Ящик водки - Альфред Кох

Дело в том, что все дела Гусинского по поводу его (то есть «Медиа-Моста») противостояния с нами вела известная американская адвокатская контора «Акин, Гамп, Страусс и Ко». Это компания не вполне адвокатская. Она еще и лоббистская. У нее очень сильные связи в Вашингтоне на уровне конгресса и правительства. Да и в России она хорошо известна. Интересно, что один из совладельцев этой компании – г-н Страусс, бывший посол США в России.

К чему это я? А к тому, что закончилась наша пресс-конференция, все сели по машинам и разъехались. Журналисты начали собирать камеры, скручивать провода, складывать микрофоны, и тут вдруг дверь открывается и из офиса «Медиа-Моста» бочком-бочком выходит… Кто бы вы подумали? Американский посол, господин Коллинз! Чего он там делал, если Гусинского в стране уже нет больше чем полгода и офис стоит пустой? Ответ единственный – подслушивал наши перебранки с командой Киселева. Каково?

А при чем тут «Акин, Гамп, Страусс и Ко», спросите вы? А при том, что вскорости закончились полномочия г-на Коллинза, приехал новый посол, г-н Вершбоу, а Коллинз вышел на работу в «Акин, Гамп, Страусс и Ко». Вот так вот. И никаких проблем с коррупцией. И эти люди запрещают мне ковыряться в носу…

Кстати, господин Страусс приложил титанические усилия, чтобы, по заказу Гуся, протащить через американский конгресс резолюцию об исключении России из Большой Восьмерки. Наше посольство, естественно, как обычно, об этом ничего не знало. А когда наступил день рождения Страусса, то ему, как большому другу России, посол предложил отпраздновать его в российском посольстве. Чем он не преминул воспользоваться. Мидовцы, конечно, исполняют по полной… Знай наших!

Нет нужды описывать дальнейшие перипетии. Они широко известны. Это митинги и противостояния. Голый эфир со стулом в кадре. Огромное количество нелепостей, глупостей, откровенных натяжек, злонамеренного введения в заблуждение. А сколько было прекраснодушия, каэспэшной слезливой сплоченности, ночи, свечи, вече, дуче…

Я пытался объяснить это журналистам, да куда там… Агитировать за капитализм и быть готовым к его «гримасам» оказалось не одно и то же. Это как Игорек, которому нравится свобода и полные прилавки, но не нравится неравенство и социальная несправедливость. А одного без другого не бывает.

Я тогда написал письмо коллективу НТВ и кинул его в Интернет:

Уважаемые энтэвэшники!

Я пришел вечером на работу после «Гласа народа». Весь искурился и пил кофе. Потом начался Дибров, и я стал смотреть. Там я узнал, что Парфенов ушел. Нет нужды говорить, какой он талантливый. Вы сами это знаете. Я ночью долго думал над его уходом. Мне не давал покоя вопрос, почему он ушел первым. Теперь я знаю ответ. Я чувствовал это раньше и поэтому и ввязался в это дело. Теперь Парфенов сказал то, что я просто чувствовал.

Понимаете, есть вещи, которые обычные люди, которыми являемся мы с вами, понимают только в результате их логического осмысления, осязания и т. п. Парфенов устроен иначе. У него огромный вкус и чувство стиля. Я думаю, его просто корежило. Он просто физически не мог выносить того, что вы делаете последние несколько дней. Вы произносите столько правильных слов. Делаете чеканные профили и надеваете тоги. Вы – борцы. Вы все уже из мрамора. Ваши имена войдут в историю, или, виноват, в анналы (так, кажется, по стилю лучше). А он не мог уже на это смотреть.

Вы поймите. Еще до того, как вы и все остальные поймут, что никакой борьбы нет. Поймут, что с вами никто не борется. Дойдет наконец, что с вами хотят диалога. Что мы все мучительно думаем, как вам выйти из этой ситуации, сохранив лицо. Еще до всего этого он уже чувствовал дурновкусие. Правильная и справедливая борьба не может быть стилистически позорной. У вас пропал стиль. Это начало конца. Этот ложный пафос. Эта фальшивая пассионарность. Это фортиссимо. Надрыв. Это все – стилистически беспомощно. Флаг из туалета. Преданные мальчики. Огнедышащий Киселев – дельфийский оракул. Ночные посиделки (камлания).

Неужели вы этого не видите? Я понимаю, почему этого не видит Киселев, Кричевский и Максимовская. Я не понимаю, почему этого не видит Шендерович, Пушкина и Сорокина. Это просто плохо. Плохо по исполнению. Это бездарно. Бетховен, сыгранный на балалайке, – это не Бетховен. «Какая гадость эта ваша заливная рыба». Киселев на операторской стремянке, произносящий гневную филиппику лоснящимися от фуа гра губами. Визг. Как железом по стеклу. Пупырышки. Я это чувствую. А вы? Прекратите. Не получилось; не верю. Это должен быть либо другой театр, либо другая пьеса, либо другие актеры. Звонит Новодворская: «Альфред, а что, Киселев не знает, что вы антисоветчик?»

Нет, не знает. Не хочет знать. Тернер. Дайте Тернера. Хочу Тернера. На Тернера. Не хочу Тернера. Что хочешь? Свобода слова. На свободу. Не хочу, не верю. Я хочу штурма. Может, меня наградят… Посмертно. Шендерович! Ау! Не чувствуете?

Весь в бежевом. Снова в бежевом. Теперь – габардиновый. Улыбается. Думает. Идет по Красной площади. Любить и пилить. Отдыхать. Пушкина! Ау! Не отворачивайтесь. Не затыкайте нос. Нюхайте. Это ваше, родное.

Губы дрожат. Громко. Да или нет. Нет, вы мне ответьте – да или нет. Аааа! Не можете. Вот мы вас и поймали. Уголовное дело, кажется? Мы вас выведем на чистую воду. Сорокина! Слушать. Не затыкать уши. Терпи.

Как говорил Остап Бендер, «грустно, девушки».

Надо взрослеть. Надо стать. Надо проветрить. Проветрить. Помыть полы. Отдохнуть.

Своим враньем вы оскорбляете мой разум.

Альфред Кох

Когда наше терпение лопнуло, мы прекратили этот балаган. Попросту ночью зашли в компанию, подкупив «лучшую в Москве» службу безопасности Гусинского, и начали ею руководить. Сколько можно было нянчиться с этими олухами?

Позже это назовут «штурмом». Господи, они штурмов не видели! Это как Зимний брали – пришли десять человек да арестовали Временное правительство, а позже Эйзенштейн изобразил «взятие Измаила» и море жертв.

Боря Йордан оказался хорошим телевизионным менеджером. Я считаю, что самой высокой оценкой его работы является ревность, а потом и ненависть, которую он вызывал у Добродеева, Эрнста и Лесина. Впрочем, эта их ненависть его потом и сгубила… Или, наоборот, – спасла? Я не знаю, как бы он сохранил себя в нынешнем Останкине.

Потом была замена руководства в «Газпроме». Пришел Миллер, Шеремета вскорости ушли, работать стало не с кем. Первым из «Газпрома» ушел, хлопнув дверью, Казаков. Потом ушел я. Миллера я знал еще с института. Он учился на год младше меня. У меня по его поводу не было никаких заблуждений. Как, наверное, у него насчет меня. Я знал, что он не будет принимать никаких решений, а он знал, что я буду от него их требовать. Расстались мы мирно – я просто сказал ему, что ухожу, поскольку мне не нравится у него работать. Мне кажется, что он воспринял мой уход с облегчением.