Мир Жоржи Амаду - И Тертерян

В эмиграции Амаду сблизился с писателями разных стран, вошел в европейскую литературную жизнь, и в произведениях этих лет ощутимо влияние хорошо разработанной в европейской литературе формы многопланового романа-эпопеи. В "Подполье свободы" следы фольклорной поэтики уже и вовсе исчезают. Амаду впоследствии говорил, что этот его роман написан под огромным влиянием эпопеи Арагона "Коммунисты". Бразильскому писателю и здесь не изменило его живописное мастерство, но в целом он не сумел найти органичной (столь же органичной, как в его ранних фольклорных романах) художественной системы для гигантского нового жизненного материала. Ведь он попытался охватить всю Бразилию с ее верхами и низами, политическими, социальными и психологическими коллизиями в один из самых острых моментов ее новейшей истории. В романе эти коллизии оказались выпрямлены и схематизированы. Многочисленные фабульные линии романа построены по одной схеме: представители разных классов (крестьянин, грузчик, балерина, архитектор, офицер и др.), переживая драматические ситуации и находя в трудную минуту поддержку у коммунистов, признают правду коммунистических идей. Национальная специфика жизни превращается здесь во что-то внешнее, декоративное, малосущественное, в ярко расписанные задник и кулисы, на фоне которых разыгрывается действие.

Амаду в 1955-1956 годах пережил глубокий творческий кризис. Он прекратил работу над трилогией, первой частью которой должно было стать "Подполье свободы". Прошло несколько лет молчания: писатель глубоко обдумал свое намерение идти отныне не вширь - в ширь пространства и истории, а вглубь - в глубь человеческого сообщества. И он вернулся в Баия.

Он вернулся в Баия и в буквальном смысле слова. С 1963 года он живет в Баия постоянно, здесь его дом, его друзья. Он знает в Баия всех: мастеров капоэйры, торговок баиянскими сладостями, рыбаков, лодочников, старых жрецов и жриц макумбы. И они знают и любят сеу Жоржи, приходят к нему за советом и помощью.

Но еще раньше в творчестве Амаду начался новый баиянский цикл: в 1958 году вышел роман "Габриэла, корица и гвоздика", в 1961-м новелла "Необыкновенная кончина Кинкаса Сгинь Вода" и роман "Старые моряки, или Чистая правда о сомнительных приключениях капитана дальнего плавания Васко Москозо де Араган", объединенные под общим названием "Старые моряки". Затем последовали сборник повестей и новелл "Пастыри ночи" (1964), романы "Дона Флор и два ее мужа" (1966), "Лавка чудес" (1969), "Тереза Батиста, уставшая воевать" (1972), "Тиета из Агресте, или Возвращение блудной дочери" (1976).

Собственно говоря, обозначение "новый баиянский цикл" отчасти условно. Не всегда действие разворачивается на улицах и пляжах Баия. Герои "Габриэлы..." живут в том самом городке Ильеусе, центре зоны какао, "земли золотых плодов", имя которого стояло уже в заглавии одного из романов Амаду; Тереза Батиста и Тиета из Агресте странствуют по разным городам и землям, Тиета добирается даже до Сан-Пауло. Но где бы ни происходили события в этих книгах, рассказ о них объединен общим взглядом на жизнь, общим человеческим климатом. И всегда сохраняется преемственность по отношению к первому циклу романов о Баия. Быт народа Баия послужил моделью художественного мира Амаду. Опыт повседневного общения с рыбаками, моряками, грузчиками, работницами, рыночными торговками подсказал Амаду саму идею двойственности жизни и поведения людей. Ведь бедняки Баия воистину живут двойственной жизнью: усталые от нищеты, униженные и измученные тяжкой повседневностью, они становятся сильными и свободными творцами во время праздника, карнавала, танца. Тут уж они диктуют законы: те, кто вчера помыкал ими, в день праздника восхищаются и подражают их веселью.

Новые книги Амаду реалистичны в самом прямом, буквальном смысле слова - предельно жизнеподобны. Амаду умеет писать быт упоенно, с какой-то алчностью к материальным подробностям, умеет добиваться эффекта присутствия (об этом говорил Илья Эренбург в предисловии к одному из романов Амаду). Но как ни реальны, безусловно достоверны все детали рассказа, мы все же ощущаем, что находимся в особом мире, где все заметно сдвинуто и сгущено. Что-то должно произойти, вырваться наружу из скрывающей его дотоле будничной оболочки. Совсем как во время карнавала, когда несколько дней самые обычные люди живут необычной жизнью, обнаруживают невероятные, не иссякающие в течение этих дней силы, темперамент, энергию. И ведь здесь, в Баия, да и по всей Бразилии, карнавал - не результат ученых изысканий или художнической реставрации. Он вершится каждый год в свой срок.

