Лондон, любовь моя - Майкл Муркок

На темно-зеленых стенах, доставшихся в наследство от послевоенных времен, развешаны корнуэльские пейзажи Р. Винца, в основном пастели и гуаши с изображением острова Сент-Ив до того, как его заполонили пластиковые щиты реклам. В коричневых креслах с хромированными подлокотниками уже сидят несколько постоянных пациентов. Они называют себя Группой, но каждый обладает своими уникальными способностями.

Ласковой улыбкой приветствует Маммери и Кисса мистер Файша с углового кресла. Маленькому мускулистому африканцу под шестьдесят, у него седые волосы и борода, но при этом такая молодая кожа, что он похож на школьника, загримированного для спектакля из жизни туземцев. На краешке соседнего кресла примостилась, не поднимая глаз, Элли Бейли. Самая молодая среди пациентов, она прячется под копной кудрявых каштановых волос, на стиснутых пальцах видны свежие царапины. Петрос Пападокис, с Кипра, читает последний номер «Усадьбы» и не обращает на нее никакого внимания. Он уверяет всех, что посещает Клинику лишь под давлением исламской мафии, которая контролирует его районную поликлинику. Рядом с ним, зажав в зубах пустую трубку, сидит рыжий мужчина постарше, надменным видом смахивающий на знаменитых английских киноактеров пятидесятых. На нем щегольской вельветовый костюм, шарф и пуловер фарерской шерсти, какие носили в незапамятные времена в богемном Сохо. Он откровенно признается в том, что Харгривз — не его настоящая фамилия и он использует псевдоним, так как боится, что издатель узнает о его посещениях Клиники и перестанет заказывать ему обложки. Особенно настороженно «Харгривз» относится к Маммери, которого пару раз встречал в редакции.

— Здорово, старик!

Вымученная вежливость, равносильная оскорблению.

Доктор Сэмит, одетый, как обычно, в серую полосатую тройку, распахивает дверь кабинета и широко улыбается, обнажая ряд подозрительно ровных зубов, скорее всего искусственных.

— Рад всех снова приветствовать! Мы будем готовы через минутку. Мисс Хармон уже поднимается. Ну как, все пришли? Какой сегодня жуткий холод, правда?

— Все еще нет новенького парнишки, булочника, — Дорин Темплтон считает, что на прошлой неделе он был не таким активным, — и, как всегда, ждем Старушку Нонни.

— Но где же наш мистер Маммери? — удивлен доктор Сэмит. — Он ведь всегда приходит вовремя. Ах, простите меня, пожалуйста. Я не узнал вас, Дэвид.

Словно извиняясь, Маммери трясущейся рукой стаскивает шапку:

— В этом году я параноидально боюсь холода. Приходится одеваться потеплее. Не хочу еще раз подхватить грипп.

— А миссис Уивер, очевидно, приболела, — говорит Дорин Темплтон. — Помните, на прошлой неделе она выглядела неважно. Всякий раз под Рождество у нее обостряется бронхит. Не помню ни одного Рождества без бронхита. — Ей нравится напоминать всем о том, что она первой появилась в Группе, если, конечно, не считать самой миссис Уивер, которая теперь приходит только ради компании, спасаясь от одиночества.

Порыв холодного ветра свидетельствует о том, что открылась входная дверь, а мощный запах лаванды — о том, что приближается Старушка Нонни, в любую погоду носящая только фиолетовое пальто. Такого же цвета ее шляпка и тени, которыми подведены глаза. Сегодня на ней блуза и кофта, а шея повязана шифоновым шарфиком.

— Сидеть! — почти театральным голосом обращается она к своей Лулу. Похожая на хозяйку собачка шпиц будет ждать ее под дверью. — Всем доброе утро! — У нее странный лондонский акцент с массой придыханий. — Доброе утро, доктор Сэмит. Как поживаете, любезный чернокнижник?

Доктор поправляет манжету и отвешивает ей обычный насмешливый поклон:

— Чрезвычайно рад вас видеть, миссис Колмен, благодарю вас. — Нонни всем говорит, что в сорок первом она вышла замуж за Рональда Колмена , только подтвердить не может — при бомбежке церковные архивы сгорели. — Как вы себя чувствуете? — спрашивает он заученно.

— Как всегда. Бодра, здорова, вынослива как лошадь. Милый доктор, я хожу сюда вовсе не из-за своего здоровья. Я хожу сюда потому, что для меня, как и для большинства из нас, это единственный способ не попасть в психушку. Вы прекрасно знаете, что здесь вообще нет ни одного больного, если не считать бедняжку миссис Т. Доброе утро, дорогая! — И, рассмеявшись в лицо своей заклятой сопернице, она поворачивается к ней спиной. — Как дела, мистер Кисс? — подмигивает она. — Были какие-нибудь интересные роли последнее время? — Она рассказывает, что перед войной выступала на сцене под псевдонимом Элеонор Хоуп. И с Роналдом Колменом ее познакомил сам Александр Корда, во время проб на «Крепкие сердца». — За свой подвиг он должен был получить по меньшей мере орден Британской империи четвертой степени! — Она поворачивается к испуганному господину Пападокису. — Сестры писали о нем королю, но письмо осталось без ответа. Не правда ли, мистер К.?

