"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Людей берите — оных у нас хватает, ручницы с пищалями везите, пушки, все, что положено.

Пока в Сибири русских городов не будет, не станет она нашей, поняли?»

— Вот тут, — сказал Ермак, наклоняясь к карте. «На Туре, на Тюменском волоке надо первый город возводить. Из Ишимских степей на Большой Камень и далее, — на Волгу, — другого нет пути. Ежели мы там сядем, то оттуда Сибирью править удобно будет».

— Ты завоюй сначала, а потом правь, — ядовито ответил царь, но — заметил с облегчением Ермак, — улыбнулся, говоря сие.

— Откуда карты-то такие хорошие, государь? — спросил Ермак, рассматривая аккуратные чертежи.

— Подарение мне, — рассмеялся Иван Васильевич. «Вельяминову помнишь, боярыню Марфу Федоровну?».

— Помню, — спокойно сказал Ермак. «Жива она, выходит».

— Жива боярыня, вдовеет, тут, на Воздвиженке обитает, с детьми. Муж преставился ее, тако же и брат, Матвей Федорович, приятель твой, — царь широко перекрестился.

— Упокой Господи его душу, — тихо сказал Ермак. «Вот уж истинно — бесстрашный человек был боярин Вельяминов».

— Бесстрашный, это да, — кисло сказал царь. «Это семейное у них, впрочем. Так вот, сии карты Марфа Федоровна с Большого Камня привезла, как была на оном, там же вы с ней познакомились?».

— Там — еще более спокойно ответил Ермак. «В Чердыни».

— Ну, вот и увидитесь сегодня, трапезовать она нас пригласила, к себе, как в былые времена.

Опять, — царь расхохотался, — мы у нее в пост обедаем. Впрочем, постное, али скоромное — у Вельяминовых хорошо готовят, не проголодаетесь. Ну, идите, там и встретимся».

Уже когда атаманы были у двери, царь вдруг, легко, будто дикий зверь, и не хромая вовсе, положил руку на плечо Кольцу.

— А ты останься, атаман, — велел Иван Васильевич. «Разговор у меня есть до тебя».

В раскрытые окна тронного зала вливался свежий, теплый весенний ветер, щебетали воробьи на кремлевском дворе, снизу был слышен детский смех. Царь выглянул в окно и увидел, что Митька, в окружении мамок, пытается ковылять по серому булыжнику.

Царица Марья Федоровна, улыбаясь, присела, раскинув руки, и Митька, пройдя два шага, с облегчением оказался в материнских объятьях.

«Господи, — вдруг подумал царь, — ну дай ты мне дожить до того времени, как он на коня сядет. Ну, виноват я пред тобой, знаю, но даровал, же ты мне сына — здорового и сильного, значит, простил меня?»

Иван Васильевич обернулся и посмотрел на мужчину, что стоял перед ним. Красивое, обветренное, жесткое лицо Кольца только чуть побледнело.

— Я тут поспрашивал в Разбойном-то приказе, Иван Иванович, — безучастно сказал царь, сцепив длинные пальцы, — много за тобой дел числится, а голова всего одна. Впрочем, сие не беда, палачи сначала ноги — руки отрубают, потом — сам знаешь что, а потом уж — голову.

Ну, или не отрубают, так оставляют — на колу сидеть, без ног, без рук — зато с головой. Ты как хочешь?

Кольцо молчал, только чуть дрогнул угол сухого, тонкого рта.

— Побаловался ты на Волге немало, прежде чем к Ермаку-то Тимофеевичу тебя занесло. Оно, конечно, и атаман твой не без греха, однако то дело прошлое, — задумчиво сказал царь. «А вот ты, Иван Иванович, в Сибирь можешь и не вернуться, Троицкая церковь тут рядом, до помоста, что рядом с ней поставят — ближе».

— Государь, — тихо сказал Кольцо.

— Однако же, — будто не слыша его, сказал Иван Васильевич, — есть путь сего избежать. Ты воеводой сибирским хочешь быть?

Кольцо сглотнул и ответил: «То честь великая, царь-батюшка, однако же, Ермак Тимофеевич…»

— Ермак Тимофеевич сегодня есть, а завтра нет его, — царь потрещал костяшками пальцев.

«Сам знаешь, война дело такое, опасное. К тому же, Иван Иванович, тяжело с людьми бесстрашными, хлопоты с ними одни. А ты, царь усмехнулся, — меня боишься, вижу я. Оно и правильно. Лет сколько тебе?»

— Сорок на Пасху было, — сглотнув, ответил Кольцо.

— Жениться не собираешься? — поинтересовался Иван.

