Свой жанр - Эрнест Маринин

- Юрий Петрович. Я пришел предложить вам работу. У нас в клинике. Хватит цирка. Нужно людей лечить.

Дедичев посмотрел на него с сожалением и покачал головой.

- Не спешите, Юра. Выслушайте. Вы - психокинетик прирожденный. Наследственный. И редкостно сильный. Очевидно, Митрофан Сергеевич учил вас?..

- Учил, - Дедичев коротко вздохнул.

- А отец ваш, мне говорили, не имел дара...

- Да, - сухо отозвался Дедичев.

- Видимо, психокинетические способности определяет какой-то редкостный рецессивный ген... Вы не женаты еще? Вам надо будет очень тщательно подбирать себе жену...

- С ума сошли! Я что - бугай племенной?

- Нет. Вы - носитель редчайшей наследственности... Но это все так, к слову. Почему вы не занялись целительством?

Дедичев снова вздохнул. Вскочил с табуретки, нервно заходил по комнате. Потом резко остановился.

- Слушайте, доктор... Почему я должен перед вами отчитываться?

- Не передо мной. Перед больными. Значит, перед совестью.

- Перед совестью? - он криво улыбнулся. - Потому и не лечу! Эх, да что вы знаете о целительстве?!

- Кое-что знаю. Мало, конечно. Но людей лечу. Клиника у меня на сорок мест. Плюс амбулаторные больные...

- А я знаю о целительстве все! Я сигналы больных органов выучил раньше, чем буквы! И сейчас на арену выхожу, а руки сами ловят: сердце, сосуды, циррозы, носоглотки бесконечные... склерозы, язвы... опухоли... Но это одна сторона. А другая...

Он резко сжал зубы и замолчал. Саврасов ощутил: что-то произошло. Что-то изменилось, и запальчивая речь Дедичева - это не контратака, а, похоже, крик о помощи. Он почуял это раньше, чем понял, и мгновенно отреагировал.

- Говорите, Юра, - сказал он мягко. - Кажется, я невольно задел вас за живое. Даже если не примете мое предложение, хоть выговоритесь. Об этом ведь не с каждым поговоришь?

- Да уж! - усмехнулся Юрий. - Так вот, о другой стороне. Скажем, у вас слева вверху золотая пломба. В шестом, пожалуй, зубе - так?

- Прощупали?

- Прощупал. Сигнал золота я тоже знаю с детства.

Он снова сел на табуретку, сцепил пальцы, как раньше Саврасов (только у него сверху оказался большой палец левой руки), и заговорил ровным тоном.

- Целительство - это нередко еще и деньги, бешеные. Не знаю уж, как дед там оборачивался. Не интересовался. Жили в достатке, урожай, нет ли, а в доме всего вдоволь. Не роскошествовали, цену деньгам знали, все работали, и дед тоже - в саду, в огороде там... А только святее слова, чем "золото", не было. Дома одно - а в школе другое. И в книжках другое. Кино, телевизор - там по-разному. Артист говорит, что положено, а по лицу видно: неправда. Не чувствует он так, не думает. А в книжке нет человека лживого, там мысль и чувство чистые. В хороших, конечно, книжках. И я им верил больше, чем деду, вот как... Потому и ушел...

Саврасов медленно кивнул.

- А вы меня зовете лечить людей. Бросьте... Знаю, что скажете: в больнице, мол, честно, мы - не знахари, у нас бесплатно... Ведь хотели это сказать?

Саврасов неловко пожал плечами, а потом кивнул.

- И хорошо, что не сказали. Брехни не люблю. Береге ведь, все берете...

Саврасов вскочил и заорал:

- Слушай, ты, сопляк!

Дедичев приподнял голову и с интересом поглядел на него.

- Что ж вы горячитесь, доктор? Конечно, вы - честный человек, букет цветов или коньяку бутылка - это не взятка... Вам бы посмеяться надо мной, глупым и обозленным, а вы сердитесь, а?.. Эх, доктор! Берут, сволочи, за спиной у вас, честных. Вы лечите, а они мошну набивают.

