Земля, до восстребования - Евгений Воробьев

Этьен и фрейлейн Ингрид тоже постояли на балконе, подышали влажным воздухом, покурили. Совсем близко от балкона, сразу же за трамвайными рельсами, идущими вдоль фасада театра, стоит бронзовый Леонардо да Винчи. На пьедестале указано только его имя, и в этой всенародной фамильярности дань гению. Леонардо стоит, обратившись лицом к балкону, будто общается с публикой, а фонари высвечивают его фигуру.

Света фонарей не хватает на всю площадь, но Этьен отчетливо представляет себе каждый из домов, обступивших ее. Лишь в этой стороне площади звучит музыка, а с трех других сторон - в здании Итальянского коммерческого банка, в бухгалтерии муниципалитета и в каком-то обществе взаимного кредита - дни напролет считают, вертят ручки арифмометров и выводят дебет-кредит...

- Даже на вас, герр Кертнер, музыка действует благотворительно, донесся будто издалека голос Ингрид; она упрямо практиковалась в русской речи, когда рядом никого не было.

- Благотворно, - поправил ее Этьен вполголоса и продолжал по-немецки: - Гм, всего одна коробка шоколада - и вы уже делаете мне комплименты.

- Не говорите гадостей. Только плохие люди равнодушны к музыке.

- А как тогда быть с Сальери?

- "Моцарт и Сальери"? - Ингрид осмотрелась и полушепотом спросила по-русски: - Разве это не есть легенда? Я думала, одна из сказок вашего Пушкина. Как там сказано? Идет направо - заводит песенку, идет налево говорит сказку...

Никто сейчас не мог их подслушать, и все-таки Этьен считал упражнения Ингрид неуместными. Сам он сказал по-немецки:

- А может, "Моцарт и Сальери" не легенда, а быль? Может, Сальери отравил Моцарта? Из черной зависти...

Этьен вглядывался в темные очертания площади перед "Ла Скала", а виделась ему в тот момент старая Вена; по соседству с костелом иезуитов стоит здание музыкальной школы, где юный Шуберт обучался под руководством Сальери. Не по тем ли кривоколенным переулкам двигалась похоронная процессия от собора Святого Стефана, когда хоронили Моцарта?..

Этьену не удалось задержаться мыслями в старой Вене - Ингрид продолжала разглагольствовать. Она убеждена: многие сегодня уйдут из театра облагороженными, музыка сделает их более умными, чуткими, счастливыми, чем они были еще вчера.

- Счастливее - могу согласиться. А вот умнее... Боюсь, мы с вами этого правила не подтверждаем.

- Бойтесь, пожалуйста, только за себя, герр Кертнер. Что касается меня, то я, - и добавила по-русски, - сегодня поумничала...

- Поумнела, - шепнул ей в ухо Этьен, не наклоняясь: оба одного роста.

- Простите, поумнела. Мне жаль тех, кто не есть любитель музыки. Кому косолапый Михель Топтыгин - как это говорят русские? - сел на ухо.

- Наступил на ухо, - совсем тихо уточнил Этьен.

- Простите, наступил, - Ингрид потерла себе ухо так, как это делают, боясь его обморозить.

Второй акт принес триумф знаменитому баритону, исполнявшему партию Ренато. Да, Титто Гобби умеет долго держать дыхание на верхней ноте, вызывая сердцебиение всех шести ярусов. Да, он умеет петь с любовным оттенком в голосе, то, что у итальянских любителей оперы называется "аморозо". Каждая его ария или ария Джины Чилья, исполнявшей партию Амелии, заканчивалась неминуемой овацией.

Ладонью, поднятой над затылком, дирижер отгораживался от овации, готовой вот-вот сорваться, защищал заключительные аккорды оркестра от криков "браво, брависсимо".

А конфетная бумажка отвратительно шуршит. Ну сколько можно с ней возиться? Да разверни, наконец, свою конфету, чертова кикимора!

Во втором антракте певцы вновь выходили на авансцену, и красавец Ренато с заученной грацией раскланивался, принимал цветы, делился ими с Амелией и графом, показывал великодушным жестом на маэстро и на весь оркестр.

Ингрид ушла в курительную, а Этьен остался в опустевшем партере. Он держал в руке блокнот, сосредоточенно писал, и антракт показался ему удивительно коротким.

В третьем, последнем антракте к Этьену вернулась общительность и галантность. Они снова фланировали по фойе, добровольно подчинив себя круговороту фраков, черных костюмов, вечерних платьев - обнаженные плечи, обнаженные спины. Блистающее изящество, а рядом - безвкусица, путешествующая без виз. Чем богаче безвкусная женщина, тем у нее больше возможностей поразить всех отсутствием вкуса; на нее удивленно оглядываются, а она уверена, что ею любуются.

Кертнер раскланялся с каким-то важным толстяком.

- Кто это? - спросила Ингрид.

- В кармане у этого толстяка все мое состояние... Вице-директор миланского "Банко Санто Спирито".

- С внучкой?

- С женой. Она любит есть конфеты под музыку.

Кертнер поклонился еще одному важному синьору с бакенбардами.

- Удивительно похож на императора Франца-Иосифа, - сказала Ингрид.

- Это ему даже положено по должности. Наш с вами новый австрийский консул.

Старый меломан, сосед по креслу, подошел к Кертнеру с партитурой в руке, раскрыл ноты на загнутой странице и сказал тоном заговорщика:

- Теперь все дело за графом.

- Вы имеете в виду предсмертную арию Ричарда Варвика?

- Конечно! Если он чисто не возьмет верхнее "до", я умру вместе с ним.

С главным фойе соседствует театральный музей. В первом антракте в музее всегда многолюдно; во втором - пустовато, а в третьем - и вовсе пустынно. Иностранные туристы, провинциалы уже в первом антракте поглазели на афиши, фотографии, эскизы костюмов и декораций, искусно подсвеченные макеты постановок.

Ингрид и Этьен, по обыкновению, заглянули туда в последнем антракте. Они прошли в тот угол зала, где висят фотографии Анны Павловой и Федора Шаляпина.

И сегодня Ингрид крайне заинтересованно разглядывала экспонаты музея, поставив папку с нотами на застекленный столик.

Этьен вытащил бумаги из внутреннего кармана пиджака, вырвал листок из блокнота и положил все в папку с черным лакированным переплетом. Одновременно он переложил к себе в карман письмо из папки Ингрид.

Звонок зовет в зал, последний акт, начинается бал-маскарад. Заговорщикам удалось наконец узнать, под какой маской скрывается граф. Вскоре потерявшего бдительность графа пырнули кинжалом, а он, перед тем как окончательно проститься с жизнью спел длинную арию. Этьен шепнул Ингрид на ухо:

- Умер при попытке взять верхнее "до"...

Граф Ричард Варвик еще не испустил дух, а белесая сластена зашуршала конфетой.

Трагический финал не испортил Этьену настроения, и он шел к выходу, посмеиваясь:

- Тоже мне заговорщики! Не могли выяснить, под какой маской скрывается граф. Да кто хуже всех поет, тот и граф..

Капельдинеры, похожие на министров, шеренгой стояли в полукруглом коридоре, держа пальто, шляпы, зонтики сиятельных посетителей, которым не пристало ждать и толкаться в очереди.