Сигналист - Яков Тайц

— Ура-а! — покатилось по рядам. Громче всех кричал Апанасенко, который стоял около меня.

После командира выступил полковой врач.

— Итак, мы видим, товарищи, что на всякий яд есть противоядие, на всякий газ найдется противогаз. Красноармеец Апанасенко Семен Иванович, — продолжал врач, — как не имевший при себе в момент химатаки противогаза, считается условно отравленным, и мы сейчас на нем произведем показательное лечение.

Апанасенко покраснел, открыл рот, словно хотел что-то сказать, и приподнял было голову, но сейчас же низко ее опустил.

— Что, брат Сеня, отравился? — зашептали ребята.

— Ничего, Сенечка, сейчас подлечат.

— Апанасенко Семен, на середину, — сказал врач, и Сеня, красный, как клюква, вышел вперед.

— Да я же не отравлен, — сказал он. — Я себя чувствую вполне здоровым.

— Ничего, ничего. Ведь это только показательное лечение. Ложитесь, — сказал врач и показал на лежащие в траве носилки. — Санитары, разденьте больного!

Санитары в белых халатах кинулись к Сене.

— Я сам, я сам разденусь, — взмолился «отравленный».

— Нет, вам нельзя, вы больной.

Через минуту Сеня, полуголый, лежал па носилках. Смешок пробегал по рядам красноармейцев.

— Санитары, проделайте процедуру, — приказал врач и продолжал: — При отравлении нарывным газом, например ипритом, надо прежде всего…

Все, что врач говорил, санитары проделывали на бедном Сене.

— При отравлении удушливым газом, например хлором… — говорил врач, оглядываясь на Сеню, который барахтался в руках неумолимых санитаров.

Наконец санитары надели на Апанасенко новенькую, чистую рубашку и отпустили его.

— Как себя чувствуете? — спросил врач у Сени. — Отравление прошло?

— Прошло, прошло, — отвечал Сеня, злой и взъерошенный.

В палатке мы долго донимали бедного Сеню:

— Что, брат, не зря мы таскали противогазы?

— Как леченье, понравилось?

Сеня не знает, что сказать, и крепится.

— Его надо в госпиталь.

— Ясно, как отравленного, — не унимались ребята.

— А я зато чистую рубашку получил, — вдруг выпаливает Сеня, — сверх комплекта!

Это факт. Весь полк видел. Крыть нечем.

Пу и Вью

1

Первым проснулся Вьюшкин. Он откинул серое одеяло с нашитой у ног буквой «Н». Такие буквы из белого холста мы все нашили себе на одеяла, чтобы знать, каким концом покрывать ноги, а каким голову.

Рота спала. Сотня здоровых глоток и две сотни ноздрей издавали сип, храп, свист, шип… Целая фабрика!

Дежурный по роте обошел казарму. Везде порядочек и однообразие. Аккуратно сложено обмундирование на тумбочках. Туго скрученные ремни лежат на гимнастерках. Под койками отдыхают сапоги; голенища все повернуты в одну сторону. Шинели заправлены «на большой», рукав к рукаву, петлица к петлице. Винтовки на пирамидах прочищены и смазаны.

Одни только спящие фигуры портят все однообразие. Бойцы спят, как попало: кто на правом, кто на левом боку, кто свернулся калачиком, а кто и вовсе растянулся животом вниз.

«Хорошо бы, — думает дежурный, — уложить всех на один бок, разогнуть „калачики“. Вот командир удивился бы!»

Дежурный по роте садится у дежурного столика, под дежурной лампочкой, и начинает клевать носом.

Вьюшкин посмотрел на своего приятеля. Пугачев спит, обняв обеими руками подушку.

— Пугач, — шепчет Вьюшкин, — Пуга-ач!

Пугачев не шевелится. Вьюшкин, оглядываясь на задремавшего дежурного, соскочил с койки и сорвал с Пугачева одеяло.

— Витька, — шепчет Вьюшкин, — вставай, уговаривались ведь. Сам говорил…

— Ну его, — ворчит Витька, — я спать хочу.

— А карточка? Пойдем, дежурный не видит.

Толстый Пугачев поднимается и длинно зевает.

— Тише ты, чорт сонливый! — шопотом ругается Вьюшкин. — Сам говорил! А теперь — зевать? Пошли.

Пугачев окончательно приходит в себя.

— Отвертка есть?

— Есть, есть.

— Пулемет возьми.

Их шопот неслышно шуршит среди храпа.

Они осторожно взяли с пирамиды «Дегтярева» и потихоньку, на цыпочках, в одном белье, босиком, прошли мимо дремавшего дежурного, в ленуголок. Это отдельная комната в конце казармы. Пугачев включил свет. Их смешные тени засуетились на стене.

