Цветы из бури - Лаура Кинсейл

— Я мог поискать что-нибудь для тебя. — Дарэму через одиннадцать лет после того, как Бо убежал от своих кредиторов во Францию все еще нравится манера говорить и стиль одежды Брюммеля. Своими светлыми волосами и решительными движениями он напоминал яркий контрапункт среди томных арий. Отвратительное одеяние его было единственной уступкой почтенному призванию, а Кристиан — его единственным спонсором. Он подарил землю герцогов Жерво и право на приход в Матью Глейд — щедрый церковный приход для друга. Это была особая благосклонность, если учесть, что Дарэм не обладал чертами характера, необходимыми пастору.

Фейн и собаки вошли за ним, а Дьявол цапнул за ботинок Фейна, когда гвардеец появился, сияя золотыми шнурками и алой полковой формой, вращая на пальце шляпу. Он бросил шляпу в сторону Кристиана.

— Сазерленд передает это тебе.

Кристиан поймал ее. Затем убрал передние лапы Дьявола со своих коленей.

— Черт знает, что ты говоришь. Сазерленд?

— Они утверждают, что ты оставил свою шляпу у его двери прошлой ночью.

— Кто утверждает?

— Как думаешь, кто? — Фейн тяжело повалился в кресло. — Его проклятые секунданты, вот кто утверждает.

Кристиан усмехнулся, несмотря на головную боль.

— Вот как? Он уже вернулся? И сразу вызвал меня на дуэль?

— Чтоб тебе пусто было, Шев, никто не находит это забавным, — сказал Дарэм. — Сазерленд чертовски хорошо стреляет.

Фейн погладил голову Кэсси, а потом убрал черный собачий волос с красного пальто.

— Срок — завтра утром. Если тебя это устроит, конечно. Мы предлагаем пистолеты, но ты можешь выбрать сабли.

Кристиан опять закрыл и открыл глаза. Головная боль оглушала его. Он не мог даже думать.

— Да-а, неудачно… Встретиться в его прихожей… — мрачно добавил Фейн. — Клянусь, он не искал улик против тебя и мадам Сазерленд. Случай, вот и все. Ты надеялся, что этот глупый ублюдок оставит все в тайне? Не так ли? А он рассчитывает убить тебя, раз он умеет это делать. Долгое путешествие на континент или повешение, если он не сумеет вовремя удрать. Боже, Шев, я сам донесу на него, если он убьет тебя.

Кристиан посмотрел на Фейна с беспокойством и подумал, что это, должно быть, самая изысканная острота, которую он не был расположен принять. Но никто не улыбался, а Фейн выглядел просто скверно.

— Секунданты Сазерленда вызвали вас этим утром? — спросил Кристиан.

— Карточки пришли в восемь, — Дарэм помахал рукой. — В девять часов они были на лестнице в Албани. Он кипит, Жерво. И жаждет крови.

— Они сказали, что я был в его доме?

— А разве ты не был?

Кристиан уставился на свои носки. Он никак не мог припомнить, что же произошло прошлой ночью.

— Боже, я, видимо, был очень пьян.

— Эге, ты что же, ничего не помнишь?

Кристиан отрицательно покачал головой. У него не было чувства, что он много пил. Он не помнил, как начал пить. У него болела голова, рука… Он просто чувствовал себя как-то странно.

— Черт возьми, — сказал Дарэм, сев в кресло. — Какая-то путаница.

— Не имеет значения. — Кристиан потрогал пальцами переносицу. — Значит, завтра? Слишком быстро…

— Когда?

— Я отдаю статью завтра вечером. Значит, встретимся в среду утром.

— Сдаешь статью, — удивился Фейн.

— Математическую статью.

Полковник уставился на него.

— Статью, Фейн, — терпеливо повторил Кристиан. — Ты вообще-то читал в армии?

— Иногда, — ответил Фейн.

— Шев — настоящий Исаак Ньютон. — Дарэм откинулся в кресле и скрестил ноги. — Хотя ты бы никогда этого не подумал, глядя на него, правда? Ты выглядишь чертовски плохо, Жерво.

— Я и чувствую себя так же, — сказал Кристиан. Левой рукой он погладил собаку и вздохнул. — Проклятье. А я только что отправил ей красную орхидею.

Белый, элегантный, только что построенный загородный дом в Белгрейв Сквейр был оскорблением для Мэдди. Все, что касалось герцога Жерво, оскорбляло ее. Как член Общества Друзей она полагала, что должна проявить заботу, уводя герцога от танцев, азартных игр и праздного времяпрепровождения, но, по правде говоря, ее божественную внутреннюю сущность не слишком интересовало его душевное состояние. На самом деле она ощущала настоящий антагонизм к мужчинам. При обычных обстоятельствах Мэдди не подумала бы о нем. Ей не приходилось никогда много слышать о герцоге Жерво, пока он не начал по каким-то непонятным причинам писать письма в журнал Лондонского Аналитического Общества и стал занимать какое-то невидимое место в маленьком доме Тиммса в Челси.

Она всегда читала журнал вслух своему отцу и, конечно, это она написала под диктовку ответ на опубликованное письмо герцога с запросом о монографии Тиммса о решении уравнений пятой степени. С тех пор прошло почти шесть месяцев, в ящиках на окнах рос сладкий горох, и тюльпаны красными всполохами выделялись на фоне бледных стен. Мэдди стала постоянной гостьей в Белгрейв Сквейр.

Она никогда не видела самого Жерво. Она вообще не заглядывалась на мужчин. А герцог никогда не обратил бы внимания на женщину такого скромного квакерского поведения, как она. Он лично не посещал собраний Аналитического Общества, у него были более аристократичные и сомнительные способы времяпрепровождения.

И вот Архимедия Тиммс появилась на пороге его благородного дома с копией последней работы отца, переписанной ее аккуратным почерком. Забрав бумаги, старший лакей Кальвин проводил ее в нишу гостиной, предложил шоколад, унес записи Тиммса и оставил ее чуть ли не на три с половиной часа, заставив ждать своего возвращения с запиской и несколькими исписанными ручкой листами. Ряды уравнений были выписаны так, словно буквы, цифры и дуги представляли большую эстетическую ценность, чем математический результат.

Чаще всего Кальвин возвращался с обещанием герцога, завтра. А когда она приходила на следующий день, назывался другой срок, потом еще — до тех пор, пока она не теряла терпение. К этому добавлялось спокойное, но несколько растущее возбуждение отца, связанное с тематикой их совместной с Жерво работы. Вся жизнь отца была в математике, неопровержимое доказательство теоремы поставило весь смысл его существования не для личной славы из-за такого достижения, а из любви к науке. Он считал герцога чудом, удивительным благом в своей жизни и воспринимал нерегулярное общение с этим человеком с бесконечным терпением.

По правде говоря, Мэдди испугалась, что она немного ревнует. Как светилось лицо отца, когда она, наконец, вернулась от Жерво с новым набором уравнений и аксиом, как он был потрясен, а потом глубоко удовлетворен, когда она прочитала ему все, и он обнаружил новое вычисление, выполненное с особой тщательностью. Да, можно было позавидовать такому счастью, ведь для нее в математике не было ничего, кроме бесконечного набора символов. Эта наука напоминала ей послание на иностранном языке, которое можно прочитать и произнести, но нельзя понять. Некоторые люди были просто рождены математиками, а Мэдди, несмотря на счастливые надежды отца, даже назвавшего ее в честь Архимеда, была не из их числа.