Анискин и Ботичелли. Киноповесть - Виль Липатов

Без рясы отец Владимир казался совершенно незнакомым человеком – он был в узких черных брюках, в белой силоновой рубашке, распахнутой на сильной груди, брюки стягивал широкий офицерский ремень; очень шли к белой рубашке волнистые волосы, матовый цвет лица, прекрасные черные глаза.

– Я весь к вашим услугам, – сказал поп, садясь в кресло. – Вам будет удобнее, если вы сядете за стол…

Анискин немного подумал.

– Сажусь! – сказал он. – Прошу рассказать все и по порядку. Ничего не скрывать! Не утаивать! Не пропускать!

– Боже, – воскликнул отец Владимир, – да мне нечего рассказывать… Прибегает пономарь и вопит, как зарезанный: «Батюшка, нас обворовали!» Пошел за ним – действительно, обворовали… Вот и все, Федор Ива… Прошу простить! Вот и все, участковый инспектор…

– Ну, это мы еще посмотрим, все или не все! – сухо сказал Анискин. – Буду задавать вопросы, но прежде чем начну, прошу пригласить пономаря…

– Пономаря? – переспросил отец Владимир и замялся, смутился так, что по-молодому покраснел. – Пономаря? Видите ли, пономарь… – И невольно перешел на свой поповский напев. – Весьма прискорбно и горестно сообщить вам, что плоть и дух пономаря…

Анискин остановил его предупреждающим движением руки.

– Знаю, – сказал он, – пономарь второй день… Ох, не уехал бы он у меня в райцентр на цельные пятнадцать суток!… Продолжаем писать протокола… Отвечайте на первый вопрос: кто за последнее время стал посещать церковь из новичков? Вы всех прихожан знаете, так вот и отвечайте, кто новенький появился…

– Тэ-тэ-тэ! – обрадовался отец Владимир. – Понимаю ваш вопрос… За последние несколько месяцев церковь стали посещать следующие новички… Буровских Юрий сын Алексеев…

Кабинет исчез, появилось церковное крыльцо, на которое поднимался «шабашник» Юрий Буровских – ковбойка распахнута, джинсы; гитару держит под мышкой…

– …Сидоров Георгий сын Иванов…

В церкви с рассеянным видом стоял рабочий-геолог. К нему подошла согбенная старушка, зло и резко сдернула с головы кепку, прошипела: «Срамец!…»

– …Косая Вера дочь Иванова…

С елейным лицом и подобранными тонкими губами отвешивала поясные поклоны женщина средних лет, одетая почти по-монашески…

Потный и сердитый от необходимости писать протокол, Анискин зло поставил последнюю точку, разулыбавшись солнечно, поднялся, массируя поясницу, торжествующе произнес:

– Кончил писать протокола! Точка! Прошу прочитать и написать: «Прочитано и с моих слов записано верно!» И – подпись…

Отец Владимир поднялся с кресла, просительно сложив руки на груди, смотрел на участкового такими глазами, что Анискин удивленно задрал на лоб подвижную левую бровь.

– Участковый инспектор, Федор Иванович, – почти жалобно сказал поп. – Только, ради бога, не отказывайте, не обидьте ваших поклонников и доброжелателей… Извольте, если хоть не откушать, так чайку попить… Мы с женой будем искренне счастливы, если… Ради бога, не отказывайте, Федор Иванович!

На лице участкового появилось выражение, которое мы уже видели в те минуты, когда он вспоминал, как сорок лет назад сбивал колокола.

– Не откажите, Федор Иванович, вашим истинным доброжелателям…

– Спасибо! – медленно ответил участковый и улыбнулся. – А сколько вам лет, гражданин поп?

– Двадцать пять, – неожиданно грустно и тоскливо ответил отец Владимир. – На Первомай двадцать пять исполнилось… Идите за мной, Федор Иванович…

В гостиной-столовой, обставленной еще более изысканно, чем кабинет и другие комнаты, участковый Анискин в трех шагах от порога застыл каменным изваянием, так как увидел он такое, чего видеть не ожидал… На поролоновом диване, среди ярких подушек, возле огромного транзистора иностранной марки, из которого лилась джазовая музыка, полусидела, полулежала молодая девушка необычной красоты и современности. Милую голову ее обрамляли пышные белокурые волосы, мягко синели глаза, короткое домашнее платье открывало полукружья грудей и длинные ноги в туфлях, вышитых бисером.

Она вскочила с дивана, бросившись к участковому, остановилась перед ним, тонкая, стройная, колеблющаяся.

– Здравствуйте, Федор Иванович! – ласково и радостно проговорила она и протянула Анискину узкую изящную ладошку. – Если бы вы знали, как я рада… Проходите, проходите, милый Федор Иванович!

Анискин машинально пожал руку, вежливо поклонился, потом, обернувшись к отцу Владимиру, вопросительно посмотрел на него.