В окна заглянула черная летняя ночь. Пугачев положил пулемет на крытый кумачом стол. Портреты вождей, расклеенные по стенам, с удивлением смотрели на двух красноармейцев, которые среди ночи пришли в ленуголок, да еще с пулеметом.

— Ну, — сказал Вьюшкин, — начнем.

— Ага, — ответил Пугачев.

2

Вчера, на вечерней поверке, старшина достал из-за обшлага папиросную бумагу. Не думайте, что он собирался курить.

— Стоять вольно, слушайте приказ.

«На 24 мая назначаются ротные состязания по быстрейшей разборке и сборке легкого пулемета системы Дегтярева. Бойцы, показавшие лучшее время, будут премированы».

Мы любили нашего старшину за веселость и добродушие. Иногда, правда, он напускал на себя строгость. А ругался он всегда весело.

— А премия, ребята, не богатая, но интересная: фотокарточка с того, кто быстрей всех сделает. Будет он снят вместе с пулеметом. И, конечно, надпись. Скажем, бойцу Вьюшкину за отличную подготовку по пулеметной части.

Пугачев стоит в шеренге рядом со своим закадычным другом, Вьюшкиным. Он толкает дружка локтем.

— Слышь, тебя кандидатом намечают.

Вьюшкин ухмыляется:

— Я бы не отказался, чорт побери!

Вьюшкину уже представляется, как ему предподносят большую фотографию, на которой снят он, Александр Вьюшкин, во весь рост. В руках у него пулемет, диск с патронами, грудь перехвачена ремнями, слева командирская сумка, справа блестящая кобура со шнурком. И он и пулемет смотрят неустрашимо в объектив. Весь колхоз сбежится к ним в хату смотреть на эту карточку, когда он вернется из Красной армии.

— Товарищ старшина, а можно сейчас поупражняться? С пулеметом?

— Надо было раньше думать. Теперь поздно. Боец должен уметь всегда быстро собрать пулемет. Учили ведь вас, — говорит старшина. — Разой-дись!

«Как это — нельзя тренироваться? — недоволен Вьюшкин. — Так никогда не выиграешь».

Укладываясь спать, он долго шепчется с Пугачевым:

— Знаешь, Пугач, мы ночью встанем, возьмем «Дегтярева» и поупражняемся, а?

— Попадет! — отвечает Пугачев.

— Ни черта не попадет. Соберем и поставим на место. И ша! И спать завалимся!

— Ладно, — говорит Пугачев, засыпая. — Ладно.

Вот почему они сейчас, в такое неурочное время, в третьем часу ночи, возятся над пулеметом Дегтярева в ленуголке четвертой роты. А дежурный клюет носом у тумбочки и ничего не знает!..

3

Дежурный командир обходит гарнизон. Ночь тиха и темна. Луна показалась на минуту, потолкалась среди звезд и ушла.

Полк спит. Но не спят часовые на постах, не спят дежурные красноармейцы по ротам, не спит дежурный лекпом в околотке, не спит дежурный писарь в штабе…

Командир проверил посты. Теперь он обходит казармы. Он подошел к четвертой роте. Дальнее окно казармы светилось. Командир рванул дверь. Дежурный по роте вскочил и отдал рапорт.

— Почему у вас свет в ленуголке? — строгим шопотом спросил командир.

— Не знаю, наверно, забыл выключить, — смутился дежурный. — Мне помнится, я выключал. Разрешите, сбегаю потушу.

— Не стоит, — говорит командир, — мы сейчас проведем более важное дело — учебную тревогу.

Командир достает часы.

— Поднимите роту по тревоге. За временем буду следить я.

— Есть, поднять роту, — ответил дежурный почему-то по-флотски и побежал вдоль коек:

— В ружье! В ружье-е!

Можно подумать, что все только притворялись спящими и, притаившись, ждали команды дежурного.

Взметнулись одеяла над койками. Замелькали руки, ноги, стриженые головы. Еще как следует не открыты глаза, а руки хватают обмундирование, ноги в наскоро обмотанных портянках (и без портянок) лезут в сапоги.

На бегу застегиваясь, подтягивая ремни, прицепляя подсумки, ребята выстраиваются в шеренгу. Апанасенко пробует застегнуть воротник гимнастерки — а он надел ее задом наперед. У Мускова левый сапог на правой ноге, а правый на левой. У Сенькина на штыке повис чей-то котелок. Иванов забыл надеть шлем, а Немытых надел его звездой к затылку. Но сейчас ребята ничего не замечают.

Распахнулась дверь на улицу. И одновременно в другом конце казармы открылась дверь ленуголка.

Команда «в ружье» застигла Пугачева и Вьюшкина в тот момент, когда они только-только разобрали пулемет.

Друзья замерли. Вьюшкин от испуга уронил пулеметный приклад. За дверью шумела суматоха тревоги.