Дневники Берии — не фальшивка! Новые доказательства - Сергей Кремлёв

В своих комментариях я особо подчёркивал, что в тех местах дневника, где ЛИ Берия касается атомной тематики, он весьма аккуратен и, как правило, пользуется иносказаниями или кодовыми обозначениями, и это объясняется особой дисциплиной мышления, которая вырабатывалась у автора дневника десятилетиями.

И вновь — профессор Козлов:

«…Возможно ли такое, задается вопросом публикатор и комментатор «Личного дневника» Берии С. Кремлёв? И дает положительный ответ на этот вопрос, неизбежно возникающий у каждого читателя этого документального исторического источника. И мы должны согласиться с тем, что такая возможность не может быть исключена. Вели же дневники высокопоставленные царские сановники XIX — начала XX в., да и сам последний российский император Николай II не был чужд этому увлечению. Правда, то были в своем большинстве сановники-интеллектуалы, желавшие зафиксировать историю сквозь призму своего восприятия происходившего. А тут всего лишь действительно эффективный «сталинский менеджер», прагматик, думавший больше о цели, нежели о средствах ее достижения, тем более о времени. Да и время было не царское — подобного рода документы (о чем Берия знал не понаслышке), случалось, становились свидетельствами не о времени, а обвинения. Однако все могло быть — терапия души с помощью личных дневников явление известное и независимое от служебной, политической и общественной иерархии их авторов…»

Что можно сказать о рассуждениях профессора Козлова относительно того, что личные дневники были-де более естественными для высокопоставленных царских сановников XIX — начала XX в., в том числе для такого «интеллектуала», как император Николай II, а не для «сталинского менеджера» и прагматика, якобы «думавшего больше о цели, нежели о средствах её достижения»?

Во-первых, профессор Козлов совершенно зря так высоко отзывается о царских сановниках и их венценосном руководителе. И уж тем менее у профессора Козлова имеются основания не очень-то высоко ценить уровень и внутренний мир сталинских соратников.

Царские «интеллектуалы» в XIX веке и начале XX века, презирая народ, обеспечили России лишь тотальную отсталость (чему доказательство — статистика), прогрессирующую долговую кабалу и бездарные конфликты на Дальнем Востоке и в Европе.

А Сталин и «сталинские менеджеры» в срок всего десяти лет после разрухи двух войн вместе с народом сделали Россию первой державой Европы.

Это ведь факт!

Во-вторых, вполне достоверные, ныне опубликованные документы, в том числе — Атомного проекта СССР, доказывают, что Л. П. Берия, как и сам И. В. Сталин, думал о средствах достижения цели достаточно много и избирал, как правило, вполне достойные и исторически обусловленные средства.

В-третьих, и цели у них были вполне достойные, что доказывается прежде всего статистикой сталинской эпохи, в том числе — и социальной, о чём профессор Козлов не знать не может, как не может не знать он и о существовании дневников ряда государственных деятелей СССР во времена Сталина.

Вести дневники тогда не боялись — если занимались государственными проблемами, а не политическими шашнями.

Впрочем, далее «бык» берётся профессором «за рога» и утверждается:

«…уже «Предисловие публикатора», где рассказывается история обретения им (мной. — С. Б.) «Личного дневника» Берии, вызывает не просто сомнения в его подлинности, но и рождает уверенную гипотезу о том, что перед нами подложный, т. е. сфальсифицированный по каким-то причинам, документальный исторический источник».

Итак, уже в начале статьи, ещё до сообщения каких-либо соображений и замечаний по существу, предвосхищая и анализ, и синтез, профессор Козлов делает, по сути, вывод («уверенная гипотеза») о том, что мы имеем дело с подлогом. Подобное заявление в устах серьёзного учёного выглядит — да позволено будет и мне высказать уверенную гипотезу — как свидетельство не объективного подхода, а выполнения, по тем или иным причинам, некоего недобросовестного социального заказа. Искренняя же уверенность обычно является результатом анализа, а не его предпосылкой.

Профессор Козлов пишет:

«Около Кремля, в Александровском саду, на скамейке после странной (ничего странного я в ней не нашёл! — С. К.) беседы его (дневник. — С. Б.) передает в 2008 г. Кремлёву седовласый старец «Павел Лаврентьевич». Выступая от некоей группы единомышленников (местоимение «мы» постоянно звучит в его речи), он выказывает похвалу книге Кремлёва «Берия. Лучший менеджер XX в.», вышедшей в 2007 г., и этим объясняет передачу для издания именно ему «Личного дневника» Берии.

