Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

произойдет что-нибудь. Они увидели нас издали и двинулись к нам. Я совершенно не знал, как они себя поведут. Цезарь всегда был любимцем римских плебеев, хотя под конец даже они начали уставать от его царственных повадок, ужасаться будущим войнам и тосковать по прошлому, по выборам, когда десятки кандидатов лестью и подкупом добивались их расположения. Будут ли они рукоплескать нам или разорвут нас на куски? Но горожане не сделали ни того ни другого. Храня молчание, люди смотрели, как мы входим на форум, а потом расступились, давая нам пройти. Преторы — Брут, Кассий и Цинна — взошли на ростру, чтобы обратиться к людям, а остальные, в том числе и Цицерон, отошли в сторону, чтобы наблюдать за происходящим.

Брут говорил первым, но я помню только торжественные первые слова:

— Как мой благородный предок Юний Брут изгнал из города тирана-царя Тарквиния, так сегодня я избавил вас от тирана-диктатора Цезаря…

Остальное я забыл.

В этом и была загвоздка. Похоже, Брут несколько дней усердно трудился над речью, и, без сомнения, она смотрелась бы хорошо, как исследование порочности деспотизма. Однако (Цицерон долго пытался убедить его в этом) речь — публичное действо, а не философское рассуждение: она должна взывать скорее к чувствам, чем к интеллекту. В тот час пламенное выступление могло бы все изменить, сподвигнуть людей на защиту форума и своей свободы от солдат, собиравшихся на Марсовом поле. Но Юний пустился в поучения, на три четверти состоявшие из напоминаний о прошлом и на одну четверть — из изложения государственных установлений. Я слышал, как Цицерон, стоявший рядом со мной, что-то бормочет себе под нос. К тому же во время речи Брута его рана начала кровоточить под повязкой.

Казалось, прошли часы, прежде чем Брут закончил свою речь под рукоплескания, которые лучше всего назвать задумчивыми. Следующим говорил Кассий, и тоже неплохо: он брал уроки ораторского искусства у Цицерона в Тускуле. Но Кассий был солдатом по роду деятельности и мало жил в Риме: его уважали, но плохо знали, не говоря уже о том, чтобы любить, так что он снискал даже меньше рукоплесканий, чем Брут. Выступление же Цинны и вовсе обернулось несчастьем. Он был оратором старой школы, приверженцем напыщенности, и попытался зажечь слушателей, сорвав свою преторскую тогу и швырнув ее с ростры. Кассий объявил, что стыдится носить ее, поскольку это дар деспота. Такое лицемерие невозможно было стерпеть, и кто-то завопил:

— Вчера ты этого не говорил!

Эти слова встретили громкими одобрительными возгласами, которые побудили еще одного остряка выкрикнуть:

— Ты был ничем без Цезаря, старый пень!

Голос Цинны пропал за хором насмешек — и это означало конец собрания.

— Как есть провал, — заметил Цицерон.

— Ты же оратор! — повернулся к нему Децим Брут. — Может, скажешь что-нибудь, чтобы спасти положение?

К своему ужасу, я увидел, что он склонен согласиться. Но тут Дециму протянули новое сообщение — о том, что легион Лепида, похоже, направляется к городу. Он нетерпеливо поманил преторов, предлагая спуститься с ростры, и, призвав на помощь всю свою уверенность (а ее было немного), мы гурьбой поднялись обратно на Капитолий.

Это было так свойственно витавшему в облаках Бруту — до последнего верить, что Лепид не осмелится нарушить закон, проведя войско через священную границу и вступив с ним в Рим. В конце концов, заверил Брут Цицерона, он превосходно знает начальника конницы. И действительно, Лепид был женат на его сестре Юнии Секунде (при этом супругой Кассия была Юния Терция, сводная сестра Брута).

— Поверь мне, он патриций до мозга костей. Он не сделает ничего незаконного, — заявил Брут. — Я всегда считал, что он твердо придерживается достойного поведения и установленных правил.

Сперва казалось, что он, возможно, прав: легион, перейдя через мост и двинувшись к городским стенам, остановился на Марсовом поле и разбил лагерь примерно в полумиле от города. А потом, вскоре после того, как стемнело, мы услышали заунывные звуки военных рожков, заставивших залаять собак на огороженной стенами земле храма. Мы поспешили наружу — посмотреть, что происходит.

Густая туча скрывала луну и звезды, но далекие костры разбитого легионом лагеря ярко сияли в темноте. У нас на глазах огни будто расщепились и образовали огненную змею.

— Они шагают с факелами, — сказал Кассий.

Огненная линия начала извиваться вдоль дороги, что вела к воротам Карменты, и вскоре во влажном ночном воздухе раздался слабый стук солдатских калиг. Ворота находились чуть ли не прямо под нами, но выступ скалы скрывал нас от глаз легионеров. Передовые воины Лепида обнаружили, что ворота заперты, и забарабанили в них, требуя впустить и выкликая привратника. Но тот, похоже, убежал. После этого долгое время ничего не происходило, а потом солдаты принесли таран.

Вслед за несколькими тяжелыми ударами послышались треск расщепляющегося дерева и радостные крики. Перегнувшись через парапет, мы наблюдали, как легионеры с факелами быстро проскользнули через пробоину в воротах и развернулись у подножия Капитолия, на форуме, чтобы взять под охрану главные общественные здания.

— Как думаете, они нападут нас нынче ночью? — спросил Кассий.

— Да зачем им это надо, — горько отозвался Децим, — если они могут без труда взять нас при свете дня?

Судя по гневу в его голосе, он считал ответственными за происходящее других, полагая, что оказался среди глупцов.

— Твой зять более честолюбив и дерзок, чем ты внушал мне, Брут, — сказал он.

Тот не ответил, непрестанно притоптывая ногой.

— Согласен, ночной приступ — слишком опасное дело, — заметил Долабелла. — Завтра днем — вот когда они сделают свой ход.

Цицерон подал голос:

— Вопрос заключается в следующем: действует ли Лепид в союзе с Антонием или нет. Если они заодно, наше положение явно безнадежно. Но нет, Антоний вряд ли захочет, чтобы слава истребителя убийц Цезаря досталась одному Лепиду. Боюсь, граждане, в этом наша единственная надежда.

Цицерону теперь приходилось пытать судьбу вместе с остальными: уходить было бы слишком рискованно — стояла темнота, Капитолий окружили солдаты, возможно враждебные, а в городе заправлял Антоний. Нам оставалось только устроиться на ночь.

На руку нам играло то, что на вершину Капитолия можно было добраться только четырьмя путями: по Ступеням Монеты на северо-востоке, по Сотне Ступеней на юго-западе (что мы и сделали днем) и еще с форума — либо по лестнице, либо по крутой дороге. Децим усилил караул из гладиаторов на вершине каждого пути, после чего все мы отступили в храм Юпитера.

Не могу сказать, что нам удалось отдохнуть. В храме было сыро и зябко, скамьи оказались твердыми, а память