Саврасов сдержался. Снова опустился в кресло, вытащил сигареты. Нервно закурил. Как грязно все, о чем он говорит... Кто возьмет? Подьячий Коля? Левин? Рябухин? Иван Яковлевич? Викторов? И осекся. Викторов... Викторов мог бы...

- А нянечек у вас хватает? Сестер? Нет, конечно. Значит, приплачивают им больные, чтоб все успели, чтоб поработали сверхурочно... А кто к вам на осмотр направляет? Кто в очередь записывает? Карточки ведет? - безжалостно продолжал Дедичев.

Карточки. Лидия Михайловна. Очаровательная. Моложавая. В белоснежном халате. С золотой коронкой. С безукоризненным ажуром в бумагах. С теплыми, обаятельными _бегающими_ глазами...

Саврасов поморщился. При чем тут это все? Он врач. Его дело - лечить... Э, стоп, Анатоль Максимыч! Если тебе, честному, нет дела, кому ж тогда оно есть?..

- Что же, - сказал Саврасов хрипло к откашлялся. - Больно бьете. И, похоже, со знанием дела. Откуда, кстати?

- Откуда? Из личного опыта, - усмехнулся Дедичев. - Я ведь начинал оберманом, верхним значит, у акробатов Савицких. Ну, перелом неудачный, месяц в больнице. Заживлял, конечно, последнюю неделю уже со здоровой ногой в гипсе лежал... Ну и насмотрелся...

Саврасов раздавил в пепельнице сигарету. Помолчал - считал до десяти. Наконец сказал:

- А все-таки мы лечим. Безнадежные уходят от нас здоровыми. Может быть, вся мерзость, о которой вы говорили, - правда. Но мы лечим.

- Что ж, - пожал плечами Дедичев, - не всем ведь лечить...

- А вы - не все! Вы - Дементьев! Кому ж лечить, как не вам? Эх... Саврасов горестно махнул рукой. - А знаете вы, что у нас в клинике нет ни одного прирожденного психокинетика? Все _выученные_!.. Это же как третьеразрядник против гроссмейстера! Знаете вы, что я могу оперировать не чаще двух раз в неделю, - я ведь тоже выученный, мне сутками приходится энергию копить! Что меня выключает циклон с Атлантики и пятна на Солнце! А больные ждут...

- У вас - своя работа, у меня - своя. Мир - не одни больные. Это, в первую очередь, здоровые, обычные люди. Которым не хватает радости и восторга. Я даю им чудо - и они уходят с радостью и восторгом. Вы копите энергию трое суток и потом вылечиваете за день пятерых или там десяток больных...

Саврасов хмыкнул. Десяток? Хорошо, если двоих...

- ...а я, - продолжал Дедичев, - за одно представление даю чудо трем тысячам. Как вы считаете, нужна людям сенситивность? Не как редкостный дар у одиночек, а чтоб у всех? Чтоб каждый умел? Целительство - только одно из возможных применений... Но чтоб каждый умел ощутить другого, как себя! Тютчев недаром говорил: "Мысль изреченная есть ложь"! Мы ведь понимаем других только частично, один скелет мысли, да и то перевираем. А тонкости, второй, третий слой - все пропадает, остается невыраженным... Я пунктиром говорю, но вам ясно, да? Вы-то ведь волну принимаете! Все эмоции доходят, я вижу!

Саврасов кивнул. Он уже давно все понял и видел правоту артиста. А тот продолжал, отбросив сигарету:

- Конечно, я их не учу, но даю хоть раз ощутить. Вы были на представлении, видели. Ведь люди слились! Были как один! На репетиции у меня шар выше пяти метров не идет, а сегодня, а?! И вы думаете, зал не ощущает? Я слежу за ними, когда расходятся, - глаза горят! Взрослые за руку друг друга держат! Не знают ничего, а все равно понимают: они, все вместе, сделали чудо!..