Любовь - только слово - Йоханнес Зиммель

Что это? Погоня за сенсацией? Месть отцу? Попытка вызвать интерес редактора? Лазарус знал множество трюков, к которым прибегали авторы. Это было что-то новенькое.

«Я уверен, что в своем первом произведении каждый автор использует факты собственной жизни, те, которые особенно потрясли его…»

Лазарус сунул в рот ощетинившуюся колотыми орешками шоколадку.

«Таким же образом возник и мой роман, правильнее было бы назвать его дневником, так как по форме он больше всего напоминает личный дневник. Я ничего не изменил: ни имен действующих лиц, ни названий мест, где происходили описанные события, да и сами события остались неизменными. В романе нет ни капли вымысла, все написанное является чистой правдой… правдой от начала и до конца».

Что ты знаешь о правде, юноша?

«Не так-то просто выпустить из рук дневник, особенно если в нем присутствуют такие интимные, глубоко личные подробности, какие хранит этот. Не говоря уже о возможности увидеть его в напечатанном виде. Но мое желание именно таково, и я передаю редакции эту рукопись вместе с согласием на то женщины, для которой этот дневник писался. Мы любим друг друга. Мой роман — это история нашей любви… и нам безразлично, что подумают другие люди. Что касается нас двоих, то наши имена тоже не изменены. Через час мы пойдем на почту и вместе отправим эту рукопись в издательство, так как мы приняли решение, которое позволяет без всякого страха и стыда поведать миру правду…»

Что-то бурча себе под нос, Лазарус провел рукой по левому свисающему вниз усу, с которого на постель упал маленький кусочек шоколада. Без всякого страха и стыда. Ну-ну. Итак, все ясно, мы имеем дело с порнографией.

Малыш, верно, решил, что этот век принадлежит порнографии, — подумал Лазарус. — Изысканной, конечно, той, какую печатают в приличных издательствах. К примеру, в нашем. Хотя подобное у нас еще ни разу не издавалось.

Зависит это не от моего издателя, а от меня. Я до сих пор не нашел ничего стоящего. Мой издатель — прогрессивный человек. «Современная литература — это свинство, — говорит он. — С такой литературой недолго и до банкротства. Оглянитесь! „Леди Чаттерлей“! „Лолита“! Конечно, можно напечатать и всякую заумную ерунду. А главное — специальная литература! Пособия и справочники всегда пользуются спросом. Ну а фантастика? Я спрашиваю себя, Лазарус, за что я плачу вам деньги? Затем, чтобы вы просиживали здесь свою толстую задницу и морочили мне голову новомодными поэтами?» Да, именно так и говорит этот современный человек. Я старомоден. Я считаю, что и сейчас вполне можно обойтись без порнографии. Во всем виноват Хемингуэй. Именно он заварил эту кашу. Но у него-то на бранные слова намекали первая и последняя буква с точками посередине, а сейчас их печатают полностью, до последней буковки.

С другой стороны, он всегда был добр ко мне, мой издатель. Всю жизнь я проработал у него. Через два года уйду от него, кто знает, возможно, и раньше. По не зависящим от меня причинам. Не следует заставлять его ругать покойного. Это будет выглядеть как дружеская услуга, если я подыщу ему колоритную, по-настоящему качественную вещицу.

Будем надеяться, что малыш пишет в своем «внутреннем монологе» обо всех этих ах-ах, желательно на плохом немецком и с ошибками в пунктуации! Еще лучше вообще без нее! Тогда нам удастся продать его как немецкого Джеймса Джойса, сравнимого с Генри Миллером.

Только бы он не взялся описывать пикантные подробности, прибегая к жалким намекам. Подобных идиотов среди пишущей братии полно. Простая немецкая домохозяйка, если только у нее нет дочери-интеллектуалки, которая возьмется разъяснять ей происходящее, усомнится в собственных знаниях анатомии и будет тщетно ломать голову над неразрешимым вопросом: так что же здесь, собственно, происходит? Что она с ним делает? Сколько же их всего? А иностранных слов она не найдет даже в Брокгаузе, сколько бы ни искала…

Может, в этот раз нам повезет.

Альберт Лазарус посмотрел на последнюю страницу рукописи.

Всего 743 страницы.

19 марок 80 пфеннигов. Издать ее дешевле вряд ли удастся. Если же вдруг мальчик изъясняется четко и ясно да прибавил несколько скандальных фактов о своем мошеннике-отце, то можно будет определить первый тираж в десять тысяч экземпляров.

«Некоторые участники описываемых мною событий изображены довольно отталкивающе и могут почувствовать себя оскорбленными в лучших чувствах…»

Ну вот. Снова то же самое.

