Из современных проблем Церкви - протоиерей Александр Мень

Как часто католическое душеполезное чтение для нас не назидательно, а скорей отвратительно, а потому и соблазнительно. Во «Фиоретти» [10], которые вообще нам так дороги, читаешь в главе 44, что степень духовного совершенства — в зависимости от степени страдания, которое праведник испытывает, размышляя о распятии. Тогда именно соображаешь, что путь, который открыл св. Франциск, для нас закрыт. Тут большая опасность для русского, находящегося среди католиков: те обряды, те мысли, которыми питаются католики, сами по себе не плохи, а нам чужды. Неподготовленная душа падает в уныние, в томление и потом в равнодушие. Из рожденных русских, кроме пяти–шести среди нашего католического духовенства, о других лучше не спрашивать: в лучшем случае, они стали неврастениками. Это массовое явление, с которым неблагоразумно было бы не считаться.

На сегодня хватит. Следующий раз напишу о конфронтациях исповеданий.

Сердечно ваш свящ. Всеволод

20 мая 1974 г.

Дорогой Отче!

Очень рад, что Вы высказались ясно и откровенно по вопросу, который сейчас волнует многих христиан. Ведь наше единство и различие — одна из первоочередных проблем, вставших перед нами в эпоху межконфессиональных контактов.

Ваше письмо объясняет многое из того, что в более смутной и неопределенной форме говорили другие. Впрочем, и Ватиканский собор, подчеркивая необходимость сделать литургию в полном смысле «общим делом», исходил из сознания тех проблем в западном богопочитании, о которых Вы говорите.

Мне кажется, что все написанное Вами подтверждает мысль, в свое время высказанную еще Вл. Соловьевым, о том, что разделение христиан коренилось не столько в вере и вероучении, сколько в культурном различии, в различии западного и восточного типа сознания. Индивидуализм в Европе — явление старое, восходящее еще к античным временам. Бесспорно, в нем много ценного. Именно он помогает противостоять стадному сознанию, которое тоже издревле было известно человеческому роду. Но в этом возвышении личности кроются, видимо, и опасности. Чудо и тайна Церкви заключаются в том, что она (по образу Триединства Божия) соединяет, не уничтожая индивидуального. Но этот идеал слишком труден. Наверно, мы только начинаем осознавать его сущность, а до реализации еще бесконечно далеко. (Я вообще думаю, что история Церкви только началась.)

Итак, как явствует из Ваших слов, религиозный индивидуализм разрушает то духовное единство христиан, которое наши православные богословы называют «соборностью» (термин несколько условный, но другого нет). Следовательно, западная психология оказывает сильное (и не всегда благоприятное) воздействие на духовную жизнь христиан. Но важно и то, что здесь налицо причина по существу внецерковная, а этнопсихологическая. Иными словами, значение ее и роль ограничены чисто человеческим аспектом. В то же время идеи, лежащие в основе католической экклезиологии, далеко не чужды соборности. Помню слова одного богослова, писавшего по поводу «Двух типов веры» Бубера [11] о том, что ветхозаветная идея «народа», «общины», которую Бубер считает чисто библейской и чуждой христианству, на самом деле пронизывает Новый Завет и учение о Церкви. Изоляция христиан с различной психологией была не только грехом братоненавистничества, но и самообеднением. Выращенные вне контактов типы благочестия неизбежно оказались под властью этнопсихологии, и это привело к тем печальным последствиям, о которых Вы пишете. Однако и Восток понес ущерб. А из этого следует, что в будущем оздоровление духовной жизни трудно представить без экуменического диалога, без взаимопроникновения и взаимообогащения. Вот вы пишете, как трудно восточным приспособиться у вас к западному благочестию. Это ведь тоже свидетельство нашей слабости. Значит, и наше благочестие нуждается в укреплении для того, чтобы стать чем–то для западного.

Я отдаю себе отчет во всех трудностях, которые рождает встреча двух типов веры, но мне придает уверенность сознание того, что подлинная церковность лежит глубже этнопсихологии и культуры и что Евангелие, силой которого мы существуем, содержит в себе все, что необходимо для того, чтобы мы жили в постоянном обновлении, возрождении и уповании. Ведь разве не ясно, что все трудности и неудачи в мировой церковной жизни на протяжении веков проистекали от неправильного ответа на Божий призыв? Впрочем, никакие наши немощи не в состоянии разрушить неразрушимое. Некоторые западные богословы, охваченные прискорбной паникой, готовы идти на всякие сделки с «миром» (Робинсон [12], Адольф и пр.). Но у них получается, будто Церковь — это дело только человеческое. Если уж такие страшные времена, которые знала Церковь в минувшем, не уничтожили ее — чего нам бояться? Мне странно слышать о Средних веках как о «веках веры» и т. д. Это был лишь эмбрион христианства, да и сейчас оно еще — младенец, со всеми ошибками и слабостями младенца. Задача слишком велика, чтобы какие–то жалкие двадцать веков оказались бы для нее достаточны.

