Друзей моих прекрасные черты. Воспоминания - Борис Пастухов

Некоторые из великих футболистов нашего времени вышли со стадиона «Красного пролетария», и мы их всех, конечно, прекрасно знали. А они были тогда простыми и доступными ребятами. Но пронести чемоданчик со спортивной формой за самим великим Анатолием Исаевым или Крутиковым… О! Это было событие, которое запоминалось на всю жизнь!

Во все остальные дни недели на стадионе тренировались молодые спортсмены, и мы там бегали по дорожкам, прыгали, метали гранаты и копья, вовсю работала наша спортивная школа.

В первые дни войны футбольное поле было изрыто окопами. Там были установлены зенитки, в землянках и блиндажах жили зенитчики, охранявшие московское небо (как мне запомнилось, в основном это были женщины).

Хорошо помню, как началась война. Мне было уже почти семь лет, и я запомнил хмурых людей, стоявших на улице возле больших жестяных громкоговорителей в ожидании новостей с фронта. Мне была непонятна тревога людей. Мальчишки искренне радовались войне. Во-первых, на фронте можно совершить подвиги и прославиться. Тем более что победить любого врага для нашей великой Красной армии, конечно, не составит никакого труда. Опасались только того, что война быстро кончится и мы не успеем повоевать.

Нас, мальчишек, очень интересовало то, что будет в подвалах, которые оборудовались как бомбоубежища.

Авианалеты, особенно самые первые, были сильные и опасные.

Рядом с нашим двором располагался военный завод по ремонту автомобилей. И вот во время первых авиационных налетов бомбы попали в аккумуляторный цех. По всем окрестностям были разбросаны свинцовые рамки и пластмассовые куски батарей, и мы все это собирали. Рядом была Морозовская больница, и думаю, что медикам тоже нелегко пришлось в эти первые дни войны и воздушных налетов.

Я, к великому моему сожалению, не был допущен в те команды, которые во время бомбежек поднимались на крыши домов и гасили зажигалки. Лет мне было маловато, да и мама крепко держала меня за руку. Я был у нее один, и она очень за меня переживала.

Ну а прямо напротив нашего дома располагался сам великий Гознак, который печатал деньги и чеканил ордена. Его замечательный коллектив всегда шел на демонстрациях в первой или второй колонне.

Иногда нам, ребятам, удавалось пристроиться и пройти по Красной площади вместе со взрослыми.

На демонстрации я ходил и потом, когда стал студентом, уже в колонне Бауманского района, которая обычно была замыкающей. И когда часов в шесть мы завершали прохождение, Сталин всегда стоял на трибуне Мавзолея.

Потом демонстрацию трудящихся начали все больше «подрезать», пока не свели ее прохождение к часу с небольшим, чтобы не утомлять наших стареющих вождей.

Мог ли я в детстве предположить, что когда-то пройду по Красной площади, ассистируя знаменосцу – это был один из заместителей председателя Московского совета (вице-мэр по-нынешнему). Слева от знаменосца всегда шел руководитель профсоюзов, справа – комсомола.

Только одна проблема мучила меня – ассистенту знаменосца нужно было быть обязательно в шляпе и в каком-то светлом пальто или плаще. Шляп я не любил, и вот мне приходилось с женой накануне праздника отправляться в магазин и подбирать шляпу к светлому пальто. Целая история.

Но не будем забегать так далеко вперед, вернемся в наш любимый просторный двор, в нашу замечательную коммунальную квартиру, где было много разных интересных людей, таких, которые работали день и ночь, как наш железнодорожник – «полковник тяги».

Мы обитали на третьем этаже, а на втором, почти что под нами, жил мужчина – заслуженный рабочий. Его портрет с медалью «За трудовую доблесть» на груди был однажды помещен в журнале «Огонек». Этот гражданин частенько бывал на стадионе «Родина».

Если вспоминать о том, что оказало на меня большое влияние, то никак нельзя пропустить пионерский лагерь Метростроя в Балабанове. Метрострой тогда был великой организацией, и лагерь был большой. Существовала даже песня «Балабановский «Артек» – гимн нашего лагеря. Я приобрел там замечательных друзей. Много чистой радости и романтики почерпнули мы из тех пионерских лет.

Про пионерский период можно рассказывать бесконечно. Но нашим родителям приходилось нелегко. По воскресеньям моя мама, вместе с множеством других мам, отправлялась ко мне на свидание. Путь-то был неблизкий. Сто километров на поезде да еще от станции пешком километров пять. Конечно, она везла мне что-то поесть, хотя прекрасно знала, что в лагере нас кормят хорошо. Но мама есть мама, и ей кажется, что никто и никогда не накормит ребенка так, как это сделает она.

