История России. Век XX - Вадим Валерианович Кожинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подводя итог теме послевоенных репрессий, целесообразно еще раз сказать о том, что они принципиально отличались – и в «количественном» и в «качественном» отношении – от предвоенных репрессий, хотя многие авторы ставят между ними знак равенства, а подчас даже объявляют репрессии 1949 – начала 1953 года наиболее страшными. Но выше уже говорилось, что в 1950—1952-м за год выносилось в среднем столько же смертных приговоров, сколько в 1937– 1938-м за день!
В главе «Загадка 1937 года» первого тома этого сочинения доказывалось, что тогда произошла, в сущности, «замена» преобладающего большинства людей, которые играли правящую роль на всех уровнях (от членов ЦК и наркомов до секретарей мелких партячеек и колхозных бригадиров). Те или иные авторы оспаривают такое решения вопроса, говоря о множестве репрессированных тогда людей, не имевших отношения к партии, государству и управлению экономикой (хотя бы на самом низком уровне). Речь идет и о репрессированных в те годы людях церкви, культуры, науки, и о рядовых служащих, рабочих, крестьянах. Но, во-первых, не следует забывать, что рядовые служащие, рабочие и крестьяне – это 99 % тогдашнего населения страны, а репрессированы в те годы были 1,2 % населения, и, значит, урон «рядовых» людей незначителен. А во-вторых, репрессии тех лет, направленные все же именно на «правящий» слой (по всей его вертикали), захватывали иные слои населения, так сказать, не закономерно, а в силу становившейся неуправляемой цепной реакции террора. Но, конечно, точный ответ на вопрос о том, какая часть репрессированных ни в коей мере не принадлежала к власти (в самом широком смысле этого слова), можно дать лишь на основе трудоемких исследований.
Но обратимся к послевоенному времени. Выше было показано, что большинство репрессированных тогда по политическим обвинениям людей – это осужденные (другой вопрос – обоснованно или нет) за сотрудничество с врагом, притом даже это тяжкое обвинение в крайне редких случаях приводило к смертному приговору: ведь из числа политических обвиняемых в 1946–1953 годах всего лишь 1,6 % были осуждены на смерть.
А что касается известных политических «дел» послевоенных лет, направленных против людей, занимавших более или менее высокое положение (от члена Политбюро до, скажем, члена ЕАК), их изучение дает основания сделать вывод, что в 1946–1953 годах отнюдь не было той «безличной» махины политического террора, которая обрушилась на многие сотни тысяч людей в довоенное время. Скорее уж напротив: целый ряд репрессий 1946–1953 годов были инициированы отдельными лицами.
Правда, во многих сочинениях и террор второй половины 1930-х годов целиком приписывают отдельным лицам – Сталину, Ягоде, Ежову, Кагановичу, Молотову, Жданову, Хрущеву, Маленкову и др. Однако это уместно только в отношении репрессий в самом верхнем слое; неверно, да и просто нелепо полагать, что около 2 млн. осужденных тогда по политическим обвинениям людей (из них – около 700 тыс. со смертными приговорами) были непосредственными жертвами Сталина и других отдельных лиц. Они представляли собой жертвы самого тогдашнего «климата», царившего в партии и власти (сверху и донизу), которые, в сущности, предались «самопожиранию», – что я стремился показать в первом томе этого сочинения, в главе «Загадка 1937 года».
После войны «климат» был уже совсем иным, и многое зависело теперь от сознания и поведения отдельных лиц во власти. Выше сообщалось, например, что министр ГБ Абакумов отказался предъявлять обвинения в «терроризме» врачу Я. Г. Этингеру (на чем настаивал Рюмин) и юношам и девушкам, создавшим «Союз борьбы за дело революции», а злодей Рюмин, добившись ареста Абакумова, жестоко расправился с этим «Союзом» и развернул «дело» Этингера в «дело» почти трех десятков высокопоставленных врачей… И, конечно же, решающую роль сыграл здесь сам Сталин, который поверил Рюмину, а ранее, в 1949-м, поверил в так называемый ленинградский «заговор» (не исключено, что и тут не обошлось без какого-нибудь Рюмина, о коем, правда, ничего не известно – по крайней мере пока).
Как говорилось выше, в последние годы жизни подозрительность Сталина явно приобрела маниакальный характер, что достаточно четко проявилось как раз в его отношениях с Рюминым: он поверил его доносу и высоко вознес его, затем, полтора года спустя, вообще изгнал его из ГБ, однако доносу все же продолжал верить… Нередко утверждают, что «безумие» владело Сталиным и в 1937 году, однако, если уж на то пошло, «безумие» владело тогда массой людей, – иначе бы террор захватил только тех, о ком вождь так или иначе знал лично, а не почти два миллиона человек…
Вполне вероятно, что вышеизложенное будет воспринято теми или иными читателями с недоумением либо даже возмущением. Вот, мол, нас призывают чуть ли не радоваться тому, что политический террор в послевоенное время становится менее массовым и жестоким, между тем как этот террор – при любых его масштабах и относительно малом числе смертных приговоров – все равно явление чудовищное.
Однако никуда не деться от того факта, что каждая «настоящая» революция являет собой в принципе уничтожение существовавшего до нее общества в целом. Вспомним, что Наполеон был возведен в главные полководцы Французской революции потому, что «отважился» в упор расстрелять из пушек безоружную толпу парижан (такое было впервые в истории…), и то, что происходило в России в 1917–1921 годах, не могло не «воспитать» массу готовых к беспощадным репрессиям людей.
И, говоря о весьма значительном уменьшении количества политических репрессий в послевоенные годы (и тем более смертных приговоров), я предлагаю, конечно же, не «радоваться» этому, а осознать закономерную «дереволюционизацию» страны (ибо именно Революция отменила все правовые и моральные нормы, и ее идеологи – как не раз было показано выше – совершенно открыто об этом объявляли). Притом нельзя не подчеркнуть, что это уменьшение масштабов и жестокости репрессий происходило в напряженнейшей ситуации холодной войны и угрозы атомного нападения США, и, следовательно, перед нами закономерный ход «внутреннего» развития страны.
* * *В заключение этой главы целесообразно коснуться еще одного явления послевоенных лет – начавшейся в январе 1949 года «борьбы с космополитами» (в бранном словоупотреблении – «безродными космополитами»), – тем более что ныне это явление характеризуется чаще всего крайне неадекватно. Так, например, бывший «космополит» А. М. Борщаговский, выступая в 1998 году вместе со своим собратом Д. С. Даниным в телепрограмме «Старая квартира. Год 1949-й», многозначительно сообщил (впрочем, точно я не помню, – возможно, это сделал не он, а Данин), что вот, мол, мы только двое и уцелели из «космополитов». И малоосведомленные телезрители (а таких большинство) вполне могли подумать, что другие «космополиты» были казнены… А ведь почти все причисленные к этой «категории» люди родились в 1890-1900-х годах (Борщаговский и Данин