В передаче Кремлёва это звучит так: «…после прочтения вашего «Берии» я понял, что наконец-то появилась книга, которая позволяет всё расставить на свои места. Мне нравится ваша позиция, Сергей Тарасович, вы написали о Берии глубоко и смело. Я бы сказал, что вы написали о Берии в стиле Берии, который не терпел виляния вокруг да около… И я решил, что лучшего варианта, чем вы, не найду. Мы хотим, чтобы вы не просто опубликовали эти дневники, но вдумчиво подготовили их к печати и прокомментировали их» (т. 1, с. 9)…»

Что ж, всё верно, так оно и было. И даже профессор Козлов не отрицает того, что ничего невозможного в описанной мной ситуации не усматривается, и он благосклонно соглашается:

Ну что же, вполне нормальная вещь: единомышленник доверил Кремлёву издать «Личный дневник» Берии без каких-либо условий. Он стар и, хотя еще способен на крепкое рукопожатие и ясность мыслей, все же уже не может сам подготовить к изданию этот документальный исторический источник. Поэтому-то «Павел Лаврентьевич» и передает своему собеседнику-единомышленнику «электронную копию дневников». Читатель, как и Кремлёв, неизбежно должен подумать, что передаются сканированные копии оригинала «Личного дневника» Берии, которые дадут возможность по почерку автора установить их аутентичность. Но оказывается, Кремлёв стал обладателем всего лишь сканов машинописной копии оригиналов страниц «Личного дневника», изготовленной неизвестно кем и когда».

Увы, оказывается, что профессор Козлов невнимательно читал моё предисловие к первому тому и поэтому высказал некое утверждение, действительности не соответствующее. Но об этом — чуть позже, пока же вернёмся к ходу мыслей моего оппонента:

«Будущий публикатор (то есть я. — С. К .) этого документального исторического источника, разумеется, знакомый с элементарными правилами археографии и документального источниковедения, демонстрирует свое недоверие к аутентичности электронной копии машинописной копии оригинала. И тогд а «Павел Лаврентьевич» показывает ему фотокопии оригинала. «Надеюсь, — говорит он при этом, — вы достаточно знакомы с почерком Лаврентия Павловича, чтобы убедиться, что почерк автора дневника похож на бериевский. Конечно, вы не графолог, но это вам хоть какая-то дополнительная гарантия» (т. 1, с. 7). Кремлёв сообщает, что, посмотрев фотокопии, он «увидел знакомую руку». Отлично, фотокопии оригинала должны стать проверочной базой точности передачи текста в электронной копии машинописной копии. Но, увы, «Павел Лаврентьевич» от лица своих друзей заявил Кремлёву, что «мы., не имеем возможности передать вам насовсем ни фотокопию, ни ксерокопию, ни скан фотокопии» (т. 1, с. 8). Вопрос: почему же? «Павел Лаврентьевич» объясняет: «Там есть пометки, архивные легенды и прочие приметы, которые могут стать существенными для чрезмерно любопытных субъектов. А нам это ни к чему» (т. 1, с. 8). Кремлёв демонстрирует настойчивость: «А оригиналы сейчас где-то имеются?» — спрашивает он собеседника. И получает сухой ответ: «Этого я вам тоже сказать не могу» (т. 1,с. 8)…»

В этом пассаже профессор Козлов вновь повторяет своё ошибочное утверждение, и пора объяснить читателю, в чём же конкретно заключается ошибка профессора Козлова.

Должен огорчить (а возможно, обрадовать лишним «доказательством») уважаемого профессора, но он, повторяю, не очень внимательно читал предисловия к томам дневника.

У меня нигде не идёт речь о «сканах машинописной копии оригиналов».

Я получил именно электронную версию дневников, то есть лишь текст, набранный действительно неизвестно кем и когда, уже на компьютере. Фотокопии оригинала, а не машинописной копии я лишь подержал в руках. Но это были именно фотокопии рукописного оригинала.

По сути, я получил всего лишь будущую принтерную распечатку текста дневников, что, пожалуй, вполне понятно.

Если мои, как выражается, профессор Козлов, «единомышленники» имели доступ к оригиналам с возможностью снять с них фотокопии, то они и сняли с дневников, естественно, фотокопии, а не занимались утомительной перепечаткой текста на пишущей машинке.