окно. Уже почти проскочив мимо, я вдруг вспомнила, какой это кошмар — быть новенькой, и вернулась:

— Ты заблудилась?

— Да нет! Просто это одно из моих любимейших мест.

— Галерея?

Я удивилась. Галерея — это всего лишь переход, соединяющий общежитие с учебным корпусом Резиденции. Болтаться здесь совсем неинтересно, разве что тем, кто любит мрачные закоулки и сквозняки. Свинцовые переплеты окон-бойниц больше подошли бы для монастыря. Толстые и неровные стекла-витражи заставляют очертания окрестных деревьев причудливо расплываться на фоне неба. Свет едва проникает сюда — тусклый, словно сквозь толщу воды. Попадая в Галерею, я всегда невольно ускоряю шаг, почти бегу.

— Я люблю смотреть в эти окна, — сказала Эрнесса. — В них мир расколот на кусочки.

Из вежливости я спросила, не идет ли она к себе.

— Попозже, — ответила она.

— Ладно, пока.

Она нетерпеливо отвернулась к окну, как будто могла разглядеть там нечто действительно интересное. Я ушла.

Надо спросить Люси, удалось ли ей пообщаться с Эрнессой. Кажется, они вместе ходят на литературу. Уж не знаю, с чего это Люси приспичило взяться за поэтов-романтиков. Наверное, решила облегчить себе жизнь — стихи-то короче романов. У меня с Эрнессой ни одного общего урока, а с Люси мы только на химии в одной группе. И вообще я на занятиях с подругами почти не вижусь. В основном я повязана с ученицами дневной школы. Может, где-то среди них и есть толковые девчонки, но мне такие не попадались пока.

После ужина

Да, они в одном классе по английскому, и Люси взахлеб рассказывает, какая Эрнесса умница, да как она блестяще отвечает, да сколько интересного знает. Вряд ли Люси понимает, что значит «блестяще». Она просто выводит меня — трещит без умолку об этой Эрнессе.

Я спросила:

— Как ты можешь определить, кто умница, а кто нет? Ведь всего неделя прошла.

— Она уж точно умнее меня.

— Да она говорит стандартными фразами, как «Шар предсказаний»[2]: «Да, это решительно так», «Все определенно указывает на это».

Наш разговор так расстроил меня, что я не могу сосредоточиться на математике.

19 сентября

На выходные Люси уехала домой, и я маюсь от безделья. Нет никаких сил — ни заниматься на пианино, ни уроки делать, ни даже книжку читать. У меня же полно других подруг, почему мне так одиноко без Люси? Мне ведь даже не нужно быть с ней рядом, просто знать, что она сейчас в своей комнате и что только две двери разделяют нас. Я могу в любое время зайти к ней, плюхнуться на кровать и сказать: «Ну, чем займемся?» Люси отвлекает меня от моих умных книг и невеселых мыслей, с ней я хохочу, трескаю чипсы, сухарики и прочую нездоровую гадость, дурачусь, как остальные девчонки. Лишь бы она не стала теперь ездить домой каждый уик-энд. Она живет всего-то в двух часах отсюда, и ее мама с удовольствием заезжает за ней на машине. Моя — вообще не берет меня на выходные. Говорит, что без меня ей скучно, но она уже привыкла быть одна.

Все наши сейчас смотрят телевизор. Кроме Эрнессы, наверное. Она вроде меня, только гораздо хуже. Не думаю, что Эрнесса ищет дружбы с кем бы то ни было, да та ей и ни к чему. Все свободное время она сидит, закрывшись в своей комнате. Это единственная комната в нашем крыле, которая запирается на ключ. Я бы никогда не вошла к ней запросто, без стука. Только однажды, когда дверь осталась открытой, я заглянула туда — Эрнесса о чем-то беседовала с Дорой. Наверное, про Ницше или еще о чем-то в этом роде, потому что для Доры не существует никаких других тем. Помимо наркотиков, которых она, можно подумать, принимает уйму. Все свободное время она сочиняет роман на основе идей Ницше. И утверждает, что написала уже триста страниц. Как-то она даже пробовала мне объяснить, в чем там суть. Это диалог между Ницше и Брамсом. Меня так и подмывало сбежать из ее комнаты, когда она начала читать мне вслух «Так говорил Заратустра», но ничего не вышло. К сожалению, я — единственная, кто слушает ее без «ну хватит, сколько можно…». В то же время человек полагает, что просвещает меня, и это, видимо, должно мне льстить. Дора относится к тому типу людей, которых, как тебе кажется, ты любишь, пока они тебя не оскорбят, дав понять, что держат за идиотку. В общем, я не знаю, нравится ли мне она, нравлюсь ли я ей. У меня самые высокие оценки, но Дора считает, что она умнее всех. Интеллектуальнее. По ее словам, оценки нельзя принимать всерьез: «Отметки никогда не измерят истинную глубину твоего ума. Они покажут лишь, насколько ты хорошо перевариваешь то, чем тебя пичкают учителя».