Озеро юности - Алексей Корепанов

И все. Исчезло лицо, угас лунный камень. Все. Была ночь и тишина, были звезды в ночи и маленькое озеро под звездами, и растаял легкий сгусток тумана, и не слышно было плеска в спящих камышах.

И он ушел ночью назад, ушел, осыпанный звездной пылью, ушел

медленно и осторожно, словно боясь расплескать, спугнуть что-то.

Он не вернулся к озеру при свете дня, потому что не хотел видеть

его под солнцем, и не возвращался звездными ночами, потому

что знал: чудеса не повторяются.

Он понимал, что виновата ночь и пятнадцать лет, и неясный трепет в душе. Понимал, что воображение просто приняло желаемое за действительное. Понимал.

И все-таки знал, что там, в ночи, в маленьком безымянном озере осталась наяда. Аэйна. Его Аэйна.

Через несколько дней он уехал с мамой на юг, а следующим летом сдавал выпускные экзамены в школе и приемные в институт, и лето пропало в жарком каменном городе.

В студенческие годы он иногда - но все реже и реже - вспоминал

о той ночной встрече и говорил себе: "Обязательно летом выберусь

в деревню и ночью опять разыщу то озеро", - но набегали дела и

все забывалось, а летом вместе с однокурсниками он отправлялся

строить фермы и дороги, потому что студенческий строительный

это было здорово - и постепенно забывалась та звездная ночь, трава, влажная от росы, и легкий плеск в темноте.

Так незаметно прошли годы учебы и наступил тот день, когда он сел в поезд и уехал по распределению очень далеко от озера, мамы и родного города.

Шло время, но его не тянуло назад. Его не тянуло назад, потому

что он боялся пораниться о воспоминания юности. Медленно закрутилось колесо похожих друг на друга дней - пять рабочих, два входных, пять рабочих, два выходных - медленно закрутилось, постепенно стирая память о прошлом...

И не было никакой Аэйны, не было звездного света, сгустка тумана и влажной травы. Все осталось в юности, на самом дне ушедших пятнадцати лет, когда чувства были подобны большим белым цветам.

Кстати, он вспомнил, откуда взял это сравнение. Конечно, не

сам придумал. С большими белыми цветами сравнивал чувства Александр Блок.

...Дождь все также назойливо шуршал по стеклу, словно за окном гостиницы осторожно шевелился огромный грустный зверь. Никитин встал, покосился на темное окно, вздохнул и начал раздеваться.

Заснул он только под утро.

А потом он вернулся из командировки, занял место за рабочим столом и погрузился в составление квартального отчета. Близился конец квартала. Обыденность сомкнула серые воды над его головой, и как всегда без скрипа, рывков и неожиданных остановок медленно закрутилось колесо. И опять иногда привычно вспоминались слова Сенеки, но только уж если совсем прихватывало.

...Тот июньский день ничем не выделялся из рядовой серии "пять рабочих, два выходных". Никитин возвращался домой, исправно отсидев за столом восемь часов. Над домами барабанным боем взлетали дробные удары доминошников. Он шагал по бесконечному пыльному двору, изрезанному забытыми траншеями, забросанному всяким строительным мусором, уступал дорогу мальчишкам-велосипедистам, лавировал среди гоняющей мяч детворы. В розовеющем закатном небе мерцала яркая голубая звезда - это на самом верху взгромоздившегося над степью очередного многоэтажного чудовища трепетал огонь электросварки.

Никитин зашел в свой подъезд и открыл почтовый ящик. И на пол

упала открытка. Обыкновенная открытка с изображением какого-то

пейзажа.

Никитин немного постоял, разглядывая сверху этот пейзаж, потом наклонился и поднял открытку.

"Приезжай. Жду. Аэйна".

Сказка? Сон?

Вечером Никитин долго стоял на балконе, курил, смотрел в слепое городское небо.

А утром зашел к начальнику отдела и попросил отпуск на три дня.

За свой счет. И так попросил, что начальник молча кивнул и не стал ни о чем расспрашивать.

В наш век не существует проблемы больших расстояний, поэтому

очень скоро Никитин уже шагал вдоль берега той самой речки, текущей из далеких-далеких краев, которые, наверное, и называются Юностью.

Он заранее скептически усмехался и мысленно иронизировал над

собой, потому что помнил ту блоковскую фразу о больших белых цветах, и помнил еще, что тогда Блоку было всего лишь двадцать с небольшим.

Но когда в звездной пыли вновь скользнуло к нему над темной водой озерца легкое облачко, он шепнул: "Здравствуй, Аэйна!" - хотя боялся, что не сможет произнести эти слова.

...И если бы Никитину сказали, что ту открытку написал он сам

он бы просто недоуменно пожал плечами.

Кировоград, 1980.