Девушка в черном - Лилли Промет

— Чего ты сердишься? — примирительно улыбнулся Танел.

Хельви стояла в дверях — глаза тускло-усталые, вокруг губ и на лбу проступили желтые пятна, ноги отекли. Она снова ждала ребенка.

— Попробовал бы ты управляться с ними целый день, — грустно сказала Хельви.

Она позвала удирающего сына и вытерла ему нос. Вовка тут же подставил свой. Хельви зажала и его нос между пальцами, чтобы он высморкался.

— Ты сегодня в магазин не пойдешь? — спросила Хельви Танела.

— А что?

— Будь добренький, принеси мне хлеба. Черного и белого.

Хельви на мгновение скрылась в комнате и затем протянула Танелу авоську, а обоим мальчишкам дала по горбушке хлеба.

Танел с полотенцем и авоськой в руках направился было в свою комнату, но в этот момент приоткрылась еще одна дверь, и Паула тихо позвала его.

— Чего? — спросил Танел,

— Хочешь кофе?

— Да нет.

Но Паула поманила его пальцем подойти поближе.

— Чувствуешь? — спросила она и, принюхиваясь, расширила ноздри. — Это настоящий кофе. В зернах покупала. Я испекла пирог.

— У тебя что — день рождения?

Паула усмехнулась:

— Почему — день рождения?

— А что же?

— Ничего. Просто субботний вечер. Придешь?

Танел покачал головой.

— Мне надо в магазин за хлебом, — сказал он.

— Хельвин мужик глушит водку, а ты на побегушках, — сказала Паула, скривив губы.

Стало быть, она слыхала, о чем они говорили. Но Паула была очень сердечной девушкой — она тут же снова просительно посмотрела Танелу в глаза.

— А потом, когда сходишь за хлебом, придешь?

— Может быть.

— Я тебе что-то покажу, очень интересное, — пообещала Паула, и ее глаза блеснули из-под челки, как небесные звезды.

Прошлой осенью Паула оклеила беленые стены своей комнаты обоями и приобрела новые вещи. Зарплата у нее была маленькая; самое большое, что она могла получить на руки, — рублей семьдесят. Но она как-то ухитрялась из каждой получки покупать то простыню, то полотенце. Пауле очень нравилось, раскрыв шкаф, наслаждаться видом разложенных по полочкам, пахнущих ветром или магазином белых наволочек и обшитых кружевами простынь с вышитыми на них инициалами.

Над ее постелью висел вышитый крестиком ковер — розы на черном фоне и слова: «Любовь усыпает жизненный путь цветами». Сама вышивала. И еще Паула неудержимо любила диванные подушки, круглые, длинные, всех цветов и размеров.

И все время, пока нагруженный хлебом и булками Танел возвращался через деревню на велосипеде, Паула стояла у окна и ждала.

Парень шел по коридору, держа в зубах белый батон. Он отдал Хельви сетку с хлебом и булками и сдачу мелочью. И Хельви похвалила его.

Но тут раскрылась еще одна дверь, и Мамаша-Египет позвала Танела к себе.

— Поди-ка на минутку, — сказала она.

Старушка была очень милым человеком. Она протянула Танелу нитку и иглу и пожаловалась:

— Полчаса уже вожусь!

Танел сунул батон под мышку, послюнявил кончик нитки, поднял на уровень глаз и продел в иголку.

— Танел, придешь ты наконец? — позвала из глубины коридора Паула с нетерпением в голосе.

— Сейчас! — пообещал парень и отхватил зубами еще кусок батона.

Сидя между подушек и подушечек Паулы, Танел всегда чувствовал тесноту и неудобство. Даже сама Паула не решалась облокачиваться на них, опасаясь нарушить красоту их расположения.

На сей раз, стараясь сделать приятное хозяйке комнаты, Танел поднял с половика пару подушек и обмахнул их рукой.

Паула рассмеялась. Очевидно, Танел сделал что-то не так.

— Нет! Они и должны лежать на полу, — сказала девушка.

— Это почему?

— Просто так.

Паула положила на тарелку парню большой кусок пирога, но ему хватило только на один укус.

— Ну и как?

— Очень вкусно, — похвалил Танел с полным ртом.

— У меня теперь новый рецепт.

Подперев щеку рукой, Паула смотрела через стол, как Танел ел.

— Завтра кино, — сказала она.

— Да?

— Ты пойдешь?

— Там видно будет.

— Если хороший фильм, хочешь, я возьму билеты? — предложила Паула.

— Возьми, если хочешь.

Парень проглотил пирог.

— Ешь, ешь, у меня еще есть, — обрадовалась девушка. — К Кади приехала родственница. Говорят, она сектантка.

— Серьезно? — удивился парень.

