Солнечная дорожка - Леонид Дворкин

Люблю я запах скошенной травы

Люблю я запах скошенной травы,дымок костра у голубой опушкии трепет на ветру березовой листвыи ивовый шатер над тихою речушкой.

С ее водой я в юность уплываюи чищу душу я ее водой,надеюсь, верю и мечтаюи забываю, что, увы, немолодой.

Что годы-тучки уплывают,что жизнь как речка коротка…Я понял здесь и твердо знаю,что лучший лекарь мой-река.

А ивы– сестры милосердья,вот только плачут много они зря.Шумят сегодня чайки так усердно,о чем-то важном, словно, говоря.

Мадонна, опаленная войной

Моей маме посвящаю

В июне Беларусь прекрасна,благоухает край лесной.В тот день закат багрово-красныйстоял над тихою рекой.

Спала районная больница,малыш ворочался во сне.В четыре ночи вспыхнула зарница,стекло посыпалось в окне.

Над лесом зарево стояло,зажглась тревожная звезда.Мать малыша к себе прижалаи поняла – пришла беда.

Война – все глуше это слово,все дальше отблески огня.Глаза закрою я и снова,они до боли жгут меня.

Орда, как туча, наплывала,недобрых ждали все вестей.Отец сказал, мать вспоминала:– Ты уезжай, спасай детей.

Прощай, жена, живи с надеждой,придет он наш заветный срок.Бери детей и узелок с одеждой,полуторка вот едет на Восток.

И политрук склонился к сыну:– Ну что ж, сынок, большим расти.Шоферу крикнул: – Не тяни резину.Прошу, браток, не подведи.

Соленым был тот поцелуй последний,прощальный крик застрял в груди,и, горьким был тот вечер летний,неведомое ждало впереди.

….

Полуторка сначала заурчала,потом рванула, не жалея сил,и долго мать рукой махала,клубилась за машиной пыль.

Мы ехали навстречу грозам,от вспышек бомб алел закат.Шофер был просто виртуозом,для пассажиров ценный клад.

Как мог он обходил ухабы,носил и хлеб и кипяток,лечил больных, поддерживая слабыхи путь держал лишь на Восток.

Полуторка дошла до Брянска,а в Брянске треснул коленвал.Шофер ворчал, «Кобыла панска»,людей доставил на вокзал.

….

В переполненном вагоне,где разместился, кто как мог,где вперемешку смех и стоны,мы ехали все дальше на Восток.

А ночью грянула бомбежкаи осветила будто днем,светиться стали даже крошки,вагон наш занялся огнем.

Нам повезло, живы осталисьи мессеры продолжили полет,а утром снова все собралисьи поезд наш ушел вперед.

….

Степь оренбургская встречаланастоем крепким ковыля.Нам, как могли, здесь помогали,чтоб жизнь не началась с нуля.

Я помню ветхую времянкубесплатно дали казаки,лохмотья, старую лежанку,что любит только кизяки.

Я помню ветры и метели,в фуфайке длинной я иду…Изголодавшись часто елиочистки от картошки, лебеду.

Трудилась мать и в зной и в стужу.За труд – колхозный трудодень.Надежда только грела душу,ждала она заветный день.

Ждала все время беззаветножеланный от него сигнал.Письмо пришло под вечер летний.На бланке – "без вести пропал".

И сжалась грудь тревожно, больно,комок подкрался к горлу, там застыв.Надежда слабая теплела осторожно.– Не верю. Жив он, жив.

А утром на работу рано,и так три года, каждый день…мы ждали голос Левитана,названия свободных деревень.

И день пришел. Нас провожали.Родным нам стал колхоз степной.Крестьяне, что могли собрали.Ура! Мы ехали домой.

….

Нас Белорусь руинами встречала,родной поселок было не узнать,где хата дедова стояла,там воронья кружилась рать.

Мой дед – читатель древней Торы,мудрец, любивший всех людей,не знал тогда, что очень скороубит он будет как еврей.

Старик, ремесленник известный,любимец был округи всей,доверчивый, порядочный и честныйон не стыдился, что еврей.

В колонне скорбной оглянулсямой дед на свой родимый кров.Уверен, что всевышний содрогнулся,когда живых бросали в ров.

Присела мать у старых вишен.Печален шум был их ветвей.Казалось ей, что она слышит:– Родная, береги детей.

В райкоме маме сообщили:– Нет, не безвестно муж пропал,в бою его враги пленили,пытали зверски, он молчал.

А утром, привязав к машинес табличкой "в немцев он стрелял",отца тащили к красной глине,но он, истерзанный, молчал.

Так говорили очевидцы —крестьяне местных деревень.Были наказаны убийцы,пришел он тот заветный день.

Райком тогда принял решенье —героев вместе схоронить,родных собрав на погребенье,могилу братскую открыть.

Останки мужа мать узнала,стараясь громко не рыдать.В тот день она седою сталав свои неполных тридцать пять.

Как жить без денег и без крова,одна надежда – на людей.– Родной, тебя я слышу снова,ты верь, я сберегу детей.

Давно Победа отгремела,в историю ушла война.Мы выросли и сами поседелиНам все дороже та весна.

Я в снах тревожных вижу детствои маму, жизнь отдавшую для нас.На жаль, никто не разработал средствоотдать мне маме долг сейчас.

Я преклоняюсь, мама, пред тобою,мадонною военных лет,мадонной, опаленною войною.Печально, мама, что тебя уж нет.

Не по душе мне юбилеи

Не по душе мне юбилеи,поток порой фальшивых слови реки сладкого елея,букеты жертвенных цветов.

Конец ознакомительного фрагмента.