Как Серёжа на войну ходил - Юрий Яковлевич Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пересилив себя, Серёжа оторвался от земли и увидел совсем низко, прямо над собой, желтые крылья фашистского самолета с черными крестами. И даже летчика успел разглядеть фашистского. Он увидел летучие огоньки, которые, сливаясь в одну огненную нитку, тянулись к тем, кто залег на земле.
– Что это, дед? – крикнул мальчик.
– Пули! – ответил тот и рукой сильней прижал мальчика к земле.
А потом снова стало тихо. Так тихо, что ушам больно.
Серёжа встал, осмотрелся, а солдат не увидел.
– Где солдаты, дед?
– Полегли, – мрачно ответил он и поправил шинель. – Побил их фашист.
Как появились солдаты из тумана, так и исчезли в тумане. Навсегда. Были – и нет их.
Но не все солдаты полегли. Оставшиеся в живых поднялись, отряхнули с шинелей землю и зашагали дальше тихим, охотничьим шагом. И на их синеватых штыках сверкало восходящее солнце.
А Серёжа стоял рядом с дедом и внимательно всматривался в лица уходящих в бой и всё искал глазами соседа Фёдора Фёдоровича, и дядю Егора, и санитарку, так похожую на маму. Но их не было.
И Серёжа почувствовал: в сердце забилась льдинка страха так сильно, что захотелось плакать. Но он подумал о тех, кто молча погиб от летящих с неба пуль, и о тех, кто поднялся и не побежал назад, а пошел в бой, и не позволил себе заплакать. И долго еще вспоминал родные лица тех, кто молча шагал рядом с ним.
Как это случилось? Как произошло?
Вышли они в поле. Дед долго осматривался, что-то прикидывал. Потом выбрал место у одинокого развесистого вяза и сказал:
– Здесь танкоопасное направление. Будем окапываться, рыть окоп.
– Что это такое… окоп? – спросил мальчик. – Яма?
– Окоп – солдатский дом, четыре стены, а вместо крыши небо.
– А если пойдет дождь? – поинтересовался Серёжа.
– Наденем плащ-палатки. Вот и вся крыша… солдатская. Бери лопату!
Дед поплевал на руки и взял тяжелую лопату.
И Серёжа поплевал на руки и взял лопату поменьше – малую саперную, так она называется по-военному.
И они стали рыть окоп. Земля была плотная, лопата резала ее ломтями. У деда ломти были ровные и увесистые. А у Серёжи тонкие и часто рассыпались.
– Бери на полный штык, – командовал, учил Дед.
Но «полный штык» не получался у мальчика. К тому же он натер руки.
А дед был неутомимым: помолодев и став снова солдатом, он мог копать без устали. В дороге дед жалел Серёжу, а помолодев, разговаривал с ним как с равным:
– Сам захотел узнать, что такое война. Теперь терпи. Война требует терпения.
Яма, именуемая окопом, медленно становилась глубже, и от нее веяло прохладой, словно на глубине земля была не летней, а зимней, холодной.
Солнце село за линию фронта, когда дед сказал:
– Будет!
И воткнул лопату в землю.
У Серёжи болели стертые руки и от непривычной работы ломило все тело. Он постелил на дно окопа шинель, свалился на нее, свернулся калачиком и заснул. Обычно он засыпал медленно и неохотно. Да еще требовал, чтобы ему почитали. На войне он заснул сразу.
Как это случилось? Как произошло?
Серёжа лежал на дне окопа с открытыми глазами и смотрел на небо. Сердце его стучало часто-часто, словно он и на самом деле только что бежал.
Было тихо – так тихо бывает только на войне. Над Серёжей светились звезды. И казалось, что там, в вышине, раскинулся огромный город и множество огней освещают его дома и улицы.
Серёжа снова подумал о маме, которую напомнила ему санитарка, не поднявшаяся с земли, и горькие слезинки защипали глаза. Но он вытер слезу жестким рукавом военной гимнастерки.
Взвилась зеленая ракета и, не долетев до звезд, погасла. Где-то слева – как говорят военные, «на левом фланге» – дробно заработал пулемет. И снова тихо.
Война затаила дыхание.
И вдруг мальчик услышал шорох. Он привстал и выглянул из окопа. Прислушался, присмотрелся. Неподалеку вздрагивала высокая трава. Кто-то полз прямо к окопу. Кто? Друг или враг?
– Дед! – мальчик энергично потряс спящего солдата за плечо.
– А? Что? Тревога? – пробормотал дед. И сон как рукой сняло.
– Кто-то ползет, – шепнул Серёжа.
Дед подхватил лежащий рядом автомат и выглянул из окопа. Некоторое время он, как говорят военные, изучал обстановку. И вдруг тихо, но строго крикнул во тьму:
– Стой! Кто идет?
И для острастки лязгнул затвором автомата.
Трава сразу перестала вздрагивать, замерла.
– Стрелять буду! – с угрозой в голосе предупредил Дед.
И тут от земли отделились три фигуры. И густой голос спросил:
– Это ты, Манюшин?
– Он самый! А ты – старшина Волчак, как я понимаю?