«…Прежде всего, мой отец и мадемуазель Штальман, и я должен признаться, что мне доставляет исключительное удовольствие показать всему миру их пороки, изобразить их такими, какими они являются на самом деле».

Проблеск надежды. А молодой человек действительно наивен. Наивность тоже очень хорошо продается. Простодушие плюс порнография…

Спокойно, спокойно!

Почитаем дальше. Разочарование подстерегает нас слишком часто. Наивные и порочные мальчики редко умеют писать. Такое уже не раз случалось.

«Сохрани мы фамилии Мансфельд и Штальман, изменив при этом имена всех остальных персонажей и названия мест, где происходят события, мы ничего бы не выиграли. Я слышал, что каждый человек имеет право на охрану своей личной жизни…»

Ах, ты уже слышал об этом, малыш?

«…и может в судебном порядке опротестовать использование себя в качестве прототипа героя романа, каким бы положительным он ни был изображен».

Одна коньячная вишенка уже не повредит. Однако мальчик довольно любопытен. Не так он прост, каким кажется. Если другие издают всякие там «Загадки» или «Поцелуй на ночь», то почему бы и нам не попробовать разочек…

«В этом и состоит дилемма, перед которой я нахожусь. Поэтому я прошу вас, уважаемые господа, прочитать мою рукопись, принимая это во внимание, и в случае вашей заинтересованности в моем романе дать мне юридическую консультацию. Я с удовольствием внесу в роман любые изменения, которые вы сочтете нужными. Заранее благодарю вас за прочтение моего романа. Оливер Мансфельд».

Лазарус перевернул страницу. На следующей странице прочитал:

«Любовь — только слово

Роман»

Альберт Лазарус почувствовал легкое жжение в желудке. Ну вот, подумал он с удовольствием, мне уже плохо. И продолжил чтение.

Он читал до трех часов утра, затем завел свои золотые часы на половину седьмого и почистил зубы, используя для полоскания минеральную воду. Тут он наконец отогнул край занавески и выглянул в ночь. Поезд находился на отрезке между Мюнхеном и Розенхаймом. Снег уже не шел. Лазарус посмотрел на проносящиеся мимо огоньки и прислушался к завыванию ночной бури, которая раскачивала цепочку вагонов парижского экспресса. Он прочитал около половины рукописи (на профессиональном жаргоне — вычитал), и вдруг почувствовал печаль и растерянность.

Он попытался проанализировать это свое состояние. Нет, не рукопись привела его в такое замешательство (о взглядах своего издателя на подходящие для издания темы он и вовсе забыл). Этот роман и вправду был дебютом, требующим серьезной работы и написанным таким отвратительным языком, что не один раз читающий его бросал папку на стол. Но затем Лазарус снова и снова продолжал чтение.

Свою растерянность он объяснял двумя возможными причинами. Во-первых, стареющий одинокий холостяк, не любящий детей, не имел ни малейшего представления о мире, о котором шла речь в книге, он сам себе казался Гулливером, нежданно-негаданно попавшим к лилипутам. Во-вторых, этот роман был первой любовной историей, которую он прочитал за многие, многие годы. Продолжая думать о только что прочитанном, пятидесятивосьмилетний мужчина наконец забылся тяжелым сном и проснулся точно в половине седьмого от звонка часов.

В Вене было очень холодно и сухо.

Альберт Лазарус провел за переговорами целый день. Всегда такой корректный и внимательный, он был на этот раз очень рассеян, так очевидно занят другими мыслями, не относящимися к обсуждаемым вопросам, что вызвал недовольство своих собеседников, которые, однако, из вежливости промолчали.

Едва добравшись до купе спального вагона парижского экспресса, отбывающего из Вены в двадцать два часа пятнадцать минут, Лазарус лег в постель и дочитал рукопись до конца. На этот раз он не ел шоколад. Закончив читать роман около четырех часов утра, он отложил папку в сторону и некоторое время неподвижно смотрел перед собой. Потом он заснул, не заведя часов и не почистив зубы. За час до прибытия поезда во Франкфурт его разбудил проводник, который принес чай. Пассажир из купе № 13/14 предстал перед ним в скомканной постели и с плохим настроением.

В Гессене продолжал бушевать снегопад, и на некоторых отрезках дороги были сильные снежные заносы. По словам проводника, они уже несколько раз останавливались из-за этого. Отхлебывая горячий чай, Лазарус молча слушал болтовню служащего, который с его разрешения поднял защитный полог с окна. Перед покрасневшими глазами Альберта Лазаруса открылся вид на белую пустыню.