Атаман улыбнулся. «Да разве у нас женятся? Добром никто за Большой Камень не поедет, да и негде там жен держать».

— На то и города будете строить, — ответил царь. «Опять же, ежели ты воеводой сибирским хочешь стать, так жена тебе нужна».

— Кто ж пойдет-то за меня? — осмелев, спросил Кольцо.

— Есть у меня одна боярышня на примете, — царь рассмеялся. «Московских хороших кровей, однако же, отец ее инородцем был, то ли татарин, то ли остяк. С такой женой все местные к тебе под крыло потянутся. Красивая боярышня, шестнадцать лет только исполнилось.

Однако честью ее за тебя не отдадут, сговорена она уже, осенью венчается вроде».

— А что ж делать? — спросил Кольцо.

Иван Васильевич расхохотался. «До сорока лет дожил, и не знаешь, что с девками делают?

Так что Иван Иванович, хочешь уходом, хочешь — еще как, но чтобы Федосья Петровна с тобой под венцом стояла, и с тобой в Сибирь уехала. А иначе — царь кивнул за окно, — как я тебе и обещал, до Троицкой церкви путь недолгий».

— А как увидеться-то с ней? — поинтересовался атаман.

— А вот сегодня и увидишься, на Воздвиженке, — Иван Васильевич похлопал его по плечу.

«Боярыни Вельяминовой дочка это старшая. Увидишься, а дальше уж сам, Иван Иванович.

Сможешь? — царь вопросительно наклонил голову.

— Смогу, государь, — усмехнулся Кольцо.

— Федосья, а ну проверь, каша-то поспела? — распорядилась боярыня Воронцова-Вельяминова. На поварне городской усадьбы было шумно, девки стучали ножами, ключница укладывала на огромном блюде вареных осетров. Дверь была распахнута, и со двора доносился смех играющих в салки младших девочек.

— Лизавета! — высунув голову в дверь, велела Марфа. «Пойди с двойняшками в палату крестовую, посмотрите, хорошо ли прибрано там, да и столы уже накрывайте, царь вскорости приедет. И где Федор, обещался еще к обедне быть?».

— Да тут я, матушка, — сын шагнул на поварню и тут же утащил кусок рыбы.

— Хоша бы руки помыл, — вздохнула Марфа, — со стройки только что. Проголодался? — она ласково, потянувшись, поцеловала Федю в лоб. «Что вам там дают, за трапезой-то?».

— Да сейчас, в пост, — щи черные с утра и тюрю с луком, — усмехнулся сын, и — не успела Марфа оглянуться- схватил еще кусок. «Ну и опосля вечерни — хлеб с квасом».

— На таких харчах — и в кого ты рослый такой? — Марфа потрепала сына по голове. «Как ты к Федору Савельевичу в ученики пошел — так взрослым мужиком уже глядишь».

Федор потянулся, — так, что затрещала грязная, пропотевшая рубаха, и томно сказал: «Я бы, раз уж я дома сегодня ночую, так в мыльню бы сходил, матушка. А то у нас оной не заведено, в Яузе купаемся, да и то не кажный день».

— Да уж чую, — мать повела носом. «Велю истопить, конечно, попаришься всласть. А сейчас хоша из колодца ополоснись, да одежу поменяй, готово тебе все, пошили».

Она увидела, как Федя жадно смотрит на рыбу, и сунула ему еще кусок. «И все, — ворчливо сказала мать, — до трапезы более ничего не получишь».

Федор ухмыльнулся, и, прожевав, уже выходя из поварни, ущипнул Федосью, что наклонилась над горшком с кашей.

Та разогнулась и мгновенно треснула брата деревянной ложкой по лбу.

— Вот те крест, Федосеюшка, — Федор поднял вверх руки, — то не я был, помстилось тебе.

— Иди уже, — рассмеялась сестра, и обернулась к Марфе: «Хороша каша, матушка, как надо».

— Лещей давайте, — приказала Марфа. «А ты, Федосья, глянь, там грибы тоже уже готовы, снимать их надо, а то переспеют».

— Так, — Лизавета стояла, уперев руки в бока, на пороге крестовой палаты. «Скатерти-то несите».

Марья с Прасковьей побежали в кладовую, и, повозившись там, стали, стоя на лавках, накрывать столы. «Осторожней, осторожней, — велела Лиза, — углы-то расправляйте, и чтобы не морщило. Сейчас у матушки ключи от поставцов попрошу, посуду будем ставить».

Девочка ушла на поварню, а Марья показала ей вслед язык. Прасковья сморщила нос и сказала: «Ничего, Петенька вырастет, мы над ним командовать будем».