Вот, дорогой Отче, некоторые из тех соображений, которые вызвали у меня Ваши письма. Простите за многословие. Большое спасибо. Будем укрепляться во взаимной молитве и искать путей к единству, мира и благословения.

С любовью во Христе. Ваш прот. А. Мень

6 августа 1974 г.

Дорогой отец Александр!

Меня очень обрадовало Ваше письмо от 20–го мая. Нахожусь в духовном согласии с Вами. Вам понятно, на каком распутье мы тут находимся, и Вы оценили мои заветные мысли. Значит, не зря я упрямствовал по столь мало плодотворному, как могло казаться, направлению.

Вы хорошо проводите тот синтез, которого я не был в состоянии совершить, сосредоточившись на моем анализе. Однако мне не совсем ясно, исходит ли от индивидуализма, например, мнение, высказанное во «Фиоретти» о том, что степень духовного совершенства зависит от степени духовного страдания, которое праведник испытывает перед распятием, или взгляды на православие папы Пия XII, о которых я писал прежде.

Робинсона, Адольфа и др. я мало знаю. Может быть, действительно страх их схватил, но я больше вижу у них головокружение. Кружение от найденной свободы, если они католики, или от общего движения вперед в области науки. Ведь, чтобы говорить только о Фрейде, который мне немного знаком, в нем прячутся великие духовные богатства. Заповедь «Не суди» нам уже не трудна. А как иллюстрируется им идея, что «царство небесное в самом человеке»!

Хотелось бы знать, как Вы относитесь к моему мнению о том, что в католической Церкви есть особая мудрость и свобода. Знаю, как высоко стоит русское старчество, но больше в области чисто внутренней жизни, чем мирской, в которой, однако, воплощается Слово Божие. Такими явлениями, как прозорливость, я далеко не пренебрегаю, но я не уверен, что они только сверхприродны. К тому же они встречаются, хоть и реже, и у католиков.

В том, что корни разделения христиан не в вероучении, я глубоко убежден. Например, если понять монофизитство по–нашему, то выходило бы, что приверженцы монофизитства не способны познать истинного Богочеловека. А в действительности мы видим, что монофизиты суть истинные христиане, по–видимому не меньше, чем православные. Значит, или весь вопрос сводится к недоразумению (что и доказывают историки), или благодать покрывает не совсем точное богословское определение. В других случаях скажу, что вера нераздельна от любви: воистину христианин тот, кто истинно исполняет заповедь о любви. Нередко бывает, что какой–нибудь евангелист более истинно любит, чем мы, правоверные.

5 мая 1974 г.

Дорогой отец Александр!

В Вашем письме от 8–го апреля Вы говорили, что вам трудно себе представить резкие конфронтации конфессий, которые случаются у нас. Сегодня я хотел бы Вам дать картину этих конфронтаций.

Надо различать 6 возможных позиций в отношении одной Церкви к другой:

№ 1: Полное отчуждение одной Церкви. Причины иногда уважаемые.

№ 2: Законное согласие между двумя Церквями об «евхаристическом гостеприимстве» — что вполне существует только между Римской и Московской.

№ 3: Так называемый «дикий экуменизм». На основе каких–то переживаний о братстве группа разных верующих дает друг другу причастие, сознательно нарушая правила своих церквей. Такое действие иногда берет характер бунта: они говорят, что совершили «пророческое действие».

№ 4: Между позициями 2 и 3, пастырь, на богословских основах, берет предварительное решение в случаях, не предусмотренных правилами. Впоследствии новые расширенные правила утвердили его решение.

№ 5: Отдельные случаи, когда священник себя считает морально принужденным допускать к причастию члена Церкви, от которой не предполагается согласия.

№ 6: Односторонняя инициатива одной Церкви, допуская к причастию членов одной Церкви, не признающей сопричастия. К тому же, Церковь, допускающая к причастию иных членов, не дает взаимного разрешения своим собственным членам.