Таштагольская история - Геннадий Падерин

— Проходчик?

— Нет.

— Забойщик.

— Нет.

— Значит, люковой?

— Да нет же, я не работаю в шахте, приехал в научную командировку…

— А-а, значит, свободный человек. Держите вот метлу: поможете навоз убрать. Да шевелитесь же: не то как раз министр нагрянет!

Дубынин невольно рассмеялся.

— Если он — министр, так думаете, ему никогда в жизни и конского навоза видеть не доводилось?

Горняк поджал губы.

— Сразу видно чужака, не болеете душой за шахту. А нам поди-ка обидно, что мы тут, в Сибири, на лошадином уровне еще перебиваемся — обидно и неохота этот уровень министру показывать.

Дубынин не нашелся что сказать, молча протянул руку за метлой.

…Министр нагрянул, когда они дошли почти до самого ствола шахты, совсем немного оставалось убрать.

А штрек же был совершенно пустой — заранее всех предупредили, чтобы без особой нужды тут не появлялись, — и в этом пустом штреке они двое — с лопатой, метлой и ведром — оказались как на сцене. Только с той разницей, что сцена имеет кулисы, за которыми можно укрыться.

— Здравствуйте, товарищи, — сказал с легким кавказским акцентом Тевосян, сопровождаемый группой работников министерства и руководителями рудника.

Смущенные Дубынин и его новый знакомый, ответив на приветствие, отошли к стене штрека. Однако министр не спешил пройти.

— Вы что, конюхами здесь работаете? — обратился он к ним.

— Я горный мастер, — не очень внятно пробормотал горняк.

Дубынин молчал, сознавая всю нелепость ситуации. За него ответил из-за спины министра директор рудника Семен Иванович Дегтярев.

— А это Николай Григорьевич Дубынин, научный сотрудник Института горного дела из Новосибирска.

Тевосян с любопытством поглядел на Дубынина, потом бросил насмешливый взгляд через плечо на Дегтярева.

— Кто-то мне говорил, что лошади в шахте уже не используются.

Тот молчал, потупившись.

— Бедность в самом голом виде надо министру показать, — продолжал Тевосян, — показать и потребовать, чтобы министр помог, а вы пытаетесь спрятать ее, да еще и ученого на помощь привлекаете. Как будто он не найдет лучшего применения своим силам!

И заговорил с Дубыниным:

— Значит, из Новосибирска? А здесь часто бываете?

— Довольно-таки часто.

— И что, уже родились какие-нибудь идеи?

— Так, по отдельным элементам технологической цепочки. А общее…

— Общее пока не ухватывается? — подсказал Тевосян. — Не отчаивайтесь, на это нужны годы. А скажите, Николай Григорьевич, кто вам здесь, на месте, из числа работников рудника помогает?

— Да никто не отказывается…

— Вы не поняли меня: я имею в виду не просто содействие, а участие на равных в вашем научном поиске. Есть такие люди?

Дубынин почувствовал, что не может сдержать довольную улыбку: получалось, у него одинаковые с министром мысли по поводу организации научной работы на рудниках. Позабыв о нелепой метле, о ведре, которое продолжало оттягивать руку, не думая, что, быть может, злоупотребляет временем министра, он принялся рассказывать о создаваемой вот как раз теперь совместной исследовательской, или, как ему еще хочется ее назвать, научно-производственной, группе. Она формируется из числа специалистов рудника (четыре-пять человек) и научных сотрудников Института горного дела (один-два). Итого — целый, можно считать, батальон рыцарей науки. От института в данном случае будет пока один он, Дубынин. Естественно, по-прежнему наездами. Группе, освобожденной от всех иных дел, предстоит заниматься опробованием и внедрением новой техники, разработкой рекомендаций для создания новой технологии, проведением необходимых опытов, обучением авангардного звена рабочих навыкам применения новой технологии…

— Институт зачисляет всю группу в свой штат? — живо поинтересовался Тевосян.

— Нет, Иван Федорович, — донесся из-за спины министра голос Дегтярева, — группа будет в штате рудника, на полном нашем содержании. За институтом — научное руководство.

— Вот это правильно, — поддержал Тевосян. — Надо, чтобы здесь, на руднике, эти люди воспринимались как свои, только тогда можно ждать результатов, только в этом случае будет действовать предложенный Николаем Григорьевичем метод…

Он помолчал, на мгновение задумавшись, добавил с ободряющей улыбкой:

— Метод ПС — Подумаем Сообща. Так, Николай Григорьевич?

— Так, Иван Федорович, — кивнул Дубынин.

