И Маркс молчал у Дарвина в саду - Илона Йергер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В бледном свете ущербного месяца, криво висящего в небе над графством и придававшего нечто жуткое кабинету со всеми инструментами прилежного естествоиспытателя и с заспиртованными образцами редких анатомических явлений, Чарльз осторожно снял с керосиновой лампы абажур и стекло. Зажег фитиль и принялся ждать, когда пламя перестанет колыхаться и примет правильную форму овала. Он любил этот переход и впитывал в себя мирный свет. В такие моменты отступала взбудораженность, десятилетиями гнавшая его из постели, эта мерзкая смесь бессонницы, скверного пищеварения и нервических головных болей.
Чарльз приблизился к первому червю, который, как только его осветил свет, моментально ушел в землю. Следующий не среагировал. Третий тоже нет. Потом один спрятался. Результат неудовлетворительный.
Чарльз смотрел на продукты жизнедеятельности своих питомцев и спокойно думал. Он многократно повторял эксперимент, материала ему требовалось много. И все-таки даже когда черви прятались не сразу, а через какое-то время, они прятались обязательно. А еще эти гуляки делали то, за чем он следил с особым интересом: очень медленно, будто не желая привлекать внимания, поднимали переднюю, сужающуюся часть тела, давая понять, дескать, они настороже и вроде как чем-то удивлены. Чарльзу нравилось думать, что черви обладают разработанными чувствами и ищут повод для возбуждения, он наблюдал за ними с уважением.
Иногда безглазые животные крутились, будто что-то осязая. Забыв о боли в голове, Чарльз выводил в блокноте: «Червь – животное боязливое. Поскольку глаз у них нет, нужно предположить, что свет проникает сквозь кожу и каким-то образом раздражает нервы. Это дает им способность отличать день от ночи. Без каких бы то ни было исключений, подвергаясь освещению, черви в течение пяти – пятнадцати минут уползают в норки».
Животные вели себя так всю ночь. А рано утром Чарльз стал свидетелем их любви. Он отогнал появившееся смущение и осветил парочку. С удовлетворением отметил, что половая страсть достаточно сильна для преодоления боязни света. Еще только подступая друг к другу, черви не были готовы из-за помех отказаться от своего намерения.
Чарльз поудобнее уселся в кресле с секундомером и, пока тот отсчитывал долгие минуты соития, довольный, зевал. Он поставил около прижавшихся друг к другу животами червей лампу, замерзнув, закутался в шаль и, никуда не торопясь, наблюдал за совокуплением розовых граждан Земли в свете эволюции.
Уже много лет назад Дарвин под микроскопом определил местоположение семенников и яичников, имеющихся у каждого дождевого червя, и достал их. Стало быть, он давно знал о двуполости этих существ, как и о том, что половую задачу червь не просто может решить самостоятельно, но и решает, хотя и редко, то есть оплодотворяет собственное яйцо собственным сперматозоидом. И таким образом воспроизводит копию себя. И не вчера Чарльз записал: подобные бирюки менее перспективны для дальнейшего существования вида, чем общительные черви, ищущие партнера, а лучше нескольких, и в радостном возбуждении совокупления соединяющие разные наследственные задатки, смешивающие их и таким образом создающие новое.
Полжизни он потратил на то, чтобы объяснить, почему одни виды вымерли, в то время как другим удалось противостоять трудностям новых условий жизни и приспособиться к ним. Во всяком случае, если мерить масштабными временными отрезками, что больше соответствовало сути Чарльза, чем скороспелое и спонтанное. Естественно, его медлительность сказывалась и в стиле работы: прежде чем обнародовать свою мысль, тем более в форме книги, он десятилетиями думал, исследовал, сомневался.
Пока черви бесшумно возились под лампой, Чарльз взял аккуратно сложенный плед, уже лежавший на спинке кресла, укутал мерзнущие плечи и отпустил мысли. Поскольку черви не отвлекались от безмолвного занятия, Чарльз прислушался к собственной, рождающейся во внутренних чащобах, довольно путаной речи. В тиши бессонных ночей он нередко повторял про себя сделанные им – неважно когда – открытия. Старик будто хотел удостовериться, что все ставшие знаменитыми мысли еще при нем.
В свете керосиновой лампы его теория развития всей жизни показалась не только последовательной, но и исполненной большой естественной красоты. Помимо прочего, представление о продолжающейся эволюции утешало. Все течет. Ничто никогда нельзя назвать окончательным. Развитие не останавливается, природа постоянно изменяется. И именно благодаря нескончаемым преобразованиям всегда имеется возможность совершенствования.
Ему понравилась мысль, что земной шар тоже вращается вокруг Солнца не раз и навсегда сформованным комком, но из-за извержений вулканов, наводнений, обрушения гор непрестанно меняется. Никогда Чарльзу не забыть потрясения от зрелища сильного землетрясения на юге Чили. Во время кругосветного путешествия он случайно стал свидетелем подъема берега в результате разрушительной тряски. С тех пор прошло сорок шесть лет, и перевернувшие его тогда ощущения за десятилетия осели в организме. Чарльзу нравилось под лупой рассматривать различные слои этих отложений, он будто ходил по полю с геологическим молотком и снимал пробы собственного прошлого.
Это произошло 20 февраля 1835 года, незадолго до полудня. От приводившего в ужас движения земли у него закружилась голова. Немного похоже на покачивание судна при легкой боковой зыби, последствия которого могут описать только несчастные, подверженные морской болезни. Чарльз ехал верхом, как вдруг его перевернуло вместе с лошадью. Он очутился на земле, в рот набилась пыль. Лишь только он встал, его опрокинуло опять. Толчки следовали один за другим. Над землей проносились раскаты грома. Повсюду, уклоняясь от летящих бревен, ползли на четвереньках люди. Тряска длилась всего две минуты. Потом: берег усеян мебелью. Кроме множества стульев, столов и книжных шкафов попадались крыши, перенесенные сюда почти в целости. Обломки камней с облепившими их морскими организмами, с которых капало, еще недавно покоившиеся глубоко под водой, теперь были выброшены далеко на берег. Море бурлило. Почва во многих местах дала трещины в направлении с севера на юг, а небо потемнело от пыльного облака.
Повсюду вырывался огонь, все кричали. Вскоре с неодолимой силой, смяв дома и деревья, обрушилась огромная волна. Люди бежали, будто за ними гнался дьявол. Коров с телятами унесло в море. На берег выбросило какой-то корабль, затянуло обратно, опять выбросило, опять затянуло. Потом два взрыва в бухте: один похожий на столб дыма, другой – на фонтан, пущенный гигантским китом. Вода будто кипела, она почернела и издавала пренеприятнейший сернистый запах. Кому бы тут не пришла мысль об аде?
Зачем Бог делает подобное? Или, если не Сам, зачем допускает, чтобы на стольких людей обрушивались страдания? От этих вопросов не уйти никому. Ни жителям, смотрящим на свою вздыбившуюся бухту, имеющую теперь другую береговую линию. Ни рыбакам: им в будущем придется
