Папская область - Александр Николаевич Абакумов

была на душе у Пьетро Бернардоне… Незаметно и навсегда опустились уголки его рта. Не было прежней радости по утрам, объятий он избегал, с сожалением замечая, что его Донна Пика (иногда он и многие их знакомые в шутку обращались так к Джованне в минуты задушевных бесед) отдалилась от него тоже. Всё больше времени уделяла она церкви, где одна или вместе с другими женщинами проводила часы в долгих молитвах. Молоденький отец Паоло, встречая Пьетро на улице, ласково ему улыбался, а Бернардоне в ответ, соблюдая приличия, снимал свою шляпу, кланялся и проходил мимо. Никаких вестей от Джованни они не имели, хотя некоторые семьи, проводившие своих сыновей на эту войну, иногда получали короткие послания. И не было в этих посланиях ничего утешительного. Так прошло долгое, знойное лето, а на самом пороге осени произошло в Ассизи странное, даже по тем неспокойным временам, событие. Поздним вечером, когда вечерняя прохлада уже лилась в открытые узкие окна, на темной и опустевшей улице Синих Птах чьи-то любопытные женские глаза заметили двух, бредущих куда-то, оборванцев. Жителей города и в мирное время трудно было удивить нищетой, много этих несчастных обреталось вокруг, надеясь на милостыню или промышляя мелкими кражами. Сейчас же, когда совсем недалеко звенели мечи, десятки их ежедневно проникали в город. Эти двое именно так и выглядели. То, что было на них надето нельзя было назвать одеждой — сплошная рвань, обуви не было вовсе. Один был небольшого роста, выглядел совсем ослабевшим и, видимо, был здесь впервые. Щуря воспалённые глаза, он часто оглядывался, словно хотел запомнить дорогу назад. Ноги его были совсем разбиты и он с трудом поспевал за своим спутником. Тот же, рослый бородач, двигался более уверенно, хотя и небыстро. Ничего удивительного, казалось бы, не было в этой странной паре. Но, спрятавшейся за ставнями окна и наблюдавшей за ними неизвестной синьоре, удивиться всё-таки пришлось, ибо случилось нечто невообразимое. Остановившись под серого камня стеной уважаемого в городе дома Бернардоне, они постучали в чёрную от времени, дубовую дверь. Далее произошло и вовсе чудо — после недолгих переговоров вход приоткрылся и они вошли. Было слышно как загремели замки, ночь как-то сразу вступила в свои права и до самого утра ничего более не происходило на улице Синих Птах. Город быстро засыпал, лишь иногда можно было услышать женский смех, но вскоре смолк и он. Было очень тихо. Замечали ли вы, что тишина в городе никогда не бывает полной? Вот и сейчас, когда отлетели прочь дневные суетные мысли, стоит только прислушаться и можно различить тяжёлые вздохи матерей, вспоминающих своих далёких сыновей, и жён, ожидающих своих мужей в холодных, одиноких постелях. Седовласым отцам, мучимым бессонницей, чудились удары колокола, и вопрошалось ими, не погребальный ли это звон, и утешали они себя, что это кровь стучит в ушах. А может не кровь? Похоже, это и вправду настоящий стук в двери… — Джованна! Проснись же, Джованна! Кто-то там есть…на улице!

Его жена, вспоминая Богородицу и путаясь ногами в ночной сорочке, подбежала к узкому окну, выходящему во внутренний дворик. Звёздная ночь и прохлада — казалось бы, что могло быть лучше в такой час, но не это сейчас заботило супругов. Распахнув ставни, они увидели, что во дворе, у выходящей на улицу двери, совсем недавно запертой на ночь, стоят трое их слуг с фонарями, бросавшими свой тусклый свет на их испуганные лица. На нападение было непохоже, хотя Бернардоне допускал и это — он был большой мастер пугать самого себя. Видно было как подошла к ним Лючия, она несла свечу, прикрывая ладонью трепещущий огонёк. Ни Пьетро, ни жена его, как не напрягали слух, не могли услышать о чём там она говорила со стучавшими извне, но только всё вдруг пришло в движение, дверь отворили и вошли двое. Слуги окружили их, стараясь рассмотреть лица, а Лючия вдруг выронила свечу и с чувством обняла бородатого бродягу. Приказав что-то, она, подобрав полы юбки, почти бегом поспешила к своим хозяевам.

— Кто это, Лючия, кто? Да отвечай же скорее! — набросилась на неё с вопросами Джованна. Но бедная женщина лишь ловила ртом воздух, не сводя глаз со страшного лица Бернардоне, и, наконец, тихо выдохнула:

— Филиппо вернулся…

Послышался всхлип и Пьетро едва успел подхватить, падающую без чувств, супругу.

Поручив жену заботам служанки, Бернардоне оделся и поспешил на половину, где жили слуги. Там лохматый Антонио пытался распоряжаться, выполняя указания Лючии, но авторитета у него было маловато и никто его толком не слушал. Все понимали только одно: пришёл после долгих странствий Филиппо, пришёл один, без своего господина, и, прежде чем он сможет что-то внятно объяснить, его необходимо успокоить, отмыть и накормить. Никто не интересовался его спутником, разбираться с этим посреди ночи никто не хотел. Пришедших увели со двора на конюшню, на кухне развели огонь и стали греть воду. Затем велели гостям снять с себя зловонные лохмотья и бросить их в огонь. Вид нагих и грязных тел заставил всех замолчать, все только переглядывались. Видно было, что и Филиппо и его спутника бьёт дрожь, но вскоре горячая вода и чистая одежда сделали своё дело, они согрелись и немного поели — у кого-то хватило ума не давать им слишком много еды. Всё это время Пьетро находился рядом, сидел у входа на мешке с зерном, и никак не решался начать разговор о сыне. Ему было очень страшно. В дверях показалась Джованна, поддерживаемая Лючией. На ногах она держалась нетвёрдо, но было понятно, что ничто не могло удержать её в постели. Несчастных родителей тоже бил озноб, но была та дрожь совсем иного рода. Все чувствовали, что какая-то черта будет сейчас подведена под произошедшим, после которой уже не будет возврата к прежней жизни, и эта неотвратимость очень напоминала им смерть. Именно поэтому они и молчали, не решаясь сделать этот шаг. Филиппо, заметив хозяина, попытался встать, но тот запретил ему, покачав головой. Поняв, что настала пора сказать важное, Филиппо повернулся к своему спутнику:

— Микеле, где письмо?

Худенький его товарищ, согревшийся и клевавший носом после съеденного, поднял голову и показал глазами на ветхий мешок, сопровождавший их в странствиях, и который так счастливо не предали огню вместе с их одеждой. Пьетро встал и подобрал его с пола. Казалось, он был пустой. Пошарив рукой, Бернардоне вытащил из него кусок чёрствого хлеба, и,