Так и в книгах Амаду: идет обычная жизнь, копошатся смешные или жалкие фигурки (вспомним хотя бы капитана дальнего плавания Васко Москозо де Араган и прочих персонажей книги "Старые моряки"!) - сатиры в книгах Амаду предостаточно, то добродушной, то вовсе не добродушной. Эгоизм и низость властей, жадность и трусость мещан, душевная и умственная рутина, претензии и предрассудки псевдоученых и псевдодемократов - все это представлено в гротескной заостренности. Но сатирическим осмеянием дело не ограничивается. Подходит срок - и карнавальный взрыв отменяет обыденность. Он может быть совершенно фантастическим: бог Огун является на крестины сына бедного негра, мертвец воскресает, чтобы повидаться с друзьями. И иногда происходят не фантастические, но тоже невероятные события Кухарка Габриэла, на которой женился ее хозяин, сделав ее тем самым богатой и уважаемой в городе дамой, демонстративно изменяет ему и охотно возвращается к своему прежнему нищенскому положению. Все жители трущоб Мата-Гато вступают в бой с полицией и городскими властями. Над гаванью Белен-до-Гран-Пара проносится космических масштабов стихийное бедствие, разрушая все суда, кроме парохода "Ита", пришвартованного на все якоря незадачливым капитаном Васко. Так или иначе, в сказочной или в реальной, в массовой или в индивидуальной психологической ситуации, но происходит схватка. Столкновение между двумя силами. Между корыстью и бескорыстием, двоедушием и искренностью, манерностью и простотой, дружбой и эгоизмом. Между народными представлениями о жизни и действительной жизнью буржуазного общества. И тем самым - между национальной средой и вненациональным духовным стереотипом, выработанным современным капиталистическим обществом и распространяющимся повсюду, в том числе и в Бразилии.

Для воплощения этого столкновения, для характеристики участвующих в нем антагонистов писатель разработал оригинальную и органичную поэтическую систему. Во всех книгах Амаду, начиная с "Габриэлы...", сталкиваются два лагеря, два потока. Это отчасти напоминает двуплановость "Мертвого моря", но взаимоотношения быта и поэзии здесь гораздо сложнее. Поэтический план повествования уже не перенесен всецело в сферу легенды, он как бы обрастает "мясом" реальности, тонкие нити поэзии протягиваются в обыденную жизнь, отмечая в ней то, что соприкасается с глубинным движением народного сознания.

В произведениях "Старые моряки" или особенно "Доне Флор" быт и фантастика сталкиваются в непримиримой схватке. Они насквозь враждебны, противоположны, и только юмор может создать шаткое равновесие между ними. Так, юмор делает возможным "счастливый конец" в "Доне Флор".

В произведениях Амаду сверхъестественное связано с поверьями бразильских негров, с ритуалами их сохранившихся и по сей день особенно в Баия - культов. Конечно, негритянский культ привлекает художника не дремучими своими верованиями. Благодаря радениям кандомбле - сохранилось и сохраняется древнее народное искусство. Кандомбле - настоящий праздник фольклора: звучит изощренная дробь барабанов-атабаке (потом такую дробь под названием "боосанова" выбивают на всех эстрадах мира), поются старинные кантиги, кружатся в хороводе молоденькие жрицы иаво, а старые жрицы готовят для собравшихся пряные и острые блюда, шедевры баиянокой народной кулинарии, которая ведь тоже искусство. Кандомбле собирает бедняков, помогает им сплотиться, чувствовать себя вместе с родными по духу, с друзьями, помогает в трудных условиях сохранять коллективность быта и коллективность художественного творчества.

Кандомбле обожествляет танец: Бог здесь выражает свою милость не иначе, как даровав своему избраннику свободу и красоту движений; удалой пляс - знак присутствия Божества, благоволения Божества. И это отношение к танцу как прекрасному и счастливому дару окрашивает в книгах Амаду обыденную жизнь. Танец становится средством характеристики и оценки, танцем выражаются любовь и радость, облегчение и удовлетворение - все чувства человека.

Такую же роль играет в повествовании Амаду еда. Блюда, которые умеют стряпать только в Баия, участвуют во всех сюжетных перипетиях, во всех решающих событиях жизни героев Амаду. Приключения ожившего трупа Кинкаса Сгинь Вода развертываются в то время, когда друзья волокут его в порт, чтобы он, хоть мертвый, попробовал бы вкуснейшую мокеку, приготовленную Мануэлем.