Рискованный эксперимент

Из окна гостиничного номера хорошо видны два огромных колеса на верхней площадке копра шахты, на высоте 25-этажного дома. Они одинакового размера, одинаковой формы (со спицами, как у тележных колес) и оба в непрестанном вращении: от мелькающих спиц рябит в глазах. И только одно у них отличие: вращаются колеса в разные стороны. Иными словами, если спицы одного в данную минуту торопятся по ходу часовой стрелки, то спицы второго непременно пойдут против, чтобы в следующую минуту, после небольшой паузы, проделать все наоборот.

Назначение у этих колес-блоков простое: перепускать через себя толстенный канат с привязанным к нему скипом — железным ящиком, в котором поднимают из шахты руду.

Колеса попеременно вращаются то в одну, то в другую сторону, и, послушный их воле, скип то ныряет на полукилометровую глубину — на самое дно шахтного ствола, то, нагруженный рудою, взлетает вверх. Вниз-вверх, вдох-выдох, и при каждом выдохе — по двадцать пять тонн от земных щедрот.

Мелькают спицы, крутятся колеса — днем и ночью, не зная передышки, с противоречащей законам природы неутомимостью вечного двигателя. И это как пульс шахты, как зримое проявление той жизни, которая ни на один час не замирает в земных глубинах.

Всякий раз, приезжая в Таштагол, Дубынин просит администратора гостиницы поселить его в комнате, из окна которой видна была бы шахта. И каждое утро, еще не умывшись, он спешит к окну, чтобы бросить короткий взгляд на верхнюю площадку копра.

Вообще-то говоря, ему и без того прекрасно известно, что шахта живет, дышит — не может не дышать! — однако лишь увидев мелькающие спицы, он обретает душевное равновесие. Такое стало потребностью, непроизвольным, подсознательным ритуалом.

В это утро он подошел к окну с особым чувством. Сегодня будет решаться судьба новой технологии, и еще никто не знает, станут ли в привычном ритме крутиться колеса к концу дня. Больно уж смелый они задумали эксперимент, можно даже сказать — дерзкий. Во всяком случае — небывалый: в истории горных работ ничего похожего не зафиксировано.

Нет, за один день, естественно, ничего не решится, для проведения эксперимента шахта отдана им во власть на целый месяц — с первого по тридцатое апреля, — но уже сегодня с достаточной отчетливостью выявится, оправданной ли была их дерзость, не чересчур ли много на себя взяли.

И то сказать: если до этого выполнение плана добычи руды по шахте — суточного, месячного, квартального, годового — обеспечивалось двадцатью (двадцатью!) блоками, то на апрель решено оставить один (один!), закрыв остальные девятнадцать. И этот один, опираясь на новую технологию, должен обеспечить программу всей шахты. То есть выдать в двадцать раз больше руды, чем добывалось в нем, в этом блоке, до этого.

Закрыты девятнадцать блоков, ушли из них горняки — кого перевели на этот месяц в строительные бригады, кому предоставили отпуска, — даже здесь, в оставшемся блоке, новая технология тоже «предоставила отпуска» большой группе горняков: коренной пересмотр одной из главных операций позволяет высвободить 108 человек.

Мелькают спицы, крутятся колеса, челночит послушный их воле скип: вниз-вверх, вдох-выдох. Спокойное, выверенное годами дыхание. Дыхание, обеспеченное круглосуточной вахтой двадцати блоков. С сегодняшнего дня остается один. А что, если?..

Это «А что, если…» — первая реакция на их предложение поставить эксперимент. Естественно, они подкрепили свое предложение соответствующими расчетами, и все же им задали вопрос: понимают ли, что в случае провала посадят на голодный паек кузнецкие домны?

Собственно говоря, вопрос этот не был для них неожиданностью: сами сто раз задавали его себе. И пришли к сегодняшнему апрелю, все на десять рядов опробовав и проверив. Конечно, на время проверки они не закрывали, как намеревались поступить теперь, большей части блоков — проверка велась в обычной для шахты рабочей обстановке, но все делалось с максимальным приближением к условиям сегодняшнего эксперимента. Только одно дело — опробование и проверка вчерне, для себя, и совсем другое, когда начинаются решающие испытания в присутствии строгой экзаменационной комиссии.

Правда, официально никто этих людей комиссией не именует, но…

Подумав об этом, он невольно вспомнил, как несколько дней назад ему в институт позвонил из Новокузнецка Коваленко. В общем-то, они перезванивались едва ли не каждый день: Виктор Андреевич — главный инженер горнорудного управления, в ведении которого и Таштагол и все другие рудники Горной Шории. Поговорить у них всегда есть о чем. Но на этот раз Коваленко звонил не как должностное лицо, а как один из создателей новой технологии, один из соавторов Дубынина.