Учебник рисования - Максим Кантор

Питер Клауке поддержал мысль своего российского коллеги, однако не смог до конца снять вину с немецкого народа. Немецкий профессор развел руками: хочешь — не хочешь, а и у нас есть балласт прошлого, который надо отринуть ради грядущих побед. И тогда Кузин горько спросил у него: Вы что же, Питер, знаете более страшный и бесчеловечный режим, чем русский социализм? И Клауке, руководствуясь научной беспристрастной истиной, вынужден был сказать, что нет, не знает. Вы, продолжал свою мысль Борис Кириллович, можете назвать более кровавого диктатора, нежели Сталин? И здесь, движимый исключительно добросовестностью исследователя, Клауке должен был согласиться, что нет, не существовало другого такого изверга. Неужели вы, Питер, продолжал Кузин, закономерно выводя природу российского бесчеловечного режима из марксизма с одной стороны и из татаро-монгольского прошлого России с другой стороны, неужели вы считаете возможным искать где-то еще корни европейских бед? Припертый к стенке немецкий профессор только руками развел. Все верно, где же их еще прикажете искать? Там и искать, больше искать негде — ведь не в саду же в Мюнхене, где припекает солнышко и разносят пивко? Вот и получается, что именно варварское антигуманное, антицивилизационное начало (явленное как в монгольской орде, так и в теории марксизма, так и в практике большевизма) и было причиной вертикального вторжения варварства в благословенную землю германцев и римлян.

И хлопал, хлопал свободному полету мысли заполненный благостными бюргерами Пивной Сад; благосклонные слушатели салютовали немецкому и русскому профессорам пивными кружками; знаменитый эмигрант из России, некогда опальный писатель Войнович, написавший известную эпопею, прославляющую дезертира с немецкого фронта, солдата Чонкина, тот специально подошел к Кузину и со значением стиснул ему ладонь. Юмористическая книга писателя как раз и освещала вопрос, затронутый Кузиным: не в фашистских ордах захватчиков главная опасность для дезертира Чонкина, но в отечественных партийцах и гэбэшниках. Обобщить же, поднять тему на научную высоту — для этого исторический подход необходим, как без него. Конференция несомненно удалась — но разве одна такая конференция нужна была, чтобы дать возможность Западу почувствовать, что в сущности ничего с ним и не случалось в прошлом: что был фашизм, что не было фашизма — все едино, как с гуся вода. Для того, чтобы истребить память о случившемся казусе, необходимо не только забыть самый казус, но и вмененные некогда обвинения. Иными словами, чтобы полностью сделать фашизм яко небывшим, требуется прежде всего искоренить антифашизм. Требовалась ежедневная неустанная работа, чтобы покончить с антифашизмом. И работа эта нужна была Западу не столько ради комфортной памяти о прошлом — сколько ради завтрашнего дня, ради строительства будущей империи. Именно о ней (то есть, выражаясь в советской терминологии, о светлом завтра) и должен был думать сегодняшний ученой. Руководствуясь сугубо научной истиной, Борис Кириллович Кузин, едва закончились дебаты, отвел в сторону Питера Клауке и, обняв его за плечи, сказал:

— По правде говоря, Питер, и в Германии сегодня не все гладко.

— Куда там! — сказал немецкий профессор, вспомнил о несбывшемся домике на Майорке, помрачнел.

— Вот, допустим, сколько теперь кружка пива стоит? — продолжал докапываться до истины Кузин, — никак не меньше пяти евро, верно?

— Куда там, — повторил свое восклицание Клауке, — нам подавали большие кружки — а такие идут по семь евро.

— Вот видишь, — и Кузин принялся загибать пальцы, — видишь, что происходит? Посчитай: я выпил три кружки, итого двадцать один евро, плюс шницель, плюс торт — клади еще как минимум тридцать евро. Выходит, если бы я платил за свой обед, то получилось бы примерно пятьдесят евро, не так ли?

— Да, — сумрачно подтвердил Клауке, — именно так.

— Но ведь это издевательство над здравым смыслом! Кто, скажи мне, Бога ради, кто может себе позволить тратить такие деньги на обед? Я замечаю, определенно замечаю, тенденцию к дороговизне.

— Инфляция, — сказал Клауке.

Кузин посмотрел на своего европейского друга с укоризной. Не того он ждал от Европы, совсем не того. И, если разобраться, то каждый европеец по- своему виноват в том, что происходит с Европой.

— В Америке, — заметил Кузин, — инфляции нет.

— Как это нет! — хотел было встать за честь своего континента Питер Клауке, но Кузин остановил его, подняв ладонь с крепкими пальцами.

— Я недавно вернулся из Йельского университета, где читал лекции, — и знаю, что говорю. Кстати, и гонорары там втрое выше.

