Голодный - Павел Николаевич Алексеев

снах. Мой рассудок оказался, должно быть, в цепких лапах самого Дьявола. Я охладел и застыл, в моём теле на миг увяла жизнь. Я ничего не мог разглядеть, так как в глазах помутилось, страх серой дымкой застил обзор. Моё сердце запрыгало, а горло пересохло в ту же секунду, когда на меня обратило внимание нечто из преисподней – скользкое чудовище, очертания которого отдалённо походили на Виталика.

Оно лежало на кровати, у стены, орошённой кровью. Капли сползали по обоям, полосами вырисовывая смертные иероглифы. На полу блестели сгустки алого цвета, росли и сытились подтёками, что падали с пропитанной ужасом простыни, въедались в деревянные половицы.

Мой взор невольно упал на существо, должно быть, выползшее из потусторонних недр, где ад пламенем довлеет над лучами жизни. Монстр шевелился и смотрел на меня чёрными, как нефть, глазами, молящими, просящими о помощи, но алчущими. Это был Виталик, но изменившийся до боли в сердце, превратившийся в нечто уродливое, чего не представит себе ни один здравый организм. Его голова выглядела неестественно вытянутой и сросшейся с туловищем. Она вертелась, точно кукольная, и жевала огромным разорванным ртом, из которого торчали остатки мяса или что-то похожее на кожу. У Виталика оставалась лишь левая рука, в которой он держал кусок ступни с пальцами. Я опустил взгляд туда, где у человека должны быть ноги, но их не было. Вместо них беспорядочно тряслись культи с нервными окончаниями, кровавыми обрывками и торчащими осколками костей. Они шевелились так, словно в них поселилось что-то страшное, неземное, разрывающее душу на тысячи мучительных частиц. У кровати лежал топор с пылающим в багрянце лезвием.

Я в беспамятстве взревел, схватился за голову, но остерегался приближаться к существу. Нет, это уже был не Виталик. Личинка чужеродного создания – вот что он мне напомнил, жалобно хрипя и протягивая единственную руку.

Ни скорая, ни полиция здесь не помогут. Я стал узником наипротивнейшего полотна, рождённого в закоулках воспалённого ума творца химерной жизни. Во мне истлели последние огарки грёз, что это был мой брат, мой кровный друг, наставник и отец. Виталик издал гвалт, способный вытрясти всю душу. Я видел его страдания, его чаянья повернуть время вспять и отказаться от препарата для похудения. Пустой пузырёк валялся на полу под кроватью.

Я едва не лишался рассудка, вкушая холод фантасмагорического естества. Мой слух, как лютый враг, впитывал ненужный хруст костей, с которым ломалось тело брата. Нет, это не Виталик, не может быть! Мне всё это бредилось! Его тело неестественно растягивалось, трансформировалось, а глаза, до этого пустые, но насыщенные жизнью, теперь выглядели мёртвыми чёрными точками в сгустке бесформенной вибрирующей массы. Нечеловеческий вопль наполнил тошнотворное пространство бледных стен. Это был голос мук и неумолимой боли, с которой трескалась плоть, выпуская всё больше крови. Я видел, как существо из преисподней рождалось в торжестве страданий. Оно ревело как дитя, тянуло жгучие отростки, что прорывались через плотную людскую кожу. Голова, словно пластилиновый шар, лоснилась в свете тусклой лампы, висевшей высоко под жёлтым потолком.

Ожиревшая сущность походила на червя, который принялся глодать себя. Я не мог оторвать взгляда от холодящих глаз, усыпавших всё тело мученика чертовских прихотей. Монстр насыщался личной плотью, голодно вгрызаясь острыми зубами в кожу. Издавая хриплое мычание и звуки хищного триумфа над собой, оно пускало кровь, как сок минувшей жизни. Слюнные выделения тянулись из широкой пасти, пропитывали постельное бельё, блестели, как льняное масло. Существо, выродившееся из Виталика, было чем-то далёким, запредельным кошмаром, который вселял в остатки моего сознания вселенскую панику, уничтожающую крохи самообладания.

Я в немом оцепенении, с титаническим трудом перебарывая себя, отступил назад. Та тварь, упоённая собой, не выглядела агрессивной, но и добротой не награждала. Она таилась потусторонним зверем, оставив собственную плоть.

С очередным шагом я почувствовал, как жар от печи взметнулся по моей спине. Я, будто управляемый неведомыми силами, пригнулся, не отводя от монстра взгляда, и медленно открыл дверцу топки. Облачив ладонь в рукав куртки, я схватил первую попавшуюся лучину и бросил на кровать, где находилась нежить. Огонь принялся растекаться по обрывкам ткани и постельному белью, а через миг окольцевал сущность незнакомой мне породы. Пронзительный визг заставил меня отойти к выходу. Я наблюдал за тварью, не способной противостоять напасти. Она, охваченная пламенем, в смятении орала, но старалась заглушить неиссякаемую боль потугами убить в себе голод, с остервенелой хваткой цеплялась за собственные отростки, вырывала их и пожирала.

Огонь сполз на пол и поднимался по стенам. Вскоре вся комната спряталась в дыму, а жар, застивший пространство, не позволял свободно дышать и видеть. Во мне бушевали душераздирающие крики, пытались вырваться наружу, но я держался. Из глаз полились горячие слёзы, а в груди запекло от той боли, с которой я смотрел на медленную гибель родного мне человека. Необъятный ужас овладел мной и заставил бежать как можно дальше. Я покинул дом и уехал на машине за город, спрятался в лесу, там, где меня никто не найдёт. Надеюсь на это.

Остановившись, я вынул из кармана куртки безымянный пузырёк, стенки которого изнутри были окрашены чёрной массой. Через эту грязь пробивалась пустота. Да, лекарство было во мне, до последней капли. Я испытывал опустошение и лёгкость. Вероятно, то же самое переживал Виталик, когда принял препарат в первый раз. Мне не хотелось ждать, мечталось похудеть, лишиться этого мерзкого обличия. За обедом я вылил жидкость в рот и запил водой, минуя все правила приёма.

Кажется, сейчас во мне бушует первобытный голод. Как тошнотворно и приятно, внутри что-то колышется, живёт и просит пищи, я будто таю. Мне становится легко и в то же время жутко. Жутко оттого, что мне придётся пережить. Вероятно, я схожу с ума, лишаюсь дара речи и способности видеть мир трезво. Это не конец. Быть может, это лишь начало…