Чистый лист - Лоуренс Блок

Он извинился, ушел в ванную, она открыла кошелек и нашла маленький пузырек без этикетки, который хранила в отделении для мелочи. Она посмотрела на пузырек, на бокал, который он оставил на столе, но в конце концов оставила пузырек в покое.

В конце концов оказалось, что это не имело значения. Вернувшись из ванной, он потянулся не к бокалу, а к ней. Секс был неплох, как она и предвкушала: Лукас был изобретателен, пылок и страстен, и наконец они разжали объятия, выдохшиеся и насытившиеся.

— Вау! — сказал он.

— Да, это, пожалуй, самое подходящее слово.

— Ты думаешь? Я старался как мог, но мне все кажется, что этого было мало. Ты такая…

— Какая я?

— Изумительная. Я просто не могу удержаться, чтобы не сказать это. Даже не верится, что у тебя так мало опыта.

— Что, я выгляжу настолько потасканной?

— Нет, просто ты так хороша в постели! А это совсем не то, что потасканная, как раз наоборот. Извини, что снова спрашиваю, честное слово, это в последний раз: ты действительно говорила правду? У тебя было всего только пять мужчин?

Она кивнула.

— Ну, впрочем, теперь уже шесть, верно?

— Твое счастливое число?

— Счастливее, чем когда бы то ни было.

— Ну, для меня оно тоже удачное.

Она была рада, что не стала ничего подсыпать ему в бокал, потому что после короткого отдыха они снова занялись любовью, а иначе бы ничего не было.

— Все еще шесть, — сказал он потом, — разве что ты решишь, что я тяну на двоих?

Она что-то ответила негромким убаюкивающим голосом, он сказал что-то еще, и это продолжалось до тех пор, пока он не перестал отвечать. Она еще немного полежала рядом с ним, в привычном, но вечно новом двойном блаженстве удовлетворенности и предвкушения, а потом наконец выскользнула из кровати, и немного погодя вышла из квартиры.

Очутившись одна в идущем вниз лифте, она сказала вслух:

— Пятеро.

Второй бокал «Роб Роя» принесли прежде, чем заказанную еду. Наконец официантка принесла ее рыбу и его стейк, вместе с бокалом красного для него и белого для нее. Второй «Роб Рой» она оставила недопитым, а вино вообще едва пригубила.

— Так ты, значит, в Нью-Йорке живешь, — сказал он. — Ты туда уехала сразу после колледжа?

Она рассказала ему, как живет, стараясь отвечать на вопросы как можно уклончивей, из опасения сбиться. Разумеется, все, что она рассказала, было выдумкой: она никогда не училась в колледже, а ее опыт работы представлял собой пеструю смесь из должностей официанток и секретарш на полставки. Она не собиралась делать карьеру и работала только тогда, когда ничего другого не оставалось.

Если ей нужны были деньги — а много денег ей было не надо, она не привыкла жить на широкую ногу… Ну, есть способы их добыть помимо работы.

Но сегодня она была примерной офисной труженицей, с карьерой под стать ее костюму, и да, она закончила Пенсильванский университет, защитила диссертацию и с тех пор работает в Нью-Йорке. Нет, она не может обсуждать, зачем она приехала в Толедо и кто ее сюда прислал. На данный момент это все страшная тайна, она дала слово молчать.

— Хотя на самом деле никакой особой тайны тут нет, — сказала она, — но, знаешь, я стараюсь выполнять то, что мне говорят.

— Как солдатик.

— Именно, — сказала она и улыбнулась ему через стол.

— Ты мой солдатик, — называл ее отец. — Настоящий боец, маленький воин.

В рассказах о подобных случаях, которые ей доводилось читать, отец (отчим, дядя, любовник матери или даже просто сосед) обычно бывал пьяницей и грубияном, кровожадным дикарем, который силой брал беззащитную сопротивляющуюся девочку. Она всегда бесилась, читая такие истории. Она ненавидела мужчин, виновных в инцесте, сочувствовала маленьким жертвам, и кровь бурлила у нее в жилах от желания расквитаться, от жажды жестокой, но справедливой мести. Она выдумывала сценарии мести: кастрировать, покалечить, выпустить кишки — все эти кары были грубые и безжалостные, но полностью заслуженные.

Ее собственный опыт не имел ничего общего с прочитанным.

Одни из самых ранних ее воспоминаний — это как она сидит у папы на коленях, как его руки обнимают ее, гладят, ласкают… Иногда он купал ее в ванне, следя за тем, чтобы она как следует намылилась везде и хорошенько смыла мыло. Иногда он укладывал ее спать по вечерам, и подолгу сидел рядом с кроваткой и гладил ее по головке, пока она не уснет.

