Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р. - Ольга Евгеньевна Романова

живёшь в Советском Союзе: ну вот повезло, а африканские дети недоедают, а в Америке вообще чёрт-те что (правда, они там такие странные, в «Международной панораме» показывают зловещих хиппи, и ты понимаешь, что они манят тебя куда как сильнее, чем Иванушка из «Морозко», который сразу — слащавый придурок); и вдруг в этот момент приезжает Принц.

И ты отчётливо понимаешь, как он должен выглядеть.

Это он, это он, моего сердца чемпион.

Нашла в сети на каком-то комми-сайте, что это было: «Его визиту в Советский Союз в 1972 году предшествовало то, что Люберецкому заводу сельхозмашиностроения им. Ухтомского было поручено разработать конструкцию тростниковоуборочного комбайна, изготовить опытные образцы и провести их испытания на плантациях Кубы».

Я жила на одной улице с заводом, почти напротив. Сначала я увидела это с балкона: кортеж небывалых и невиданных лимузинов, вокруг них красиво ехали мотоциклисты. А в открытом первом лимузине стоял брюнет в берете, во френче с распахнутым воротом, молодой, белозубый и невероятно непохожий на всех мужчин вокруг. На толстых некрасивых советских мужичков. Рядом с главным красавцем была ещё парочка очень даже ничего, и я мгновенно пропиталась духом революции — как потом оказалось, навсегда. Да ну неужели: революция — это не скучные утренники в детском саду, не тошнотворные программы в телевизоре «Горизонт», а как раз то, что так похоже на Яшку-цыгана и его революционные подвиги под песню «Спрячь за высоким забором девчонку — выкраду вместе с забором». Один из них, безусловно, когда-нибудь меня выкрадет, и мы уйдём в революцию. Тот партизан, и этот. Остров зари багровой. Барбудос. А позже на моих первых сигаретах — Лигерос, порке муй херос.

Эль пуэбло унидо Хамса сырая рыба

Это я уже пела через пару лет в школьном хоре: «Чили тоже Куба, Чили, мы с тобой». Очень грозно пела, сильно была взволнована борьбой с империализмом. Вообще борьба мне понравилась, и в школе её одобряли. «Так жизнь скучна, когда боренья нет», «К борьбе за дело Коммунистической партии будь готов!», «В борьбе обретёшь ты право своё» — в каждом классе школы висело что-то такое героическое над доской.

И почему-то в этой люберецкой Валгалле никак не присутствовал Юрий Гагарин. Это до сих пор для меня загадка — почему. Юрий Гагарин в Люберцах учился, причём рядом с моей школой, в ПТУ № 10. Не на космонавта учился, а на литейщика. И работал потом литейщиком на том самом заводе сельхозмашиностроения имени Ухтомского, куда спустя двадцать лет приезжал Фидель Кастро. Как-то об этом не принято было поминать, особенно в школе. Вот Александр Матросов — да. Или Зина Портнова. Или там Валя Котик. Но про них было так скучно и занудно, так бездарно и казённо, что на такие подвиги не тянуло. А про Гагарина ни слова, хотя вот он, здесь, рукой подать, через дорогу на литейщика учился.

И уж казалось бы — Гагарин. Абсолютно положительный герой.

Но само ПТУ в 70-х и 80-х пользовалось дурной славой. Учителя не считали зазорным повторять: «Будешь плохо учиться — пойдёшь в ПТУ».

В то самое.

А потом зачитывали нам что-то скучное про гегемона, во что сами не верили ни разу. Учителя были — типа офицерская косточка. Школа стояла напротив большого военного гарнизона, нам преподавали офицерские жёны, и в классе мы делились примерно пополам: дети из гарнизона и дети из города. Я из города. А в гарнизон просто так не пойдёшь, пропуск нужен. Голубая картонка с печатью. Зайти в гости к однокашнику в гарнизон — целое дело. Гарнизонные держались особняком, хотя никак это вроде и не подчёркивали. Просто это важно: гарнизонный ты или нет. Каста. Не лучше, не хуже — просто другая.

А в этой касте были свои тонкие различия: чей ты. Дочь полковника не могла дружить с дочкой прапорщика. Если один папаша получал подполковника, а другой продолжать ходить в майорах, это сильно всё осложняло. Наши учителя отлично это знали, они сами были оттуда. А нам, городским, детям пролетариата с Ухтомского завода и подмосковной интеллигенции, всё это было — и осталось — непонятным.

Я сейчас думаю, что отношение к Гагарину в нашей школе было именно гарнизонным. Он был чужак для них — как и мы. Из другой касты. С одной стороны — пролетарий, пэтэушник, на нашем заводе работал. Таких в нашей школе вслух считали конченными неудачниками. С другой стороны — герой, космонавт, офицер. Красавец, в конце концов. Но чужой, нутром они как-то чуяли.

Я сейчас рада, что чувствовала это тогда, и полюбила Гагарина взрослой, когда никто мне не мешал.

В 1984 году у того люберецкого ПТУ, где учился Гагарин, поставили памятник. Он почему-то очень понравился англичанам. И через 27 лет после открытия памятника в Люберцах точно такой же памятник появился в Лондоне, на аллее Мэлл, ведущей к Букингемскому дворцу, напротив Британского совета. Там он простоял полтора года, а потом переехал к королевской обсерватории в Гринвич.

Гуляла там как-то — нет, вообще не похоже на Люберцы.

Гарнизон

Люберецкий гарнизон был очень странным явлением природы. Город в городе: такие же дома, магазины, парикмахерские, стадион, кино в Доме офицеров, музыкальная школа и бальные танцы — только за забором: три проходных, пропуска, патрули, «стой-кто-идёт». Чтобы попасть туда простому люберецкому смертному, принимающей стороне нужно было сообщить в комендатуру о вашем визите — дата, время, цель, сколько пробудете, — и тогда вам выписывался пропуск. На пропуске нужно было расписаться — и вам, и принимающей стороне, а на выходе сдать дежурному солдатику, который внимательно всю эту хренотень сверял с вашим паспортом. Солдатики были из стройбата, и в основном из туркменских или узбекских кишлаков, читали они медленно, ничего не понимали, но им было скучно, поэтому они выспрашивали дополнительно: кто, что, зачем. Впрочем, попадались и мажоры — чьи-то сынки, загремевшие в армию, которых могли пристроить служить рядом с Москвой. Эти ничем не интересовались, разве что нами, школьницами.

Впрочем, школьницами на проходной интересовались абсолютно все. Класса с пятого проблема «как