Время его жизни - Ларри Айзенберг

Я вернулся в кабинет отца и положил тетрадь на стол перед ним. Он взглянул на меня своими огромными черными, почти молодыми глазами, которые в тот момент не выражали ничего.

– Это твоя работа, а не моя, – сказал я. – Ты достиг потрясающих результатов, но я не хочу примазаться к ним, делая вид, что они – мои собственные. Я хочу добиться всего своими силами.

Отец вздохнул:

– Тебе все то слишком мало, то слишком много. Почему бы тебе не присоединиться ко мне? Здесь хватит славы и достижений на пятерых. Остается еще так много работы. Или ты хочешь сжечь весь свой творческий потенциал в чреве Сары Фрей?

Я перешел на крик:

– Не трогай Сару! То, чем я с ней занимаюсь, мое дело, черт побери! И в нем гораздо больше любви, человечности и смысла, чем во всей твоей озабоченности золотыми медалями и аплодисментами.

– Ну, будь по-твоему, – сказал отец.

Я в ярости выбежал из его кабинета и вернулся к себе. Сидя в своем кабинете, я осознал, каким ребячеством были все мои слова и поступки. Отец был прав, и мне следовало бы присоединиться к нему. Но я не мог этого сделать. Я был похож на неподвижно стоящие песочные часы, весь песок в которых ссыпался вниз. Никто не может перевернуть меня, чтобы я получил возможность начать все сначала.

Я провел ночь с Сарой. Я позвонил домой и сказал жене, как уже много раз до того, что я буду работать допоздна и останусь в лаборатории на ночь. И, как всегда, Альма вздохнула и сделала вид, что поверила.

Утром я сказал Саре, что намерен развестись с женой. Она сидела перед зеркалом, расчесывая волосы плавными спокойными движениями, наполняя комнату густым ароматом своих иссиня-черных локонов. От моих слов ее рука задрожала.

Однако она не сказала ничего. Поверила ли она мне? Клянусь, что я не лгал, но она не поверила. Или, может быть, все дело заключалось в двадцатилетней разнице в возрасте? Я ушел от нее с тяжелым сердцем и с тех пор не отвечал на ее попытки заговорить со мной.

Отец вел себя более откровенно. Если он встречал меня в коридоре, то отворачивался. Я знал, что он продолжает вести работу, может быть, именно те эксперименты, от которых отказался я. Но я не мог унизиться до такой степени.

Однажды вечером, когда я заставил себя задержаться в лаборатории, чтобы поработать над нудным докладом, который я должен был сделать на весенней конференции, отец ворвался в мой кабинет в бурном восторге. У него была упругая поступь и он прямо-таки источал энергию, что явно не соответствовало его возрасту.

– Пойдем со мной, – сказал он.

Я последовал за ним, чувствуя, как меня постепенно охватывает ужас. Мы вернулись в комнату с капуцинами и клеткой с Джинджер. Отец жестом показал на клетку, и я взглянул внутрь. Она вновь помолодела.

– Поздравляю, – сказал я, хотя внутренне я был близок к полному отчаянию. Это могло быть моим достижением. Затем все смутные мысли и чувства, вертевшиеся в мозгу, внезапно четко оформились.

– Я знаю, что ты еще не испытал этот способ на человеке, – сказал я. – Я хочу испробовать его на себе.

– Очень смело с твоей стороны, – сказал отец. – Но риск слишком велик. Потребуется чрезвычайная осторожность и длительное время, чтобы избежать слишком резкого поворота вспять всех метаболических процессов.

– Это не смелость, – сказал я. – Я хочу получить еще один шанс начать все сначала. Двадцать лет дадут мне его. Может быть, тогда я смогу избежать тупика.

– Слишком поздно, – возразил отец. – У тебя есть жена и трое прекрасных сыновей. Ты не можешь вернуться назад.

– Я принял решение, – настаивал я. – Если ты не поможешь мне, то знай, что я сам добьюсь этого.

– Я знаю, – сказал он. – Но ты глуп. Перед тобой уже есть прецедент.

Он подошел к лабораторной раковине и энергично вымыл лицо с мылом. Иссохшая, сморщенная кожа растаяла, как дым, и на ее месте появилась свежая и румяная.

– Это все маскарад, – сказал отец. Он поднял руку и снял парик из седых волос. Появилась густая каштановая шевелюра, точно такая же, как у меня.

– Как видишь, – сказал он, – я уже провел этот эксперимент.

Я посмотрел на него. Он был почти как мое зеркальное отражение.

– Ты свинья, – вскричал я. – Распутное животное. Ты отнял у меня работу, смысл жизни, жену и детей. Теперь ты и тело отбираешь у меня.

– Это вовсе не так, – пробормотал он. – Ты же знаешь, что все это логически вытекает из моих исследований.

– Правда? Следующим твоим логическим шагом будет постель Альмы?!

Он вспыхнул до корней волос.

– Я выторгую ее у тебя в обмен на эти двадцать лет, – сказал я. – По крайней мере, уж это ты можешь мне дать?

– С удовольствием, – мрачно произнес он. – И я буду гораздо лучше заботиться о твоей семье, чем ты сам. Но если я воспользуюсь твоим абсурдным предложением, то что станет со мной, с прежним мной?

– Это твои проблемы, – сказал я. – Хоть раз в жизни подумай сначала обо мне.

– Ты сошел с ума, – сказал отец. Он протянул руку, взял со стола седой парик и вновь аккуратно надел его. Потом он вышел из лаборатории.

В тот вечер я даже не позаботился о том, чтобы позвонить Альме. Я напился до умопомрачения, и не прекращал пить до тех пор, пока не потерял счет дням. Когда я наконец очнулся, то почувствовал себя уставшим до мозга костей. Голова раскалывалась, все тело неописуемо болело. Это было пострашнее, чем просто похмелье.

Я попытался поднять руку, и это потребовало от меня невероятных усилий. Наиболее странно было то, что я сидел за незнакомым столом. Я вытаращил глаза на стопку исписанных аккуратным почерком бумаг, на толстую тетрадь. Я посмотрел на свои руки. Они были грубы, эти руки семидесятилетнего старика, с морщинистой, жесткой, в следах от кислоты кожей. Я взял усыпанное пятнами от высохших водяных капель зеркало для бритья, лежавшее на столе сбоку от меня, и посмотрел в отражение. Это было лицо моего отца, точнее, его лицо до того, как он повернул вспять свои биологические часы. Или это в самом деле было мое собственное лицо.

Я был обескуражен. Это все от долгого сна, подумал я. Я находился еще в том полудремотном состоянии, когда трудно отличить сон от реальности. Сара Фрей бесшумно вошла и положила на стол отчет. Я потянул руку, чтобы погладить ее ниже спины, а она чуть было из кожи не выскочила. Она выбежала из комнаты так быстро, что я не успел вымолвить ни слова.

Я взглянул на тетрадь, затем открыл ее и лениво перелистал страницы. Это моя работа? Веки мои были невероятно тяжелыми. Я уже было начал засыпать и тут увидел краем глаза более молодого себя, стоящего неподвижно в дверях и злобно глядящего на меня своими большими черными глазами. И в тот самый момент, когда я вновь погрузился в глубокий сон, я подумал: «Эх ты, дурачок, то, что ты получил, эфемерно. А я, в конце концов, Нобелевский лауреат».