Араб с острова Банда - Михаил Васильевич Шелест

— Я Пит, а ты?

— Ты Пит? (Ты лента? (малайский)) Я — Салах Сату Йанг Меманггил Хуян (Тот, кто зовёт дождь).

— Очень рад видеть тебя, Меманггил Хуян. У меня тоже длинное имя, но ты его не поймёшь. Ты вождь?

— Я — старший шаман. А ты?

— Я купец. Меня смыло в море.

— Купец? Я знаю всех купцов араби, что приезжают к нам. Тебя я не знаю.

— Я новый купец.

— Тут давно не было больших лодок араби. Араби боятся порту.

— Это не был корабль араби.

Шаман стал выпытывать у меня чьим кораблём был мой корабль, откуда и куда он плыл, сколько на нём было пушек. Но ничего конкретного я ему сказать не мог. У меня в голове плавали какие-то обрывки сведений, но… Показав ему, непонятно откуда взявшуюся у меня на голове шишку, я сослался на неё, как на причину потери памяти.

Ещё оказалось, что здесь в деревне почти постоянно живут несколько китайцев, называемых местными «син», которые покупают «пала» — мускатный орех, напрямую у деревни, а не на рынке острова Нейра, потому, что: «так делали старые отцы».

Я знал историю этих мест хорошо, поэтому, чтобы определиться со столетием и с годом, спросил:

— Здоров ли Махмуд Шах[1]?

— Махмуд Шах, здоров, — сказал шаман важно. — И до сих пор является нашим правителем.

— Он сейчас на Бинтане?

— Да. У него много его люди и «синцев», — гордо сказал Меманггил Хуйян. — Будет война с Порту.

— «Всё понятно», — подумал я. — «Это где-то между 1511 и 1520 годом. Вот я попал!».

— Что делать будешь? — Спросил шаман.

— Мне надо на Нейру. Может там увижу свой корабль. У меня там груз, — вдруг «вспомнил» я. — Ты не мог бы вернуть мне мои вещи?

— Что ты муслим, я тебе верю, однако, прочитай пятую суру, — сказал шаман и потупил глаза. — С любого места.

— О те, которые уверовали! Аллах обязательно подвергнет вас испытанию охотничьей добычей, которую смогут достать ваши руки и копья, чтобы Аллах узнал тех, кто боится Его, не видя Его воочию. А кто преступит границы дозволенного после этого, тому будут уготованы мучительные страдания.

— Спасибо, Пита. Достаточно. Принесите его вещи, — попросил он пацанят, и те убежали к противоположному краю этой же хижины, где стояли какие-то корзины, укрытые рогожей.

Подхватив одну из корзин, мальчишки притащили её к нам, и я увидел торчащие из неё ботфорты. Резко встав от охватившего меня изумления, я едва не стукнулся головой о настил полов хижины, пригнулся и заглянул в корзину.

Действительно, там лежали сапоги, прикрытые кожаным камзолом. Я поднял его и под ним оказались синие, широкие, льняные, на ощупь, штаны и серая из «мокрого» шёлка рубашка с широкими рукавами и шёлковой же, синей верёвкой вместо пуговиц.

Пока я разглядывал «свои» вещи, подошёл второй парнишка, несший перевязь со шпагой и небольшой кожаный мешочек.

Я быстро натянул штаны и завязал на них пояс, обернув его вокруг тела и продев в петли. Накинул рубашку. Мокрый шёлк и лён приятно охладили обожжённую солнцем кожу. Сапоги я надевать не стал, а взялся за поданные мне мальчишкой ножны и перекинул их перевязь через плечо, потом подкинул пару раз на ладони кошель. Мне как-то сразу стало полегче.

— И всё? — Спросил я, глядя на шамана, чуть прищурив левый глаз.

Тот взмахнул рукой и у него на ладони, словно из воздуха, появился золотой хронометр, — швейцарские Брайтлинг из коллекции Нэвитаймер. Мой хронометр. Из той жизни. И никакого отношения к ботфортам и шпаге не имеющий.

Шаман протянул мне ладонь с часами, а потом сомкнул её и спросил.

— Что это, Пита?

— Амулет. Можно не видеть солнце и знать, что оно уже взошло.

Шаман вздрогнул.

— Ты живёшь там, где нет солнца?

— Бывает, что и нет.

Я протянул руку за часами. Шаман не очень охотно их отдал, а я расстегнул браслет и надел его на правую руку. Я вспомнил, что часы лежали в кошеле, а кошель висел у меня на шее и был заправлен за пазуху в район левой подмышки. Что я сейчас с ним и сделал: повесил на шею через плечо, завязал ремешок и спрятал под рубашкой.

Я начинал что-то вспоминать. Я вспомнил, что корабль, действительно был реальностью, как и мой груз на нём, а именно льняное и хлопковое тонкое полотно. И я, действительно был Пит, но не араби, а вроде как — ингл, и судно у нас было голландское.

Я помнил, что наша каракка, чтобы не встречаться с португальцами в Малакке, прошла проливом мимо Джакарты и всё было прекрасно, но вдруг налетевший встречный шквал встретил нас уже на подходе к островам Банда и меня, вероятно, выбросило за борт. Этот момент в моей памяти был стёрт. Как и многое другое. Особенно, как я выгреб на остров в ботфортах.

— Мне надо в Банданейро, — сказал я. — У меня там ткани. Тонкие и красивые. Вам всем хватит. Отдам в пол цены.

Шаман блеснул белыми зубами и что-то приказал на незнакомом мне наречии. Все мужчины племени радостно, и слегка приплясывая, побежали к морю готовить каноэ.

— Есть хочешь? — Спросил шаман и что-то сорвал с бечёвки, натянутой между опорных свай хижины и передал мне.

Ответить я не успел, поэтому взял нечто и понюхал. Лучше бы я этого не делал. Я думал, что это водоросли, а это оказалась вяленная рыба. На верёвках под хижинами висели и вялились маленькие скаты-манту.

Переборов первую реакцию организма, я начал рвать зубами мясо, которое постепенно принимало вполне съедобный вкус.

Со стороны берега что-то прокричали на том же наречии.

— Непонятные слова, — сказал я. — Что это?

— Так говорят наши люди, — шаман показал на себя. — Ты говоришь, как люди Махмуд Шаха.

Понял, подумал я, не дурак. Малайский — разговорный язык общения на Индонезийском архипелаге. Язык торговли. А индонезийский потом когда-нибудь станет литературным.

— Пошли, — сказал шаман, вылезая из-под хижины и раскрывая жёлтый, порванный в нескольких местах китайский зонтик, признак его статуса правителя общины.

Уже через час пироги входили в бухту Банданейро, оказавшимся средним городком-портом, по размерам чуть меньше «того» Банданейро, где я жил почти месяц, правда наездами, делая вид, что блуждаю по джунглям и ближайшим островам. В тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году.

У длинного, далеко уходящего в море, деревянного пирса стояло несколько парусников. В одном из них я «узнал» «мою» каракку «Санта Люсия» и показал на неё пальцем. Она стояла крайней, пришвартованная к пирсу третьим бортом. Шаман