Байки Ташкентского Бродвея - Серафина Пекова

По правую руку Сергея Ивановича виднелся овощной ряд. Розоватые горки чесночных головок и огурцов с тончайшей, безо всяких пупырышков, изумрудной блестящей кожицей перемежались холмами золотистых и медных, круглых или продолговатых по форме луковиц. Барханы ярко-желтой и оранжевой, как будто подсвеченной изнутри, моркови чередовались с россыпями перца всех отпущенных ему цветов – от ярко-зеленого до пурпурного. Над всем этим возвышались горы юсуповских мясисто-розовых помидоров по полкило каждый. Слева протянулся фруктовый ряд. Инжир, бархатистый бледно-желтый и гладкий светло-сиреневый, соперничал с застенчиво-розовыми и царственно-красными персиками, оттененными черно-лиловыми сливами в сопровождении яблок – из беловатой зелени в солнечный мед. Между рядами, среди фигур, одетых во все легкое и цветное, сливающихся в один шевелящийся пестрый фон, был человек. Он стоял совсем близко от прилавка со свежей зеленью, в конце овощного ряда недалеко от забора, и у Федорина была возможность хорошенько разглядеть его.

На нем была ярко-красная рубашка и голубые джинсы. Голова его была не покрыта, отросшие и ничем не скрепленные темно-русые волосы закрывали лоб и шею почти до плеч. Глаза, не привыкшие к яркому солнцу, прятались за желтыми стеклами круглых очков. Человек был в толпе, но от окружающих его явственно отделяла тонкая золотистая сфера, которая звенела в воздухе тончайшей пылью и несколько размывала его очертания. Смеясь и переговариваясь с молодым дочерна загорелым парнем за прилавком, он подносил к носу пучки зелени – один за другим. Сергей Иванович даже на расстоянии чувствовал вслед за ним слабопряный аромат зеленых листочков тархуна и холодящий запах фиолетовых листиков райхона, сильный освежающий аромат пушистого укропа и перечный – майорана.

Человек явно не собирался ничего покупать. Отойдя от зелени, он немного поколебался и шагнул к персикам. Бережным любящим движением вынимал персик из горки и рассматривал на свет, словно пытаясь разглядеть внутри косточку. Подносил к губами и, кажется, шептал что-то его пушисто-оранжевому боку. Трогал большим пальцем коричневую крошечную плодоножку и застывшую возле нее янтарную капельку древесной смолы. Качал головой в удивлении, и возвращал персик на место, точно определяя место, откуда взял его. И Федорин вслед за ним тоже округлял и разжимал невольно ладонь свободной руки, словно принимая в нее и выпуская обратно теплый плод с ласковой кожей.

Но вот к человеку подошел другой, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами и с усами щеткой над кривозубой улыбкой, сказал ему что-то, и оба засмеялись. Потом усатый целиком закрыл от Сергея Ивановича того, в красной рубашке, и только золотистая пыль, которую, похоже, не видел никто, кроме Федорина, осталась дрожать в воздухе. В какой-то момент Сергей Иванович закрыл глаза, уставшие от яркого света и загадочного сияния, исходившего от человека у фруктового ряда. А когда открыл их, то не нашел уже ни одного из них – ни незнакомца, ни того усатого, который был Федорину откуда-то знаком. На стопах же покупателей, бредущих в сторону выхода, как казалось Сергею Ивановичу, поблескивали теперь золотые пылинки опавшей после ухода человека светящейся сферы.

Громко вздохнув и помотав головой, Сергей Иванович глянул на свою кружку, которую он до сих пор держал в руке поднесенной к губам, и сдул наконец пену. Она, как ни странно, еще не успела осесть и размазаться по стеклу. Федорин выпил в несколько глотков всю кружку разом, за ней вторую. Надо было как-то освежить голову, которая готова была закипеть над перегревшимся телом. «Это не может быть он, потому что этого вообще не может быть», – внушал себе Сергей Иванович спасительную мысль. Вовремя подоспела ему на выручку любезная женушка, которая с букетом гладиолусов наперевес выруливала с базара с усталой, но удовлетворенной улыбкой. Видно было, что ей удалось всласть поторговаться, так что будет трещать об этом до самого приезда на место.

Однако, пока ехали до станции Дружбы Народов (хоть какая-то деталь сна была в руку), Сергею Ивановичу пришлось выслушать не горделивый рассказ о торгах за гладиолусы, а принять на грудь водопад причитаний о потерянной открытке-приглашении. Открытка, видимо, вывалилась из Нинулиной сумочки на базаре и ехать за ней Федорин сразу и наотрез отказался. Мимо проплыли гранитно-красные колонны бывшей станции «50 лет СССР», увенчанные медными капителями. Пробежали человечки, взявшиеся за руки на ленте с орнаментом, опоясывающей станцию «Хамза». Между «Хамзой» и бывшей «Комсомольской» поезд выехал на мост и завис на несколько секунд над зеленой поверхностью канала Актепе, шероховатой от мелкой ряби. «Мама, смотри, море, море!» – восторженно кричал какой-то малыш, стоя на коленках на сидении перед окном вагона.