Несколько смущенный, доктор Сэмит издает профессиональный смешок:

— Н-да…

Старушка Нонни эксцентрично машет своим шарфиком.

— Как здесь душно!

Тонкие черты лица Дорин Темплтон становятся еще тоньше, губы сжимаются, глаза превращаются в щелочки. Даже Элли приятно видеть, какое раздражение испытывает Дорин. В подобной пикировке Старушка Нонни никогда не уступит, а потому Дорин предпочитает обратить ответ к потолку:

— Конечно, она должна избавиться от своих алюминиевых кастрюль! — Уже несколько раз Дорин, начитавшись «Ридерз дайджест», выдвигала версию, что Старушка Нонни подхватила болезнь Альцгеймера от вредной алюминиевой посуды и поэтому в Клинике ей делать совершенно нечего.

кишка тонка сука вся кровь мне без соли койка ист айне фербиссенер

Мэри Газали хмурится. Ей не по себе, и она благодарна Джозефу Киссу за то, что, заметив ее реакцию, он тут же величественно поднялся и встал рядом с ней.

— Мне, наверное, следует принять лекарство, — говорит она. — Ну, а ты как?

Он пожимает протянутую руку.

— Дорогая… Моя дорогая Мэри…

Скользнув по ним взглядом, Маммери притворяется, что ничего не заметил. Давным-давно, когда он был подростком, а ей было уже за тридцать, она дала ему отставку, предпочтя Джозефа Кисса. Ни его опыта, ни таланта у Маммери не будет никогда, ни в каком возрасте. Даже теперь, повзрослев после перенесенных тягот интенсивной терапии, Маммери понимает, что у него совершенно заурядная интуиция, а чувства не встречают понимания. Он может говорить только то, что, как ему кажется, может понравиться ей. Она — его шанс вернуться в золотое прошлое, где он испытал мимолетное наслаждение, став объектом ее романтического идеализма. Тогда он не чувствовал себя потерянным в этом мире. В какой-то момент ему казалось, что она вернется к нему, но тщетно. И все же он не терял надежды, предпочитая грезы суровой реальности. Мэри Газали поняла, как тяжело ей будет с Маммери, и отказалась от этой ноши. Не до конца понимая ее соображения, Маммери продолжает тайно мучиться ее близостью с Джозефом Киссом, который в свое время порекомендовал Клинику им обоим, и наслаждается ощущением ревности, больше похожей на печаль. «Интересно, — думает Маммери, — почему мистер Кисс качает головой?»

выйдя из Иерусалима свиньи шли на Вавилон

Стареющий актер навещает миссис Газали раз в неделю, по субботам, когда он ходит с ней по магазинам и помогает закупать продукты на неделю. По воскресеньям она встречается со своей подругой Джудит. Среда для миссис Газали занята Клиникой. Жизнь мистера Кисса тоже подчинена строгому распорядку, который он не собирается менять. Распорядок служит ему защитой от хаоса, и нарушать его он рискует не чаще трех-четырех раз в году, да и то обычно когда ложится в больницу. Даром это для него не проходит. Он разведен.

Добже! Чего пан желает? Лорд Сума дрался с Бульдогом Кокни той ночью, под Ватерлоо, но был низвергнут, как аэростат с небеси. Говорят, Бульдог сделал из него чучело и поставил вместо кушетки в своем особняке в Блэкхите. Потом этот дождь. Я был так несчастен, что чуть не вернулся к татуировщику. В уколах иглы есть что-то успокаивающее. Но это как наркотик. У лорда татуировка шла сплошняком, ни одного живого места. Потом выяснилось, что он был лондонцем, из Аксбриджа. В жизни бы не поверил. Она пахнет по прежнему. Это духи или нет?

— Все сюда! — Мисс Хармон широко распахивает двойные двери, ведущие в зал. — Давайте-ка пройдем сюда!

Все послушно встают и дружно переходят в комнату с темно-синим ковром и серыми бархатными шторами. И здесь на шероховатых стенах тоже висят пастели с видами морского побережья, овечьих отар и какой-то горной вершины. Кофейный столик, несколько мягких кресел, три стула и диван. Заняв свои обычные места, все, кроме Элли Бейли, начинают чувствовать себя гораздо спокойнее.

Надо было все-таки сходить к тому знахарю, на которого он давал наводку. А то что-то проку ни малейшего не знаю как с ним но это на другом конце города у Темпля там даже метро нет сплошной псевдотюдор — просто кошмар, хотя многим нравится. Электрошок ничего не дал, только волосы начали выпадать.