– Моя жена Лариса Дмитриевна! – с улыбкой произнес поп и неожиданно весело, заливисто, по-мальчишески захохотал. – Лариска, а ведь Федор Иванович тебя не узнал…

– Ой! – воскликнула попадья и тоже принялась заливисто хохотать. – Ой, я и забыла, что меня узнать нельзя…

Легкая, как коза, она стремглав выскочила из гостиной, буквально через три секунды вернулась, и Анискин опять задрал на лоб бровь – перед мим стояла знакомая попадья. Это была уже не девушка и даже не молодая женщина, так как на ней было серое платье, голову плотно обхватывал серый же головной платок, на ногах темнели грубые ботинки.

– Во! – проговорил Анискин. – Узнаю… форменная попадья.

Анискин и отец Владимир уже сидели возле низкого столика, когда двери в гостиную широко открылись и молодая прекрасная попадья вкатила маленький столик на колесиках. Он неслышно двигался по мягкому ковру, и прямо под нос участкового подплывали щедрые яства – бутылки с коньяком, водкой и вином, розовые ломти обской осетрины, жаркая желтизна лимонов, колбасные монеты разной величины и цвета, селедка с колечками лука в пасти, паштеты, салаты.

– Не погнушайтесь приглашением! – пропел по-оперному отец Владимир. – Понимаю, Федор Иванович, всем сердцем понимаю, а умом тем паче, сколь много неудобства заключается в винопийстве с попом для представителя советской власти, но… Я с вами совершенно откровенен, Федор Иванович, откровенен потому, что вы именно тот человек, который не продаст меня людям в церкви власть предержащим… А нам с Ларисой скучно! Кроме стариков и старух богомолок, в этом доме никто не бывает. Грустно-грустно, Федор Иванович, как хотите, так и принимайте мои слова…

– Я этих старух богомолок видеть не могу! – гневно воскликнула попадья. – Вы можете себе это представить, Федор Иванович? Брр!

Отец Владимир мягко улыбнулся.

– Жена, как и полагается женщине, слишком резка в оценках, – сказал он. – Но ее гнев и почву реальную имеет. Здешние старухи богомолки с присущими сибирскому характеру прямолинейностью и решительностью правовернее самого господа бога.

– Да, да! – вскричала попадья. – Они все против нас… Вы ведь знаете, Федор Иванович, что Володя работал в Ромске. Ах, какая это была жизнь! – Она сладостно зажмурилась. – Ах, какая это была жизнь! После службы Володя приходил домой, мы переодевались и шли, куда хотели. Понимаете, Федор Иванович, в большом городе нас никто не знал! Мы ходили в театр, в кино, даже на бега. Я так счастливо играла! Я однажды выиграла сто рублей, вы представляете, Федор Иванович! Но Володю перевели из Ромска. Отец благочинный застал его вместе со мной в ресторане…

– Было такое дело! – добродушно согласился отец Владимир.

Попадья гневно взмахнула сжатыми кулачками:

– Представляете, он топал на Володю ногами! А я вот до сих пор спрашиваю: почему сам благочинный оказался в ресторане?

Попадья вскочила, пробежала на стройных ножках по ковру, всплеснула руками. Отец Владимир мягко и любяще посмотрел на нее.

– Успокойся, Лариса, – тихо сказал он. – Бытие наше есть печально и бессмысленно, однако выхода не вижу… Не вижу выхода…

Отец Владимир немного помолчал, затем встрепенулся.

– Ради бога, простите нас, Федор Иванович, ради бога, простите! Совсем мы вас заморочили…

Попадья враз повеселела.

– Давайте обедать! – воскликнула она.

Анискин сидел неподвижно, с непонятной улыбкой на лице, но спокойный, мягкий, почти сочувствующий. Сам себе согласно кивнув, он неторопливо посмотрел на часы, поднялся.

– Спасибо, Лариса Дмитриевна! – мягко поблагодарил он. – Спасибо и вам, Владимир Сергеевич, но… Дела, дела, дела! – Анискин провел ребром ладони по горлу. – Вот по сию пору – дела! Да и кормленный я, хорошо кормленный… Так что еще раз сердечное спасибо! И – до свидания!

Уже сделав полшага к выходу, участковый бросил невольный взгляд на царские яства и незаметно для попа и попадьи проглотил слюну.

Солнце спускалось к розовеющей излучине Оби, все кругом тоже порозовело, расширилось; длинные и прозрачные лучи пронизывали деревню тонкими веселыми всполохами, купались на дороге в тяжелой, как свинец, пыли. Уже возвращались с пастбища сытые коровы, благодушно пощелкивал бич, и было все-таки так тихо, светло и мягко, как бывает только вечером на берегу Оби.

Участковый Анискин медленно поднимался на крыльцо малюсенького, дряхлого, покосившегося дома. На завалинке росла дикая трава, крыша провалилась, на крыльце не хватало двух ступенек. Войдя в сени, он остановился, прислушался. Доносился из-за тонких, перекошенных, щелястых дверей пьяный гомон, крик и пение. Анискин постучал, не дождавшись ответа, открыл двери.