— Не выносит людей, — кивнула девушка и встала из-за стола. — А теперь я покажу тебе одну особенную вещь, я недавно купила!

И Паула развернула рулон холста. Она держала его перед собой: над верхним краем торчала только ее голова, а из-под нижнего немного виднелись ноги.

Рисунок на холсте изображал нечто вроде котят, сидящих в ла́пте.

— Ну? — спросила Паула взволнованно.

Танел выразил одобрение:

— Кролики что надо.

Паула расхохоталась, как чайка, потом сразу погрустнела и сказала с легким упреком:

— Ой, Танел, но ведь это же щенята!

— Не может быть. Какие-то недоделанные.

Снова Танел явно дал маху и с улыбкой, выражавшей просьбу о прощении, склонил голову.

Паула свернула холст.

— Некоторые копят деньги, некоторые пропивают, некоторые любят одеваться, а я хочу, чтобы дома было уютно. Дом, по-моему, самое главное. Верно?

Паула ожидала от Танела поддержки. Потому что ни один парень не нравился ей больше, чем Танел, даже Мартти, у которого характер был мягкий, как подушка.

Но именно в этот миг в коридоре раздался отчаянный крик Хельви:

— Танел! Танел!

И Хельви заглянула в комнату.

— Мати умер! — рыдала Хельви.

— Что ты говоришь?! — крикнул Танел, вскочил и пулей вылетел в коридор.

В стороне от дома за поленницей лежал маленький пятилетний человек, младший сын Хельви, Мати. Танел опустился на четвереньки и, приложив к его груди ухо, пытался уловить шум дыхания.

— Мати! Мати! — позвал Танел тихим настойчивым голосом и потряс мертвенно-бледную толстощекую мордашку.

— Ой, ой, ой! — стонала Паула.

Уткнув лицо в ладони, Хельви выла так громко, что веселый смех Танела совсем не был слышен.

— Твоего курильщика надо отнести и уложить в постель, — сказал Танел.

Хельви онемела от удивления, провела рукой по глазам и зашмыгала носом. Потом тихо спросила:

— Боже мой! А что в таких случаях дают? Молока?

Танел поднялся и с ребенком на руках направился к дому. Хельви и Паула шли за ним по пятам. Навалившись грудью на подоконник, в окне торчала Мамаша-Египет, но не решалась ни о чем расспрашивать.

Компания маленьких курильщиков мудро предпочитала держаться подальше и со стороны наблюдала за всем происходящим.

Это случилось в субботу.

А в воскресенье к Танелу приехала мать, и затем Танел пошел проводить ее на остановку автобуса.

Они сидели на скамейке под соснами и были оба нежны и печальны.

Со времени последнего их свидания мать как-то изменилась. Раньше она губы не красила. И этой яркой, веселенькой шали у матери на плечах Танел тоже раньше не видел.

— Что ты об этом думаешь? Только честно, — спросила мать озабоченно.

— Красиво, — кивнул Танел, — тебе идет.

— Нет. Я говорю о нем.

— А-а! — Танел думал о шали. — Он хороший человек.

— Но ты против, чтобы я с ним расписалась?

Танел яростно затряс головой.

— Почему же, если ты довольна… — Дальше Танелу почему-то стало неловко, он только добавил: — Ты ведь так долго была одна.

Мать растроганно закусила губы.

— Тогда чего же ты не хочешь жить с нами?

— Я ведь родился здесь. И я бы прибежал сюда откуда бы то ни было, — тихо сказал Танел.

— Значит, только поэтому?

— Да.

— Честно? — спросила мать.

— Честное слово.

Лицо Танела выражало такую безграничную искренность, что мать облегченно вздохнула.

Междугородный автобус был еще далеко, а мать уже торопливо поднялась.

— Пиши мне почаще, ладно? И приезжай все-таки нас навестить.

— Обязательно приеду, — пообещал парень с веселой беззаботностью и протянул матери сверток.

— Что это? — вскинула брови мать.

— Немножко свежей рыбы, — объяснил Танел застенчиво и покраснел.

Мать оглядела его с макушки до пят, словно прощаясь с ним навеки.

— Ты куришь? — спросила она.

— Нет.

— А кто стирает тебе рубашки?

— Я сам. А что? Не чисто? — забеспокоился Танел.

Мать покачала головой.

— Ты мне больше денег не посылай. Тебе самому пригодятся, — сказала она, выдернула из рукава пальто платочек и прижала к глазам.

Настала пора садиться в автобус.

В это самое время Матушка-Египет вынесла на крылечко кастрюлю с киселем и спросила:

— Интересно, какое у его матери теперь новое хвамилие?

Но Паула не знала.

3. О прекрасном мире, впаянном в стекло, и о стеклянных шарах, сквозь которые видно настоящее небо