Ну, хочешь не хочешь, поесть надо было, чтобы маму не обидеть, а что-то мы прятали и потом отдавали эти домашние деликатесы немецким военнопленным, которые неподалеку от лагеря косили траву…

Тогда, в лагере, я увлекся художественным словом и впервые был очарован волшебной красотой поэзии. Для меня показалось истинным чудом, что обычные вроде бы слова вдруг приобретают чудесную красоту музыки и звучат так, что сердце замирает или начинает биться как-то по-особенному.

На праздниках в лагере я читал стихи Константина Симонова:

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,Как шли бесконечные, злые дожди,Как кринки несли нам усталые женщины,Прижав, как детей, от дождя их к груди…

И мой голос пресекался от волнения.

А неподалеку от нас махали косами эти самые немцы, которые совсем недавно с огнем и мечом шли по нашей земле и которых мы теперь жалели и несли им гостинцы и хлеб из пионерской столовой.

Лекарство от Сталина

Школу я окончил в 1952 году.

В апреле, это бывает каждый год, собираются мои одноклассники. В самом начале нас было сорок, сколько соберется теперь? Те, кто звонил мне, сказали, что они договорились с тринадцатью и, может быть, еще кто-нибудь объявится…

Каждый год нас все меньше, и не хочется думать, сколько будет на следующий год. Теперь случается, что вместо тех, кто ушел от нас навсегда, приходят их дети и даже внуки. Мы принимаем их с радостью.

Подумать только, ведь сколько лет прошло! Пожалуй, что нам, оставшимся, следует благодарить судьбу за такую большую, сложную, интересную жизнь.

Школа наша располагалась на Шаболовке. Почему меня записали в эту школу, не знаю. Получилось, что жил я в Москворецком районе, а учился в Ленинском, но все равно, хорошо, что так получилось.

Никогда не забуду свою первую учительницу Клавдию Николаевну Пронину. И вот теперь, когда наш класс собирается, мы ее всегда вспоминаем. Были и другие замечательные учителя, например Михаил Никанорович Круковский. Он преподавал литературу. По большим праздникам он надевал ордена, особенно выделялся орден Ленина. На фронт его не взяли, потому что он очень плохо видел. Всю жизнь он проработал в школе и много десятков лет был директором школы.

Перед самым выпуском Михаил Никанорович почему-то перебросил меня из родного 10-го «А» в 10-й «Б». Понятно, что для меня, проучившегося все время в одном классе, это стало настоящей трагедией. К тому же 10-й «Б» был собран отовсюду, как говорится, с бору по сосенке, и нормального коллектива там не было и в помине. Хотя имелись настоящие звезды. Например, один мальчик пел в Большом театре. Надо сказать, что в этом классе учились жильцы элитного дома, что на Калужской Заставе, в одном крыле которого обитали кагэбэшники, и несколько ребят оттуда ходили в школу в бостоновых гимнастерках и сверкающих черных офицерских сапогах. Учились они в основном плохо.

Кинули меня в этот 10-й «Б», чтобы участвовать в наведении порядка, так прямо и объяснил мне Михаил Никанорович. Ну, я спортсмен и вполне здоровый малый. Из средств убеждения самым эффективным считал кулак, и я не стеснялся, если приходил к мысли, что силовое воспитательное воздействие необходимо.

В 10-м «Б» среди моих новых одноклассников был один особенный экземпляр, который требовал именно такого внимания. Красавец в бостоновом полувоенном френче – Кузьмин. Кажется, его звали Володя. Вот он (как я ни старался) в коллектив так и не влился.

Моим же главным воспитателем была мама, незабвенная Елизавета Сергеевна Пастухова. Всем лучшим в моей жизни я обязан именно ей.

Отца помню смутно. Он был рабочим на заводе имени Владимира Ильича, потом служил в армии. В феврале 1942 года на Волховском фронте был тяжело ранен, лежал в госпитале, но не выжил.

Долго я потом искал его захоронение. И ведь нашел!

Удивительным, чудесным образом, когда уже сам почти перестал верить в успех. Куда я только ни обращался, куда ни посылал запросы, везде отвечали: «Не знаем, неизвестно». Кто-то мне посоветовал: в Ленинграде хранится архив военных госпиталей – обратитесь туда. Раз умер в госпитале, у них могут быть на него бумаги. Я обратился и действительно, почти без задержки, получил ответ. Мне сообщили, что мой отец похоронен в Вологде на городском кладбище. Я отправился в Вологду, в городской архив. Там оказались удивительно милые и чуткие люди. Они подняли списки, нашли книгу захоронений военных времен, и там мой отец значился как умерший в госпитале и было названо место захоронения. После этого найти могилу уже не составило труда.