Госпожа удача - Чигиринский Олег

Давайте начистоту: устали крымцы от вражды. Устали чувствовать себя защитниками осажденной крепости. Да и осада сделалась какой-то вялой, из лагеря противника доносилась уже не пальба, а обычный шум солдатского быта, и осажденные все больше любопытствовали насчет этого быта и все меньше обращали внимание на тех, кто напоминал, что под стенами все-таки враг.

Артему хотелось понять, почему это враг. Насколько это враг. Враг ли вообще. Хотелось понять, как этот враг мыслит, думает и чувствует. Повторимся — на то была личная причина.

Иногда ему казалось, что он понял. Иногда — что не поймет никогда.

Идея Общей Судьбы стала его проклятием два года назад. По большому счету, на Острове существовала одна умная газета — лучниковский «Русский Курьер». Мимо нее нельзя было пройти никак: а что читать? Таблоиды? «Южный берег»? «Русский артиллерист»? Всякий, у кого в голове были мозги, читал «Курьер». В этом была даже некоторая фронда, особенно для офицера. Потом фронда вошла в моду, а Идея Общей Судьбы — в силу. Сволочь прекраснодушная, скрипел зубами Арт, открывая страничку с очередной колонкой редактора, ты хоть понимаешь, что ты делаешь?

Сволочь, похоже, отлично понимала. В отличие от миллионов других — не сволочей, напротив, отличных ребят, девушек, мужчин, женщин… То есть сволочь хотела, чтобы понимали и они. Сволочь норовила рассказать об СССР самую черную, самую неприглядную правду — достигая совершенно обратного результата. С этим уже ничего не поделаешь, констатировал Верещагин, слыша, как обсуждается среди офицеров последний чемпионат мира по хоккею: «НАШИ показали, что Лига — просто американский междусобойчик. По гамбургскому счету НАШИ сильнее…» Это уже национальный психоз, наподобие фашистского движения или исламской революции в Иране.

Хорошо, сдохните вы, все мученики-добровольцы. Поезжайте туда и похороните себя за железным занавесом, подавитесь своим покаянием, но не трогайте остальных людей. Пусть у них будет свой маленький мирок — не такой возвышенный и духовный, как у тех, кто выстоял под северным ветром, но ведь ТАКОГО у них никогда не будет. Мучиться они будут по полной программе, это нам всем обеспечат, а вот взлететь дано не каждому, это я тоже знаю из опыта, поставленного на собственной шкуре. И они будут проклинать весь мир, лишившись единственного, что по-настоящему ценили — своего повседневного материального благополучия, когда можно пойти в колбасную лавку и выбрать из сорока сортов колбасы и пятидесяти сыра, это если лень идти квартал до «Елисеева и Хьюза», где сортов соответственно восемьдесят и сто; когда покупаешь новый магнитофон не потому, что старый давно сломался, а потому что хочется; когда нужно долго объяснять Тэмми, случайно заглянувшей в томик Трифонова, что такое «обмен» и почему в СССР человек не может купить квартиру в кредит или хотя бы снять себе такую, какую снимает в «доходном доме» Верещагин… Что может дать им СССР, если все, что там есть хорошего, — это гении, вызревшие под многотонным давлением, как алмазы, а гениев крымскому обывателю не понять, и — вот парадокс! — доступ к их текстам, фильмам и полотнам у крымца, опять же, го-ораздо проще, чем у жителя Советской России…

Конечно, Лучников в своем порыве больше интересуется другим вопросом — что может дать России Крым? Хороший вопрос, но вот беда — все хорошее, что Крым может дать, СССР немедленно извергнет из уст своих. Остальное переварит и не подавится.

Итак, раздираемый сложными чувствами капитан Верещагин и унтер Сандыбеков, едва добившийся от американки-канадки-австралийки зачаточного интереса, покинули отель и отправились в аэропорт, чтобы сесть в самолет до Дели и успеть на рейс Дели-Дубаи-Симферополь.

Сложные чувства капитана долго искали себе выход и неожиданно нашли разрядку на унтере, который попался, что называется, под горячую руку.

— Калон кора, кэп! — вздохнул Шамиль о покинутой девице. — Вэри гарна ханам…

И тут Верещагин слегка сорвался, за что ему почти тут же стало стыдно.

— Послушай, Шэм! — закричал он, — Будь добр, свой воляпюк употребляй в Крыму. А со мной здесь говори по-русски. Или по-английски. Или по-татарски. Но на каком-нибудь одном языке, а не на трех сразу!

— Виноват, ваше благородие, — жестяным голосом ответил Шэм. Он, видимо, серьезно обиделся. Серьезно, но ненадолго. Надолго обижаться он не умел.

Уже в самолете, летевшем в Дели, он спросил тоном примирения:

— Кэп, а вы знаете, кто может считаться гражданином Непала?

Дождался отрицательного кивка и выдал:

— Тот, кто был зачат непальцем и непалкой.

Глава 1

Два капитана

…Еду я на Родину.

Пусть кричат «Уродина!»,

А она нам нравится,

Хоть и не красавица,

К сволочи доверчива,

Ну а к нам… Эй, начальник!

Верещагин спустился по трапу и с наслаждением ощутил под собой твердую землю — в Дубаи была пересадка, и требовалось где-то скоротать час до следующего рейса.

Перелеты он не любил. В самолете набор высоты выглядел каким-то несерьезным. Верещагину нравилось каждый метр вверх отвоевывать у пространства. А тут — как в лифте. Через минуту объявляют: высота — шесть тысяч метров над уровнем моря. Еще через две — девять тысяч метров. Приятного вам полета. Обратите внимание на атмосферный фронт слева. (Атмосферный фронт висел над Каракорумом и Гиндукушем, задевая хвостом за Тянь-Шань — Китайская Стена из свинцовых цеппелинов и статических зарядов.) Ориентировочно его высота — пять тысяч метров. (Эфемерный Монблан.) Не волнуйтесь, господа, мы удаляемся от этого фронта со скоростью шестьсот километров в час. Кстати, господа, мы сядем совсем не в той стране, из которой улетали! После посадки я попрощаюсь с вами на территории Советского Союза. Урра-а-а!

В Дели он окончательно испоганил себе настроение покупкой англоязычного выпуска «Курьера». Moscowʼs breaking silence! — провозглашала «шапка». Москва заговорила, значит. И что же нам говорит Москва? Подписан с Крымом Союзный Договор?

Словоблудие… Ни черта, кроме словоблудия в обычном советском стиле. Что вам еще неясно, господа СОСовцы? Они не желают даже продекларировать для нас те права, которые обещают на бумаге советским гражданам. Это значит — оккупация. Как минимум несколько дней в Крыму будут царить «законы военного времени» — иначе говоря законы бардака, охваченного пожаром. Надо думать, армия — в верхней части проскрипционного списка.

В Дубаи Артем отправился в бар с твердым намерением напиться. Но, попав по назначению, понял, что пить расхотелось, а хочется, наоборот, есть. Мысленно показав себе кукиш, Верещагин остался в баре и заказал «Встречу на Эльбе».