— Платим, что можем, — сказал Клауке. Беседа замерла. Каждый из профессоров был по-своему обижен. Это я вытащил его из России, думал Клауке, без меня сидел бы в своей дыре, знать бы его никто не знал. Когда приглашаешь специалиста такого уровня, думал Кузин, изволь и платить соответственно. Денег у них нет, видите ли! Запустили Европу! Идешь обедать, думал Клауке, так и плати за обед, привыкли у себя в соцлагере жить на подачки. Впрочем, снисходительно подумал Кузин, их трудности можно понять: прогнившая экономика социалистического лагеря досталась им в наследство вместе с Восточной Германией. Фабрики Ляйпцига, я слышал, стоят, а рабочим, небось, зарплату платят. Навязали нам эту Восточную Германию, думал Клауке, довели экономику до ручки, а решать проблемы — нам. Да, растлили социалисты пролетариат, думал Кузин, непросто восточникам (так Кузин называл про себя жителей Восточной Германии) будет войти в цивилизованный западный мир. Опять все тот же большевизм, какой аспект ни возьми, везде те же проблемы — долго же мы будем расхлебывать преступления коммунистов. Кузин поделился соображением с немецким коллегой и профессора сызнова нашли общий язык. Найти общий язык им было тем легче, что весь мир думал именно так.

— Пойдем, еще по кружечке выпьем, — сказал Кузин.

— Можно, — сказал Клауке, — Неплохо все-таки конференцию организовали.

— А кто платит? — поинтересовался Кузин, сдувая пену.

— Американцы, конечно, у кого еще сегодня есть деньги, — сказал Клауке.

— Почему, — горько спросил Кузин, — почему цивилизованный мир всегда должен расплачиваться за то, что портит и ломает варварство? — и сам себе ответил, — потому что это и есть долг цивилизации.

Мир вынужден расплачиваться за последствия коммунистических диктатур, замедливших развитие человечества, так думали все. В политическом, экономическом и правовом дисбалансе западного мира виновной принято считать ту часть света, что долгие десятилетия сопротивлялась капиталистическому прогрессу. Да, и на Западе случались ошибки — но лишь как реакция на восточные безумные утопии. Фашизм виноват лишь ситуативно, это первая, необходимая посылка. Даже преступления, коих никто не отрицает и все единогласно осуждают, т. е. газовые камеры и прочее — все эти неприятные эпизоды до известной степени дикари инициировали собственными усилиями: не они ли спровоцировали арийцев на может быть излишне резкие, но, тем не менее, ответные действия? Если выговаривать все до буквы: нужно было цивилизации защищаться — или не нужно? Вот, вообразите, что вы — цивилизация, а вас хотят разрушить, вы что делать станете? Вообразить, что т. н. мировая революция охватит безумным своим пожаром весь цивилизованный мир — что может быть страшнее такого предположения? И если Запад и породил жестокую, брутальную, и даже (что уж там скрывать!) бесчеловечную форму сопротивления — то нельзя ли его в чем-то понять? Печальный исторический казус, бросивший народы Европы в мясорубку, следует рассматривать как следствие антигуманной коммунистической утопии и партийной междуусобицы, ей рожденной. Криминальный эпизод тем легче забыть, что развитие человечества не создает более условий для существования партий-банд: метод управления стремится к однородности. На смену хаосу двадцатого столетия пришел наконец чаемый либерально-демократический порядок. В условиях всеобщего унифицированного порядка не останется места для отдельных партий. Лейбористы сделались похожими до неразличимости на тори, левые на правых, была произведена деполитизация политики — и для чего, скажите на милость, политика в условиях всеобщего мира? Отныне всякий политик говорит примерно одно и то же, а партии нужны только для того, чтобы массам было интереснее участвовать в выборах. Мир, в своем либеральном и свободном воплощении утвердился повсеместно, если не считать отдельных стычек и бомбежек на рубежах империи — но это довольно далеко от центров цивилизации и не никому особенно не мешает.

Осуществить переход в сознании просвещенного западного обывателя (от осуждения фашизма — до признания того, что подобное явление, да, имело место, но лишь как криминальный эпизод антикоммунистического движения) представляется делом насущно необходимым. Совершить эту работу над сознанием важно именно сейчас, когда цели и идеалы фашизма сделались целями и идеалами просвещенного свободного западного мира, то есть того самого мира, который некогда с фашизмом боролся и его победил. Логика развития западного мира, приведшая семьдесят лет назад к возникновению фашизма, никуда не исчезла, существовать не престала. Или, полагаете, не нужно вдохнуть силу в ветшающий западный мир? Или нет потребности противостоять восточным ордам? Как, по-вашему, надо властителям западных рубежей поступать: безучастно смотреть, как дряхлеют идеалы страны заходящего солнца, как парализуется воля ее обитателей, как вялое христианство готовит вместо воинов — сонных паразитов? Позволить умереть западной идее? Или — пришпорить западную идею, заставить ее заново сверкать и греметь? Но ведь понятно, более чем понятно, что из Венеции, катающей праздных лентяев на гондолах, из Парижа, засиженного дурнями-туристами, из Вены, спящей среди шницелей и югендштиля — уже никогда не образуется грозной силы. Время национальных государств миновало; нет, не на этих путях возродится Запад.