Том 2. Стихотворения 1820-1826 - Александр Сергеевич Пушкин

class="v">А вы, товарищи младые,

Друзья, готовьте шумный пир,

Готовьте чаши круговые,

Венки цветов и гимны лир.

. . . . . . . . . .

. . . . до меня доходят,

И звуки мне знакомых струн

Печаль на душу мне наводят.

Непримиримою судьбою

Певцы давно разлучены…

Их лиры ветреной игрою

Не славят счастья чередою,

Умы тоской омрачены!

Младых пиров утихли смехи,

Утих безумства вольный глас,

Любовницы забыли нас,

И разлетелися утехи.

В изгнанье скучном, каждый час

Горя завистливым желаньем,

Я к вам лечу воспоминаньем,

Воображаю, вижу вас:

Горишь ли ты, лампада наша1,

Подруга бдений и пиров?

Кипишь ли ты, златая чаша,

В руках веселых остряков?

Где ты, приют гостеприимный,

Приют любви и вольных муз,

Где с ними клятвою взаимной

Скрепили вечный мы союз,

Где дружбы знали мы блаженство,

Где в колпаке за круглый стол

Садилось милое равенство,

Где своенравный произвол

Менял бутылки, разговоры,

Рассказы, песни шалуна,

И разгорались наши споры

Огнем и шуток и вина?

Услышу ль я, мои поэты,

Богов торжественный язык?

Налей же мне вина кометы,2

Желай мне здравия, калмык3.

Разлуки долгой и тяжелой

Забыта хладная печаль;

Ты здесь, Амфитрион4 веселый,

Счастливец добрый, умный враль!..

Бывалой дружбой пламенея,

Благослови же мой возврат.

Но где же он, твой милый брат,

Недавный рекрут Гименея5?

Вы оба в прежни времена

В ночных беседах пировали

И сладкой лестью баловали

Певца свободы и вина.

Приди, прелестный Адонис6,

Улан Пафоса и Киферы,

Любимец ветреных Лаис,

Счастливый баловень Венеры.

И ты, о гражданин кулис,

Театра злой летописатель7,

Очаровательниц актрис

Непостоянный обожатель.

И я любил их остроту,

Веселость, ум и разговоры,

Любил улыбку, речи, взоры;

Но оскорбил я красоту8:

Когда она блистала славой

В дыму пылающих кадил,

В досаде, может быть неправой,

Хвалы я свистом заглушил.

Погибни, мести миг единый

И дерзкой лиры ложный звук,

Она виновна, милый друг,

Пред Мельпоменой и Моиной.

Вот храм парнасских трех цариц9

Всё так же осеняют своды;

Всё те же крики юных жриц,

Всё те же вьются хороводы.

Ужель умолк волшебный глас

Семеновой10, сей чудной музы,

Ужель навек, оставя нас,

Она расторгла с Фебом узы,

И славы русской луч угас!

Не верю, вновь она восстанет,

Ей вновь готова дань сердец,

Пред нами долго не увянет

Ее торжественный венец,

И для нее любовник славы,

Наперсник важных аонид,

Младой Катенин11 воскресит

Софокла гений величавый

И ей порфиру возвратит.

Война*

    Война! Подъяты наконец,

    Шумят знамена бранной чести!

  Увижу кровь, увижу праздник мести;

Засвищет вкруг меня губительный свинец.

    И сколько сильных впечатлений

    Для жаждущей души моей:

    Стремленье бурных ополчений,

    Тревоги стана, звук мечей,

    И в роковом огне сражений

    Паденье ратных и вождей!

    Предметы гордых песнопений

    Разбудят мой уснувший гений.

Всё ново будет мне: простая сень шатра,

  Огни врагов, их чуждое взыванье,

Вечерний барабан, гром пушки, визг ядра

    И смерти грозной ожиданье.

Родишься ль ты во мне, слепая славы страсть,

Ты, жажда гибели, свирепый жар героев?

Венок ли мне двойной достанется на часть,

Кончину ль темную судил мне жребий боев,

И всё умрет со мной: надежды юных дней,

Священный сердца жар, к высокому стремленье,

Воспоминание и брата и друзей,

И мыслей творческих напрасное волненье,

И ты, и ты, любовь?.. Ужель ни бранный шум,

Ни ратные труды, ни ропот гордой славы,

Ничто не заглушит моих привычных дум?

    Я таю, жертва злой отравы:

Покой бежит меня; нет власти над собой,

И тягостная лень душою овладела…

    Что ж медлит ужас боевой?

Что ж битва первая еще не закипела?..

Дельвигу («Друг Дельвиг, мой парнасский брат…»)*

Друг Дельвиг, мой парнасский брат,

Твоей я прозой был утешен,

Но признаюсь, барон, я грешен:

Стихам я больше был бы рад.

Ты знаешь сам: в минувши годы

Я на брегу парнасских вод

Любил марать поэмы, оды,

И даже зрел меня народ

На кукольном театре моды.

Бывало, что ни напишу,

Всё для иных не Русью пахнет;

Об чем цензуру ни прошу,

Ото всего Тимковский1 ахнет.

Теперь едва, едва дышу!

От воздержанья муза чахнет,

И редко, редко с ней грешу.

. . . . . . . . . .

К неверной славе я хладею;

И по привычке лишь одной

Лениво волочусь за нею,

Как муж за гордою женой.

Я позабыл ее обеты,

Одна свобода мой кумир,

Но всё люблю, мои поэты,

Счастливый голос ваших лир.

Так точно, позабыв сегодня

Проказы младости своей,

Глядит с улыбкой ваша сводня

На шашни молодых…

Из письма к Гнедичу*

В стране, где Юлией венчанный

И хитрым Августом изгнанный

Овидий мрачны дни влачил;

Где элегическую лиру

Глухому своему кумиру

Он малодушно посвятил;

Далече северной столицы

Забыл я вечный ваш туман,

И вольный глас моей цевницы

Тревожит сонных молдаван.

Всё тот же я – как был и прежде,

С поклоном не хожу к невежде,

С Орловым1 спорю, мало пью,

Октавию