Собрание сочинений в трех томах. Том 1. - Гавриил Троепольский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Факты — подождут, «как поставить вопрос»[14] — вот что важно для такого направления.
Как повсюду у Троепольского, знание людей этого рода, их устройства — поразительное. Схвачено типовое: повадки, язык, способы рассуждения, правила морали. Снова вскрыта механика неправедного, постыдного дела, но разрушена она иным, чем в «Кандидате наук», путем. Колхозники не ждут помощи со стороны, не пишут жалоб и заявлений, а сами, ввергнув постояльцев в поистине смешное, дурацкое положение, заставляют их удалиться несолоно хлебавши. Писателю удалось выявить всю вредность постояльческого занятия, его трусливую подоплеку, его неспособность пересилить веселое здравомыслие народа.
Быстро получив признание как писатель сатирический, Троепольский не мог не задуматься над положением и перспективами жанра сатиры, над своим к нему отношением, над природой собственного таланта.
Отстаивая правомочность жанра, его пользу, как бы даже обороняя его, Троепольский объяснял: «Советская сатира не есть обличение нашего общества вообще; советская сатира есть обличение сил, мешающих движению общества вперед», «сама борьба со старым есть главная суть положительного элемента в обществе, в человеке»[15].
Очищающая, оздоровительная работа сатиры для Троепольского очевидна. Сатирическое отрицание представало необходимой частью созидательного процесса, нормального развития общества и человека.
Замечая, что его собственный сатирический дар редко пробивается беспримесно, в «чистом» виде, как бы не желает безраздельно владеть миром повести или рассказа, Троепольский пытался это как-то понять и обосновать. В статье «Точная цель, ясные перспективы» (1961) он писал: «Мне кажется, что в наше время и лирика, и легкая улыбка, и юмор, и злой смех, и негодование должны объединяться в сатирическом произведении, чередоваться в зависимости от того, о ком (разрядка автора. — И. Д.) пишет художник». И продолжал: «И в сатирической вещи можно одним куском неба, родного и любимого, или прелестным тихим ясным утром, или могучим простором поля „придавить“ любого подлеца, прилепившегося в нашей жизни, как бы он ни был умен „применительно к подлости“»[16].
«Записки агронома», «Кандидат наук», «Постояльцы» действительно вобрали и злой негодующий смех, и добрую улыбку, и лирические признания, и высокую патетику, и деловую речь о насущном. Троепольскому казалось, что «смешение», «объединение» жанров — возможный дальнейший путь советской сатиры, но это был именно его путь.
А. Твардовский находил в «Кандидате наук» «стилевой разнобой»: «реалистическое письмо (с публицистическими заострениями) в отношении положительных героев и крайняя условность сатирического гротеска в отношении „кандидатов“ и „докторов“»[17]. И сам же признавал: «Это исправить невозможно»[18] и печатал повесть в «Новом мире» — во имя ее «сильных сторон»[19], понимая, что у каждого писателя свои «законы».
Закон «смешения» — не бесспорный закон. Соединить под одним небом полубезумный конторский мир Карлюка и реальный, здравый мир «человека в кирзовых сапогах»[20], агронома Егорова, с художественной убедительностью действительно трудно. Их одновременное присутствие в жизни странно, переходы от сатирически освещенных лиц и событий к лицам и событиям, словно вышедшим из очерковой литературы тех лет, поначалу слишком заметны.
Но вот в какой-то момент понимаешь: такое «двоемирие» возможно, фантасмагорические силы и фигуры типа Карлюка — Чернохарова входят в состав реальной жизни, и велика заслуга писателя, разглядевшего их под покровом деловитости, серьезности, непогрешимости и постигшей их бесчеловечности.
В «Постояльцах» реалистический материал также обширен, а драматический любовный треугольник то и дело вклинивается в сатирический сюжет.
«Разнобой» налицо, но сатира здесь сильнее, полнокровнее прочего, да и конфликт разрешается по законам веселого жанра. И потому не «смешением» стилей хороша пьеса, а победительным смехом, метким народным словом, изгоняющим постояльцев — странных, будто иноязычных существ какого-то далекого, не очень понятного мира.
Мысль Троепольского о сатире, как «смешении» жанров, отражает и отношения художника с действительностью, с обществом, и своеобразие его таланта, его жизненного опыта, и особенности его мироощущения, личной философии.
Не считаясь ни с какими правилами, в книгах Троепольского ищут выхода его публицистический темперамент, искренность, лирика, поэтическое чувство красоты, здравый ум земледельца, неуклонное стремление к правде, давнее и органическое знание деревенского труда и быта.