Как раз на ничем не примечательной «Комсомольской» уши Сергея Ивановича не выдержали, и он устало спросил супругу, помнит ли она хотя бы адрес, по которому их ждут. Ответ его мало волновал, просто хотелось немного отдохнуть от любимого голоса. Нинуля возбухнула, что, конечно же, помнит, но это ничего не меняет, свадьбу они бы и так нашли, много ли свадеб можно провести одновременно во дворе дома за телефонной станцией? «Я имени невесты не помню! И как прикажешь их поздравлять? Дорогой Камиль и невеста?». «Нин, там видно будет», – отмахнулся Федорин от жены.

На станции Дружбы Народов, под потолком с нишами в форме подвешенных днищами вверх светящихся лодок, супруги чуть задержались. Пока Нинуля в очередной раз перетрясала содержимое сумки в поисках открытки, Сергей Иванович, вздыхая, оглядывался по сторонам. Он с сожалением останавливаясь взглядом на отчетливо выделявшихся на стенах серого мрамора круглых отпечатках, оставшихся от снятых гербов союзных республик. Когда же они поднялись на поверхность, глазам Федориных предстала распахнутая ладонь площади все той же Дружбы Народов. За еще не демонтированным позорно памятником семье Ташкенского кузнеца Шамахмудова, усыновившего во время войны пятнадцать эвакуированных в «город хлебный» сирот со всего Союза, высился резной куб Дворца, по стечению обстоятельств, также Дружбы Народов. Если оставить дворец по левую руку и идти прямо, то увидишь, как площадь огибает и уходит вперед, куда достает взгляд, широкий проспект опять-таки Дружбы Народов. Его асфальтовая гладь с двух сторон обрамлена летом густыми пыльными кронами деревьев. Справа протянется рукав проспекта Фурката в сторону Старого города, увенчанный бирюзовой, перевернутой в небо дном чашей купола Ташкенского цирка. Весь этот город, пронизанный солнцем и горячим синим воздухом, Сергей Иванович искренне любил, но никогда не говорил об этом.

Вот и сейчас, глубоко вздохнув, Федорин про себя подумал, что, наверное, стоило выбраться в Ташкент хотя бы и на свадьбу к Камилю, и уже более благосклонно посмотрел на семенящую рядом и старающуюся попасть в такт его широким шагам жену. Немного подумав, он даже забрал у нее из рук букет, который ростом был если не выше нее, то очень немного сантиметров не доставал до Нинулиной макушки. Сразу видно – постаралась, гладиолусы выбрала самые, наверное, грандиозные на всем базаре.

– Ну, жинка, кажи, где та свадьба, – молодецки подзадоривал жену Сергей Иванович, держа путь не в сторону леса, но в направлении деревьев, обрамляющих подход к дому номер один за телефонной станцией номер пока еще сорок пять. То есть туда, куда указала по-прежнему девичья, несмотря на практически бальзаковский возраст обладательницы, Нинулина память.

Ответом ему были торжественные призывные звуки карная. Подойдя поближе, можно было различить уже затейливую, будто резную, мелодию сурная и дробный ритм дойры. Музыканты, одетые в легкие полосатые чапаны, опоясанные платками, сложенными углом, и в шитых белыми «перцами» черных тюбетейках, встречали гостей у входа просторной крытой площадки посреди двора. Гости уже расселились за накрытыми столами. Своеобразные расписные стены вокруг столов образовывали подвешенные на бельевые веревки ковры. «Ну что? Съел?!» – говорил победоносный взгляд жены, когда их встретили поклонами родители, наверное, невесты, удивленно переглянувшиеся на Нинулино щебетание: «А мы тетя и дядя Камиля из Джизака!».

Их проводили к столу молодоженов, составлявшему центр буквы «П», в которую были выстроены столы. За их спиной светящийся транспарант возвещал: «Камил ва Нигора бахт кечаси» – «Вечер счастья Камиля и Нигоры». «Что-то там, в открытке, не Нигора была, кажется», – засомневалась на какое-то мгновение Нинуля и даже замедлила шаг. Но имя племянника, высвеченное на фоне ковра, рассеяло все ее сомнения, и она смело шагнула к столу. Ее не смутило даже то, что не было видно ни одного знакомого лица на стороне жениха. Родители, ясное дело, в бегах, надо же встретить и усадить за стол всех родственников и знакомых, и всем уделить внимание и выказать уважение. «Гость в доме – радость в доме», говорит узбекская пословица. А остальных просто трудно узнать с налету в праздничных одеждах – давно не виделись.