Было ли в этих прикосновениях что-то неподобающее? Оглядываясь назад, она предполагала, что, наверное, было, но тогда она этого не замечала. Она знала, что любит папочку, а папочка любит ее и что между ними существует связь, в которой ее матери нет места. Но ей никогда не приходило в голову, что тут есть что-то не то.

А потом, когда ей исполнилось тринадцать и ее тело начало меняться, однажды ночью он пришел к ней в комнату и забрался под одеяло. Он обнял ее, прикоснулся к ней, поцеловал ее.

И эти прикосновения, объятия и поцелуи были иными. Она сразу почувствовала, что теперь все изменилось, и каким-то образом поняла, что это будет тайной, о которой она никому не сможет рассказать. И тем не менее в ту ночь ничего такого особенного не случилось. Он был неизменно мягок с ней, очень мягок, и соблазнял ее очень постепенно. Потом она прочитала о том, как индейцы Великих равнин ловили и приручали диких лошадей — они не ломали их, не принуждали их силой, но медленно-медленно завоевывали их доверие. И это описание отозвалось в ней чем-то очень знакомым, потому что именно так ее родной отец превратил ее из ребенка, невинно сидевшего у него на коленях, в пылкую и послушную сексуальную партнершу.

Нет, он не ломал ее дух. Напротив, он пробудил его.

Он приходил к ней каждую ночь, месяцами, и к тому времени, как он наконец лишил ее девственности, невинности она лишилась уже давно, потому что он мало-помалу научил ее всему, что касается секса. В ту ночь, когда он провел ее через последний барьер, она не испытала боли. Она была хорошо подготовлена и готова ко всему.

А вне постели между ними все было как обычно.

— Главное — не подавать виду, — наставлял ее он. — Нашей любви никто не поймет. Нельзя, чтобы кто-то знал. Если твоя мамаша об этом пронюхает…

Он не договаривал — все и так было ясно.

— Когда-нибудь, — говорил он ей, — мы с тобой сядем в машину и поедем в другой город, где нас никто не знает. Мы тогда оба будем старше, наша разница в возрасте не будет так бросаться в глаза, особенно если накинуть несколько лет тебе и убавить несколько лет мне. Мы станем жить вместе, поженимся, и никто ничего не узнает.

Она пыталась представить себе это. Иногда ей казалось, что все так и будет, что со временем они действительно поженятся и станут жить вдвоем. А иногда это казалось ей чем-то вроде сказки, какие рассказывают малышам: про Санта-Клауса, про зубную фею и тому подобное.

— Но пока что, — не раз говорил он, — пока мы должны быть скрытными, как настоящие воины. Ты ведь у меня солдатик, да? Да?

— Я иногда бываю в Нью-Йорке, — сказал Дуг Праттер.

— Ты, наверно, прилетаешь туда с женой, да? — сказала она. — Вы останавливаетесь в хорошем отеле, ходите в театры, на мюзиклы…

— Да нет, ей не нравится летать.

— А кому же это нравится? Тем более в наше время, когда из тебя всю душу вынут во имя этой их безопасности. И с каждым годом все хуже и хуже, скажи? Сначала стали выдавать пластиковые столовые приборы — ведь нет ничего страшнее террориста с металлической вилкой! Потом вообще перестали кормить в полете, чтобы пассажиры не жаловались на пластиковые приборы…

— Да-да. Ужас, правда? Но тут лететь-то совсем недолго. Меня это не напрягает. Не успеешь открыть книгу, глядь — ты уже в Нью-Йорке!

— Ты бываешь там один.

— По делам, — сказал он. — Не так уж часто, время от времени. То есть я мог бы бывать там и чаще, если бы было зачем.

— Да ну?

— Но в последнее время я стараюсь избегать таких командировок, — сказал он, пряча глаза. — Потому что вечером, как управишься с делами, не знаешь, куда себя девать. Конечно, если бы у меня там были знакомые… Но у меня в Нью-Йорке никого нет.

— Ну, у тебя есть я, возразила она.

— Да, в самом деле! — сказал он, и снова посмотрел ей в глаза. — Это правда. У меня есть ты, верно?

За эти годы она много читала об инцесте. Она не считала свой интерес к этой теме навязчивым или болезненным: ей казалось, что было бы куда противоестественнее, если бы она не читала об этом.

У нее в памяти особенно сильно запечатлелся один случай. У одного человека было три дочери, и он состоял в сексуальной связи с двумя из них. Это не был Искусный Соблазнитель, как ее отец, он был куда ближе к Пьяному Грубияну. Овдовев, он заявил двум старшим дочкам, что теперь их долг — исполнять обязанности их матери. Они чувствовали, что это неправильно, но им казалось, что делать это необходимо, и они делали это.