За «смешением» жанров открывается и присущее писателю понимание человеческого мира: «Сама жизнь — смешение: добро и зло, счастье и несчастье, смех и горе, правда и ложь живут рядом, и так близко друг к другу, что иногда трудно отличить одно от другого»[21].
Потому-то и надо «писать обо всем»: «Если писать только о добре, то для зла — это находка, блеск; если писать только о счастье, то люди перестанут видеть несчастных и в конце концов не будут их замечать; если писать только о серьезно-прекрасном, то люди перестанут смеяться над безобразным»[22].
Такое широкое понимание жизни сатирический взгляд не вмещал; необходимо было эпическое повествование (роман «Чернозем», 1961), да и жанр «записок» таил в себе еще много неиспользованных возможностей.
Рассказом «Экзамен на здравый смысл» (1961) Троепольский завершил — в главном — мучившую его тему псевдонауки и псевдоученых. Беспощаднее сатира его, кажется, уже не будет — чувство справедливости утолено. В голосе рассказчика можно расслышать новые интонации, в них больше мягкой доброжелательности, доверительности, мудрого всеразумения. Позднее, в повести «Белый Бим Черное ухо», они зазвучат с поразительной силой, трогая наши сердца, укрепляя в них доброту и милосердие.
В «Экзамене на здравый смысл» бывалый человек, ученый-агроном, пересказывает свой «сатирический сон». Там, во сне, великий экзаменатор — Здравый смысл — развенчивает мнимых мужей науки, уличая их в невежестве и схоластике. Есть что-то трогательное в таком сюжетном повороте: не так ли в детских снах и грезах карают сильного обидчика?
Троепольский никогда не путал здравого смысла с умеренностью и аккуратностью, с послушанием и корыстным расчетом. Не случайно экзамен на здравый смысл выдерживает Мария Петровна Сарова, женщина «честнейшей души»[23], гонимая при жизни за несоответствие своих научных поисков требованиям начальства. «Это была женщина-герой!»[24] — восклицает рассказчик. Героизм выстаивающего здравого смысла — вовсе не парадокс. Здравый смысл исходит из народного опыта и пользы, из осмысленного, последовательно-нравственного отношения ко всему на свете. Иногда голос здравого смысла не слышен, но рано или поздно он пробивается, иногда, как у Троепольского, метким народным словом, иронической усмешкой, побеждающим праздничным смехом.
«Жизнь идет, — любит повторять писатель, то с радостью и надеждой, то с печалью и болью. — Жизнь идет. Она стучится в сердце каждого. Иное сердце отзовется, а иное останется глухим. Но все равно жизнь идет»[25].
Идет — и ничего тут не поделаешь, не остановишь, не иссушишь, не повернешь вспять. И, кажется, все дороже, ближе и понятнее писателю неудержимое движение жизни, ее правда и красота, ее врачующая сила, отторгающая все искусственное и чужеродное.
Идет жизнь — значит, шумят благодатные дожди, дышит чернозем, торжествует здравый смысл природы и человека.
Однажды Троепольский сказал, что хороший прозаик должен быть поэтом. Вероятно, он имел в виду, что писатель должен видеть и понимать красоту живого мира. Сам Троепольский никогда не коллекционировал с профессиональным тщанием поэтические наблюдения. Он смотрел на мир глазами агронома, охотника, сельского жителя, глазами «человека жизненной практики», без предвзятости и умысла. Словно от далеких предшественников, русских писателей прошлого века, ему передалось драгоценное качество — отсутствие профессионализма. Именно оно восхищало западных читателей и знатоков[26]. Известны слова Мериме, обращенные к Тургеневу: «Ваша поэзия ищет прежде всего правду, а красота потом является сама собой»[27]. «Правдой надо жить, как растение живет солнцем»[28], — писал Троепольский, и это было главным, остальное возникло как продолжение.
Были «Записки агронома», придет черед «запискам» хозяина Бима, а «тетради охотника» образовали повесть «В камышах» (1963). Тут не однообразие формы, тут стремление к достоверности, к естественности, тут нежелание или даже невозможность отделить повествователя от материала, превратить его в стороннего наблюдателя. У авторов «записок» и «тетрадей» разные имена, но по сути это все один и тот же наш собеседник, поживший, повидавший виды, внимательный и добрый человек. Годы не проходят даром, этот голос станет мягче, печальнее, тревожнее, но пока Тихон Иванович Перегудов ведет свою лодочку сквозь камыши, и душа его покойна и счастлива, и радостен его рассказ о красоте Тихой Ольхи, о друзьях-охотниках, людях такой близкой и понятной крестьянской судьбы.